Надежда Лухманова - Ложь Страница 2

Всякое движение души отражалось в её больших глазах, каждое жизненное событие, крупное или мелкое, она рассказывала ему сама, со смехом или со слезами, смотря по минуте, даже свои маленькие увлечения, свои «неверности фантазии» (других она и мысленно не допускала) и те она передавала ему с неподражаемым юмором.

Как ни странно, но при всей своей нервности и впечатлительности, Екатерина Владимировна была прекрасная хозяйка. В доме во всём была чистота, образцовый порядок и даже экономия. Стол был всегда прекрасный, и все привычки и вкусы Бахмутова религиозно соблюдались.

Часы пробили половину девятого.

«Ну, пропала ложа», — подумал Дмитрий Александрович и снял сюртук.

В эту минуту дверь в его кабинет открылась, и вошла жена, весёлая, сияющая, вся в жёлто-розовом, с большою чёрною бабочкой на груди.

— Митя!.. Без сюртука?.. Господи, неужели ещё ждать? Ведь так и ехать не стоит… Мы что же, к последнему акту?..

Бахмутов обрадованный, что гроза миновала, быстро одел сюртук.

— Вот, смотри, не потеряй!.. — она сунула мужу в руки крошечное зеркало, мешочек с пуховкой и пудрой, гребёночку, веер и, осторожно отойдя на шаг, выгнулась вперёд и протянула ему свои свежие губки — целуй!

В театре позднее появление Бахмутовых в ложе бельэтажа было замечено. Характерный туалет и оригинальная дразнящая красота Екатерины Владимировны невольно привлекли к себе бинокли и лорнеты.

В антракте, между вторым и третьим актом, в их ложу вошло несколько молодых людей.

Екатерина Владимировна сидела тихая, бледная, отвечая односложно на комплименты и, время от времени, когда муж не глядел на неё, взмахивала ресницами и бросала на него быстрый, как бы пугливый взор.

— Катюша, вон в ложе Карский, я пойду к ним на минуту… да?.. — спросил тихо Дмитрий Александрович. — Кстати велю подать тебе мороженое… хочешь?..

— Нет, мой друг, я ничего не хочу, а Карским передай мой привет!..

Дмитрий Александрович вышел, и через минуту в ложе остались только Екатерина Владимировна и молодой, худощавый брюнет, всё время нервно дёргавший себя за усы. Он сел за стулом молодой женщины, а та поднесла букет к лицу и заговорила с ним не обёртываясь и как бы не обращая на него никакого внимания.

— Отчего вы так поздно? — спрашивал он. — Я весь измучился, думал, опять захворали…

— Ах, разве я свободна!.. Опять были сцены, ревность, упрёки, я не хотела уже ехать!..

— Господи, да когда же это кончится!.. Ведь он измучает вас!.. Разве я не вижу, до чего вы боитесь его, вы при нём говорить не смеете…

— Павлик, мой дорогой Павлик!.. — сдавленный голос молодой женщины был полон чарующей ласки. — Вы знаете, что я вас люблю… Я никогда никого не любила, кроме вас… но я не в силах разбить сердце мужа… Он деспот, он тиран, но он любит меня… и раз я обвенчана…

— Тебя чуть не насильно обвенчали… Это не брак, а каторга… Катя… я извёлся… я ночей не сплю… я умру, если это ещё будет так тянуться… Я умоляю тебя, реши нашу судьбу… я на всё готов…

Екатерина Владимировна, следившая зорко за мужем, увидела, что он выходит из ложи Карских, она закивала ему головой и в то же время проговорила:

— Уходи и не возвращайся!.. Завтра, в час, будь на Смоленском кладбище, в часовне Ксении…

Павел Сергеевич Орлов, сын миллионера-золотопромышленника, познакомившийся три месяца тому назад с Бахмутовым, откланялся и вышел из ложи.

Когда Бахмутовы ехали в карете домой, Дмитрий Александрович привлёк к себе жену и спросил:

— Отчего ты была в опере такая тихая и печальная?..

Та нагнула головку как упрямый ребёнок и отвечала ему сквозь зубы:

— Мне было стыдно тебя, что я так рассердилась на Машу за чашку и на тебя за платье…

Муж рассмеялся и стал целовать милое, капризное личико…

На другой день погода была холодная. Ветер поднимал целые тучи снеговой пыли и крутил их на перекрёстках улиц в бешеной пляске. С крыш как невидимой метлой вдруг сметался целый ураган и летел навстречу несчастным прохожим. На Смоленском кладбище попрятались даже нищие. Павел Сергеевич приехал к кладбищу на своей лошади и, отправив кучера в ближайший трактир, не обращая внимания на погоду, как часовой расхаживал у ворот.

Из конки, остановившейся в конце улицы, вышла знакомая ему стройная фигура, с лицом, закутанным в чёрный кружевной шарф, и направилась к кладбищу. Молча дошли молодые люди до часовенки Ксении.

