Лев Гунин - Суть жизни Страница 2

Внезапно я понял, что сплю - и во сне слышу этот голос. Я чувствовал, что глаза у меня расплющиваются и что я уже могу увидеть, что происходит вокруг. До меня дошло, что я лежу возле столика, и три женщины пытаются меня разбудить. Одной из них была Лаура. "Ты себя нормально чувствуешь? произнесла. - Что с тобой?"

Думала, что это обморок. Я ответил, что все в порядке, что просто не выспался и потому случилось это со мной. Попросил ее извинить меня за то, что случилось.

Мы вышли из ресторана и я отвез ее в клинику, где она лечилась. Больным запрещено было покидать ее территорию во время лечения. Стало быть, рисковала. Я проводил ее до первого зала, и мы договорились на завтра.

Стояла прекрасная погода. На небе уже загорались звезды; лазурь стала темней, но все еще была лазурью. Воздух был теплым и мягким. Я сел в машину - и вдруг осознал, что я что-то забыл. Что-то было "не так". Я забыл все, что происходило в том ресторане, тогда как с момента, когда я вошел туда, прошла, казалось мне, вечность. Я ощущал, что меня что-то изменило, что у меня как будто украли кусок жизни, но почему и когда это произошло, не помнил.

Добравшись домой, я направился прямо в кровать. Как только я лег, сразу услышал странные звуки, как будто кто-то постукивал в мою голову, а из головы доносился гул, как из железной бочки. Все вокруг посерело. Потом я осмотрелся, и увидел, что нахожусь в зеленой воде. Колыхалась и медленно двигалась ко мне в этой воде какая-то рыба. Не было в этом для меня ничего неожиданного, как будто так все и д о л ж н о б ы т ь. Я узнал его среди иных рыб, пребывающих тут. В ушах и далее звучал его голос:

"Решающей потребностью всего сущего становится жизнь. Нужно жить, творить новую жизнь и так далее. Жизнь одна, однако в глубине жизни разделяются две стороны одного явления: жизнь, которая существует только на периферии жизни, в то время как сама находится в борьбе с жизнью и является посланцем смерти, и жизнь, которая борется со смертью. Таким образом, есть две разновидности жизни. Только вторая является полной, ибо лишь она чувствует связь с жизнью Вселенной, с жизнью Жизни, с тем духом, который становится жизнью.

Но мы имеем еще третий вид жизни. Это жизнь - не жизнь, жизнь - смерть, жизнь, ориентированная на безмерную искусственность. Искусственность - это почва смерти. Н е ж и в у щ а я о с о б ь абсолютно подобна живущему - это и есть искусственность.

Люди встречаются соответствующих трех типов.

Жизнь, правдивая жизнь, которая в произведениях Палестрины и Баха, в образах Ван Дейка, в гармоничности, которую люди находят в искусстве только она - абсолютным выражением подлинной жизни - служит единственной формулой проверки типа жизни."

Я удивился не смыслу его слов, но тому, что он вообще говорит со мной (рыба ведь говорить не может), но голос его все продолжал звучать в моих ушах. Я с удивлением отметил, что под водой появилась карта, - и что он, подплывая к ней, снова не двигает губами.

"Земной шар, Земля не такая, какой ее вы себе воображаете. Не есть это в целом в а ш а земля. Какой ее видите. Чем больше знаний будете получать о Земле, тем больше будете задумываться над тем, что же живое и что неживое. Земля не подобна другим планетам. Не мертвое это космическое тело. Только Земля дала жизнь жизни Жизни. Жизнь не может появиться в пустоте. Уже знаете о магнитном поле Земли, о ребрах и о сторонах треугольников, о телах Платона всвязи со структурой Земли, знаете, что Земля не является сферой. Знаете, что появление великих цивилизаций античного и послеантичного мира тесно связано с внутренним строением Земли. Но это еще почти ничего."

Сообразно тому, как он водил указкой по карте, я видел странные, неясные образы. Никогда я не видал ничего подобного. Это было совсем не так, как во сне: скорей, я как бы смотрел фильм.

"Искусственность, - продолжал он, - побеждает на протяжении последних столетий, и уже почти очевидно, что вскоре больше нельзя будет говорить о живущем, что это живое, тогда как о мертвом нельзя будет сказать "мертвое". Однако, если так станет, это будет конец Человечества, конец людей, предел жизни, ибо жизнь на своей высшей ступени и является человеком. Другого уже никогда не сможете понять, ибо не смогли бы никогда достичь иных, не человеческих сфер Вселенной".

Тот час же я увидел внутренность той самой клиники, увидел помещение с людьми, увидел кровь в сосудах и людей в белых халатах, увидел преступные, жуткие эксперименты, увидел злодейства, которые совершаются именем человеческой жизни, человеческого доверия и гуманизма.

