Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1 Страница 19

— Это совершенно такъ, возразилъ Гундуровъ. Но этотъ предлагаемый Гёте планъ никогда никѣмъ исполненъ не былъ, и мнѣ кажется…

Онъ заикнулся, замѣтивъ какой-то, показалось ему, неодобрительный взглядъ княжны Лины: она незамѣтно подошла къ столику за которымъ сидѣлъ дядя, и внимательно слушала

И князь Ларіонъ замѣтилъ этотъ взглядъ.

— Прекрасно-съ, отрывисто проговорилъ онъ, — но надо сообразоваться со средствами нашего персонала, а главное, съ публикой, понизилъ голосъ князь: — наскучитъ, зѣвать начнутъ… Я предлагаю исключить Фортинбраса и все что до него относится… Первую сцену съ Тѣнью можно также вонъ; non bis in idem: о ней подробно докладываютъ Гамлету Гораціо съ товарищами, и затѣмъ она повторяется при его участіи…

Новое движеніе княжны остановило возраженіе на устахъ Гундурова.

— И отлично будетъ, молвилъ подходя Ашанинъ, — начнемъ прямо съ выхода двора… Я воображаю заранѣе какъ вы будете величественно возсѣдать на тронѣ? Онъ обернулся смѣясь къ Зяблину.

«Калабрскій бригантъ» уныло усмѣхнулся и скромно потупилъ очи.

— C'est vrai, vous serez très bien en costume! поощрила его княгиня Аглая, устремивъ на него свои круглые глаза.

— Mon Dien, шопотомъ проговорилъ онъ, осторожно наклоняясь къ ея плечу, — если бы только вы…

Онъ не досказалъ, но намѣреніе его дошло по адресу: княгиня подарила его снова поощрительно сладкимъ взглядомъ.

— А Тѣнь-то у насъ кто же играетъ? чуть не злобно обратился со сцены къ Ашанину Вальковскій, подходя къ рампѣ съ режиссеромъ.

— А то нѣтъ развѣ?

— Извѣстно нѣтъ, буркнулъ «фанатикъ,» — на то у тебя и дворянская голова, чтобы ею не думать никогда!

— А нѣту, такъ мы сейчасъ кличь кликнемъ, беззаботно засмѣялся красавецъ. — Господа, обернулся онъ къ кресламъ:- кому угодно взять на себя роль Тѣни отца Гамлета? Она, какъ извѣстно, должна походить на свой портретъ [12] и имѣть слѣдовательно:

«И Марса взоръ и кудри Аполлона…»

Ему отвѣчали дружнымъ хохотомъ.

— Какъ разъ по васъ роль! молвила въ униссонъ этому смѣху Ольга Елпидифоровна сидѣвшему подлѣ нея на кончикѣ стула здоровому молодцу въ новенькомъ фракѣ, гладко причесанные височки котораго, подфабренные усы и вздрагивавшія плечи свидѣтельствовали съ перваго взгляда о его недавней принадлежности къ доблестнымъ рядамъ россійской арміи.

— Чего-съ? переспросилъ онъ, не понявъ, и выпрямился на своемъ стулѣ.

— Я говорю, вамъ надо предложить себя на роль Тѣни отца Гамлета.

— Вы полагаете-съ?…

— Еще бы! Кудрей у васъ, правда, нѣтъ, за то настоящій «Марса взоръ.» — Марсъ былъ богъ войны, вы знаете?

— Какже съ, проходили еще въ корпусѣ!..

— Вотъ видите!.. Ну, и наружность… и самая фамилія у васъ даже воинственная…..

— Это дѣйствительно-съ, весело разсмѣялся и онъ:- Ранцовъ, — у каждаго рядоваго, извѣстно, ранецъ бываетъ… Что-же-съ, если только прикажете, я всегда… съ покорностью, примолвилъ онъ внезапно дрогнувшимъ голосомъ, и робко поднялъ на нее такъ же мгновенно загорѣвшіеся глаза.

Отставной капитанъ Ранцовъ, — еще недавно изъ бѣднаго пѣхотнаго офицера неожиданно превратившійся, вслѣдствіе смерти дальняго, невѣдомаго ему, родственника, въ помѣщика одного изъ лучшихъ по устройству имѣній въ уѣздѣ, былъ уже годъ цѣлый страстно влюбленъ въ быстроглазую Ольгу Елпидифоровну, жилъ изъ за нея гораздо чаще въ городѣ чѣмъ въ наслѣдованномъ имъ прекрасномъ помѣстьи, и находилъ средство вѣчно какъ изъ подъ земли вырости вездѣ гдѣ бы она ни находилась. Такъ и теперь, къ немалому ея удивленію, очутился онъ въ Сицкомъ, куда, вздѣвъ съ утра новый фракъ, являлся «съ первымъ визитомъ» въ качествѣ «сосѣда…» Окончательнаго признанія бравый капитанъ «своему предмету» дѣлать до сихъ поръ не рѣшался: бойкая барышня обращалась съ нимъ свысока, въ лице глумилась надъ нимъ, дѣлала изъ него чуть не шута. Онъ сносилъ ея насмѣшки и фырканья со смиреніемъ лягавой собаки, ниспадалъ въ прахъ предъ ея «умомъ и образованіемъ, и когда оставался «одинъ со своей мечтою» вздыхалъ такъ громко, что вдова — купчиха, у которой онъ нанималъ квартиру въ городѣ, и до которой долетали его вздохи сквозь стѣну, каждый разъ вздрагивала и крестилась…

— Monsieur Ашанинъ, громко крикнула съ мѣста Ольга Елпидифоровна, — Владиміръ Петровичъ!..