Екатерина Владимировна откинула кружево от лица и подошла к сторожу.

— Оставьте нас помолиться, — сказала она и сунула ему в руку рублёвую бумажку.

Старик снял шапку, поблагодарил и отошёл от часовни.

Лицо Екатерины Владимировны было бледно, глаза горели, она взяла за руку молодого человека, и они стали рядом на каменный пол часовни.

— Поклянитесь, что вы любите меня… и что вы женитесь на мне, если я разойдусь с мужем… Поклянитесь, что до тех пор… я буду для вас так же священна, как ваша сестра?..

— Клянусь вам, что люблю… верю вам… и буду ждать вас, пока не женюсь на вас!..

— Поцелуйте могилу!..

Они оба поцеловали покров могилы.

— Теперь, — продолжала Екатерина Владимировна, — я попрошу вас неделю не видаться со мною, пока я обдумаю всё… решу и переговорю с мужем…

— Но если он будет мучить тебя… если тебе будет нужна моя помощь?..

— Тогда я позову тебя!.. Поцелуй меня!..

Они бросились в объятия друг друга и целовались, как если бы это было их последнее свидание в жизни.

— Довольно… довольно… уезжай, я ещё останусь помолиться!.. Слушайся меня!.. — и молодая женщина тихонько толкнула к выходу Павла Сергеевича, тот вышел, понурив голову, не оглядываясь прошёл дорожку, повернул направо в широкий проход и исчез за поворотом.

Молодая женщина присела в углу на табурет сторожа. Она глядела на толстые и тонкие свечи, горевшие венцом кругом паникадила, на груду шёлковых и вышитых покровов на могиле, на старые и свежие венки, уставленные и развешанные вокруг стен, на ряд образов и зажжённых перед ним лампад. Она не каялась, не молилась, потому что, несмотря на свою нервность, не была ни религиозна, ни суеверна. Она просто отдыхала от только что сыгранной высоко драматической роли.

Кого она любила, мужа или этого нервного, болезненного Павлика?.. Ни того, ни другого, или, может быть, и того и другого.

Чем кончится эта, начатая ею от скуки, интрига? — она не знала, да и не заглядывала в будущее. В одном она была уверена: что всё на свете в своё время кончается и развязывается. Но, как дождь для полей, как солнце для плодов, ей нужны были интрига и любовь и, чем азартнее была ставка, тем лучше она чувствовала себя.

Вернувшись домой, Екатерина Владимировна с наслаждением пила горячий чай и рассказывала мужу, как она ездила сегодня «одна» на конке на могилу Ксении и долго «сидела там одна» и раздумывала о том, какая она дурная жена для него.

Дмитрий Александрович высоко ценил в женщине религиозность, а потому был тронут, хотя и пожурил жену, что она выехала в такую погоду.

II

День за днём и неделя скользнула в вечность. Екатерина Владимировна съездила с мужем на Иматру, она капризничала, ссорилась, мирилась, смеялась и плакала, не забывая, однако, что Павлик «слишком» послушен и за все семь дней не дал ни словом знать о себе. На восьмой день, в час дня, горничная доложила о нём.

Дмитрий Александрович торопливо поднялся с кресла и пожал руку молодого человека.

— Что вас давно не было видно? — спросил он с участием. — Уж не хворали ли вы?..

Екатерина Владимировна стояла возле клетки попугая и кормила его кусочками бисквита, на ней была оранжевая, фланелевая блуза, затянутая по талии толстым шёлковым шнурком такого же цвета. Ворот и кисти рук охватывали волны тончайших кружев. Волосы её, собранные в один толстый жгут, лежали низко на затылке. Она обернулась тоже к гостю, и он, очарованный, увидел снова лучистый взгляд больших серых глаз и на бледном личике улыбку ярко-красных губ.

— Да, вас давно не было видно? — сказала она и пригласила гостя сесть.

Дмитрий Александрович не уходил, разговор начался банальный, падал через каждые две фразы, и снова то тот, то другой поднимали его из вежливости.

— Я сегодня на новом иноходце, Екатерина Владимировна, замечательная лошадь… Погода чудная… я думал, не захотите ли прокатиться на острова…

Екатерина Владимировна взглянула на него. Несмотря на его простые слова и спокойный тон, она поняла, что молодой человек теряет самообладание.

— Ах, — вскричала она и по-детски захлопала в ладоши, — хочу, очень, очень. — и вдруг утихла и, глядя исподлобья на мужа, добавила тихо. — Если Митя позволит!

Дмитрий Александрович засмеялся. Его всегда необыкновенно трогал покорный, робкий тон жены. Ему казалось, что она нарочно при чужих подчёркивает своё повиновение и уважение к нему, и находил это ещё одним доказательством её такта и любви.