Я видел взрослых людей, которые живут в сферических сосудах и которые получают все, что необходимо для жизни, через огромную плаценту, видел мозг, "построенный" из раковых клеток, вечный, неуничтожаемый временем, видел человека, тело которого представляло собой одну клетку, видел также чудовищ с головой человека и телом зверя, видел искусственных людей, среди которых я открыл Лауру.

"Это все делает жизнь чем-то второстепенным, материалом для экспериментов, неустойчивым, зависимым от чего-то чуждого, подвластным нечеловеческим, ненатуральным тяготениям..."

Другая рыба задержалась возле него. Он замолчал, и внезапно я куда-то полетел; я ощущал свет и ветер, какие-то вихри, тени и поскребывания чем-то о что-то. Я остановился в абсолютной пустоте. И вдруг отворил глаза. Я увидел стены моей спальни, окно, картину на противоположной стене, услышал ровное биение сердца. Это был сон! Однако, внутренне я все еще не мог поверить в это.

Уже три недели как я интересовался клиникой. До меня дошли сведения, что за ее стенами делают какие-то таинственные операции, проводят какие-то странные эксперименты. Во время своего первого посещения клиники, когда я приехал туда как функционер Бюро по трудоустройству, я установил, что в клинике этой существуют помещения, куда не позволено никого впускать, даже обыкновенных врачей, и которые составляют автономую часть этого медицинско-лечебного учреждения. Клиника не офишировала назначение этих помещений, равным образом не заявляла и о том, что на ее территории расположены какие-либо научные лаборатории. Для научных исследований клиника имела отдельный корпус в другой части города, которым владела совместно с университетом Тоунхилл. Из небольшой заметки в университетской газете я узнал, что недавно был возобновлен договор между клиникой и университетом, по которому клиника не имела права создавать лаборатории за пределами этого корпуса. Итак, в клинике существовал целый отсек, на трех этажах, доступ куда преграждали не только двери с секретными кодами и замками, не только невидимые лазерные лучи, но даже вооруженные охранники, и назначение которого никому не было известно.

Я также узнал,что некоторые больные проходят тут необъяснимые процедуры, весьма удивительные, по словам моего приятеля, доктора Джонса, представляющие собой нечто фантастическое. Факты свидетеьствуют о том, что в этой клинике умерло в течение одного месяца множество молодых людей, которые оказались там либо с аппендицитом, либо с какой-нибудь ерундовой болезнью. В течение нескольких дней пребывания там они получали или заражение крови, или заболевание мозга, или еще какую-нибудь напасть. Но, когда в моем распоряжении оказалась более конкретная информация, она удивила меня еще больше - ведь все они умерли в течение совершенно одного и того же определенного времени: в течение пяти дней. И даже через одинаковое колличество часов с момента их помещения в клинику. Это выглядело уже слишком странным.

Если бы у меня кто-то спросил, зачем я этим занимаюсь - вместо "комнаты развлечений" или пребывания в виртуальной реальности, или просмотра фильмов в улучшенном недавно формате "реал моушьн", я бы не знал, что на это ответить. Возможно, в этом проявлялась тоска по тому короткому периоду, когда я работал в агенстве частного сыска, а, может, это не давало мне покоя мое обостренное чувство справедливости; не исключено также, что я просто расширенно понимал свои профессиональные обязанности: ведь не кому иному, как мне, в "Эстимэйтыд Эмплоймент Эдженси", где я работал, вменялось в обязанность проверять, какому риску на их новом месте работы могли подвергаться клиенты нашего бюро.

Вскоре я наткнулся на некого Хаксли, который сказал мне, что уже много лет интересуется этим делом. Он сказал, что смог получить любопытнейшие данные. По его словам. в Гранд Хоспитал вообще никого не лечат людей, а все так называемое "лечение" сводится к возможности для администрации клиники и нескольких засекреченных ученых использовать попадающих в клинику людей для производимых ими каких-то жутких экспериментов. По его словам, в клинике пытаются внедрить в сознание и тело подверннутых экспериментам людей чуждую физиологическую структуру, которая позволила бы управлять ими извне и заставляла бы их беспрекословно подчиняться. Те, кто проявляет строптивость, сталкиваются с бунтом собственного организма, в котором происходят вслед за этим серьезные нарушения, а наиболее строптивые вследствие этих нарушений умирают. Хаксли говорил еще, что некоторые больные, которых доставляют в клинику в безнадежном состоянии, через две-три недели выходят, бывает, оттуда цветущими и здоровыми, а бывает, что те, кто попадает сюда с каким-нибудь неопасным заболеванием, через несколько дней гибнут без всяких видимых на то причин. Он показал мне статью из газеты "Сайентифик Ворлд", в которой профессор Джеймс Морган обращается к общественным организациям и к медицинскому Совету с уверениями в абсолютной объективности обследования им больного, признанного затем Гранд Хоспитал тяжелым и "залеченным" там до смерти. Профессор божился, что, кроме незначительного невроза, у его подопечного не было абсолютно никаких других клинических нарушений.