Словно остріе шпаги сверкнули по направленію бойкой особы два глаза, — глаза Надежды Ѳедоровны, одиноко сидѣвшей въ дальнемъ углу, — и тревожно тутъ же перекинулись на красавца.

— Что прикажете? отозвался онъ на кликавшій его голосъ.

— Вотъ, извольте познакомиться: господинъ Ранцовъ, Никаноръ Ильичъ Ранцовъ! Онъ, по скромности своей, не рѣшается самъ сказать, но, какъ мнѣ извѣстно, сгараетъ желаніемъ изобразить собою тѣнь Гамлета… папеньки Гамлета то есть, поправилась барышня съ новымъ хохотомъ.

Бѣдный капитанъ вскочилъ на ноги, и покраснѣлъ до самыхъ бровей:

— Помилуйте-съ, Ольга Елпидифоровна, залепеталъ онъ, — какъ же это мнѣ сгарать-съ, когда я, можетъ быть, и вовсе не въ состояніи, а единственно изъ за вашего желанія.

Барышня только покатывалась.

— Такъ роль прикажете считать за вами? офиціальнымъ тономъ спросилъ Ашанинъ.

— Ну, разумѣется! отвѣчала за капитана все та же барышня.

Тотъ поклонился въ подтвержденіе.

— Значитъ, теперь, всѣ на лице! обернулся Ашанинъ къ сценѣ.

Вальковскаго всего даже повело отъ злости. Онъ круто повернулъ на каблукахъ, и ушелъ въ кулису, чуть негромко фыркая:

— Этакихъ капраловъ въ труппу набирать… Тьфу!..

— Такъ можно бы теперь записать, Владиміръ Петровичъ? спросилъ режиссеръ, — предварительную афишечку составили бы?…

— Сдѣлайте милость!.. Господа участвующіе въ Гамлетѣ, позвольте легкую перекличку!

Изъ креселъ поднялись, зашаркали…

Режиссеръ сталъ читать наскоро набросанную имъ афишу. Актеры отвѣчали съ мѣста: «я,» или «здѣсь.»

— Тѣнь отца Гамлета… Господинъ, господинъ… запамятовалъ режиссеръ.

— Ранцовъ, Никаноръ Ильичъ, герой Венгерскій! визгнула съ мѣста опять бойкая барышня.

— Помилуйте-съ, за что конфузите! прошепталъ зардѣвшись еще разъ бѣдный капитанъ, — дѣйствительно получившій свой чинъ за отличіе въ прошлогоднюю Венгерскую компанію.

Толстый исправникъ, безмолвно погруженный все время въ чтеніе своей роли Полонія, поднялъ голову; и воззрился издали на дочь такъ будто побить ее собирался:

— Дура! пропустилъ онъ про себя по ея адресу, — и снова погрузился въ Полонія.

— Господа, кто участвуетъ, въ первомъ выходѣ, неугодно ли на сцену! звалъ Ашанинъ;- Клавдіо, руку вашу Надеждѣ Ѳедоровнѣ, Гамлетъ, Полоній, Лаертъ, дворъ, — за ними. Пожалуйте!..

Проба началась.

XIV

Съ перваго выступа Полонія на сцену вслѣдъ за королевскою четою, оказалось что толстый Елпидифоръ Акулинъ дѣйствительно «родился актеромъ.» Онъ былъ изъ тѣхъ нервныхъ исполнителей, которые сказываются съ первой репетиціи, которыхъ съ первой же минуты охватываетъ и уноситъ горячая волна лицедѣйства. Онъ еще не зналъ слова изъ своей роли, и прищуренными глазами пробѣгалъ ее по высокоприподнятой къ лицу тетрадкѣ, но онъ игралъ уже каждымъ фибромъ этого лица, каждымъ движеніемъ своего громоздкаго, но удивительно поворотливаго туловища. Онъ былъ комиченъ съ головы до ногъ, но ни тѣни буфонства не было въ этомъ комизмѣ. Старый, преданный и убѣжденный царедворецъ, взросшій и искушенный въ дворскихъ обычаяхъ и передѣлкахъ, — петербургскія воспоминанія очевидно помогали отставному гвардейцу, — суетливый и осторожный, простодушно-лукавый и лукаво-простоватый, пустой болтунъ, глубоковѣрующій въ непогрѣшимость своей дюжинной морали и придворной своей тонкости, тонкій на столько чтобы всегда быть мнѣнія сильнаго и не замѣчать когда этотъ сильный дѣлаетъ изъ него шута, полу плутъ и полудобрякъ, — такимъ уже ясно, понятно для каждаго, обрисовывался Полоній въ исполненіи Акулина. Онъ сразу завоевалъ себѣ «сочувствіе публики: при каждомъ его появленіи, слышался смѣхъ, возгласы одобренія… Восторгу Вальковскаго не было конца: онъ замеръ за кулисою, прислушиваясь и хрустя пальцами до боли, — и не выдержалъ наконецъ, кинулся къ исправнику (съ которымъ даже знакомъ не былъ), схватилъ его за плечи:

— Ну, и чортъ тебя возьми какъ хорошъ! прохрипѣлъ онъ задыхающимся голосомъ, — и поцѣловалъ его въ самыя губы

Какъ это всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, игра Акулина подняла всѣхъ остальныхъ актеровъ. Камертонъ былъ данъ. Самолюбіе каждаго изъ участвующихъ было возбуждено: въ чаяніи такого исполненія относиться къ своей роли спустя рукава становилось невозможнымъ. Оживленіе стало всеобщимъ; то что предполагалось быть простою, мертвою считкою вышло настоящею репетиціею; актеры становились въ позы, читали съ жестами, старались давать настоящій тонъ…