Владимир Сорокин - Сахарное воскресенье Страница 2

- Я люблю вас, Оленька, - ежевично шепчет Борис.

Манная крупа снега на Оленькиной муфте. Яичный белок льда на усах Бориса. Красный перец песка на заснеженной брусчатке.

- Пойдемте сегодня ко дворцу? - землянично спрашивает Оленька.

- С вами, Оленька, хоть на край света. - Борис чесночно сжимает ореховый крендель ее руки.

- Все туда пойдут: Танечка Козлова, Маша Шацкая, Лиля Троттенберг. Даже сестры Арзамасовы и те идут! - гоголь-моголево бормочет Оленька. Послушайте! Купите мне каштанов!

Они останавливаются возле свинно-голубцового продавца жареных каштанов. Борис имбирно покупает полфунта, протягивает кулек Оленьке.

- Прошу вас.

Оленька жженосахарно ест каштаны, глядя в прянично-глазурованную витрину бакалейной лавки Тестова.

- Но только сперва - Брюсов! - Она протягивает кремовую ладонь с каштаном Борису.

- Непременно, Брюсов. - Борис винно-ягодно берет каштан и гвоздично целует ее ладонь.

Прогорклый воздух фабричной заставы, прокисшие щи подворотен, перловая отрыжка улицы.

Бастурма фигуры отца Гапона над гречневой кашей рабочей толпы. Теребя пережаренную куриную кожицу рясы, он обводит толпу тефтельными глазами.

- Надобно идти, братья! Надобно приступить к государю! Надобно встать на колени! Надобно протянуть ладони! Надобно разорвать рубахи! Надобно обнажить груди! Надобно показать спины! Надобно выставить локти! Надобно вывалить пупки! Надобно обнаружить раны! Надобно отдавить чирьи! Надобно растревожить язвы! Надобно сказать громко: не можем больше, царь наш! Надобно потребовать ответа! Надобно стоять, пока не ответствует!

Рабочие морковноварено шевелятся.

- Про замученных, батя!

- А и об малолетних!

- Душу вынули, кровососы!

- Тесно пхают, батя!

- Коли идти - всем скопом?

- Ясное дело!

- А бабам?

Гапон проводит копчеными сосисками пальцев по курдючно-сальным волосам.

- Идти всем миром, братья! Дабы смог он узреть величие бездны скорби!

Шкварки шапок взлетают над кашей толпы:

- Верно, отец!

- Чтоб на все сам враз глянул!

- А поймет ли, братцы?

- Если все придем - поймет!

Поджаристый голос Гапона вилочно впивается в рассольный пар воздуха:

- Назад дороги нет, братья! Только вперед! Решено!

Он преснохлебно крестится и грязнокастрюльно кланяется толпе. Рабочие брюквенно переминаются.

- Заголимся, братья, дабы понял царь наш, на чьих спинах Русь-матушка держится! - блюдечно взвизгивает Гапон, горохо-стручково извивается, обнажает ржаную опару спины с маковой россыпью прыщей.

Дрожжевое шевеление проходит по толпе. Рабочие капустно расстегиваются, заголяются, наклоняются.

Гречневая каша толпы тонет в топленом молоке спин.

Стерляжье заливное Зимнего дворца.

Лососевый галантин приемной залы государя. Белорыбица стен, белуга потолка. Чайно-кексовый перезвон часов. Желатин-фарфоровый голос императорского адъютанта:

- Ваше Величество, премьер-министр Столыпин просит о срочной аудиенции.

Николай II лимонно пьет чай:

- Когда ему назначено?

- Завтра в четверть двенадцатого, Ваше Величество.

Царь горчично щурится в рюмочное окно на сахарную глазурь замерзшей Невы:

- Проси.

Перцово треща паркетом, входит Столыпин, бифштексно валится на колени.

- Ваше Императорское Величество, спасите Россию!

Николай судаково глядит на него.

- Что за pas de gras, Петр Аркадьевич?

- Государь, умоляю, примите Коковцева, отзовите рескрипт, арестуйте Гапона! - филейно ревет Столыпин, ползя к пармезановому столу государя.

- Встаньте, Петр Аркадьевич, - фаршированно выдавливает Николай после омлетной паузы.

Ветчинно кряхтя, Столыпин приподымается.

- Как вы, второй человек в государстве Российском, смеете просить меня о таком? - Царь чесночно встает и подливочно движется по зале.

- Государь, умоляю, выслушайте меня! - Столыпин прижимает сардельки пальцев к манному пудингу манишки.

- Слушаю. - Николай шницелево отворачивается к окну.

- Ваше Императорское Величество, - винегретно кальвадосит Столыпин, мы катастрофически теряем контроль над положением в Петербурге! Бастует не только Путиловский завод, но и все типографии! Третий день не выходят газеты! На японские дьявольские деньги социал-демократы и бомбисты готовят неслыханный бунт! Рабочие окраины кипят злобой и ненавистью к властям! Их подзуживают жидки и террористы! Гапон митингует с утра до вечера, собирая все новые и новые толпы! Этот полуграмотный, злобный поп из Пересыльной тюрьмы чувствует себя новым Савонаролой! Он словно ждал падения Порт-Артура, чтобы возмутить рабочих против самодержавия! Они составили петицию - наглый, дерзкий документ, бросающий Вам вызов, Ваше Величество! Сегодня толпы рабочих хлынут в город! Если не предпринять должных мер, они сметут все на своем пути! Все, Ваше Величество! И Вас в первую очередь!

Столыпин шашлычно-карски смолкает.

Царь слоено смотрит в окно, копчено привстает на носках, вялено покачивается:

- Я не боюсь моего народа.

Кофейность классной комнаты цесаревича.

Окрошка перевернутой, изрубленной шашкой мебели. Салатность учебников, книг и тетрадей в опрокинутом столе. Пломбирность вымазанного мелом глобуса. Пиццерийность залитого чернилами ковра.

Цесаревич Алексей в форме Егерского полка куринно-рулетно едет на сдобной спине своего учителя генерала Воейкова. Учителя Жильяр и Петров картофельно стреляют в них из игрушечных ружей, каплунно спрятавшись за дядькой-матросом Деревенько. Учитель Гиббс яично изображает разрыв шрапнели.

- Повзводно, коренастым калибром, непрерывно, аллюрно и непристойно пли! - смачно командует цесаревич.

Жильяр и Петров картофельно стреляют. Дядька-матрос творожно ухает. Генерал Воейков потрошинно ржет и рафинадно бьет копытом. Гиббс гуляшево изображает взрьв бризантной бомбы.

- За провозвестие, за кулачные бои, за Шота и Варравку, за мамин куколь - пли! - Цесаревич шпикачно вонзает шпоры в бурдючные бока генерала Воейкова.

Генерал творожно кряхтит. Жильяр и Петров картофельно стреляют. Деревенько брюквенно крестится и водочно поет:

- На карау-у-у-л!

Гиббс пудингово изображает попадание пули в тело.

- Ну-ка, не атандировать! - солено дергает удила цесаревич.

Воейков пулярдово встает на дыбы. Жильяр и Петров конфетно идут в атаку.

- Цветной картечью, популеметно, непременно и безоткатно - пли! горчично кричит цесаревич.

Гиббс горохово строчит из деревянного пулемета. Деревенько квашенокапустно трубит контратаку. Жильяр и Петров леденцово грызут зубами бечевку проволочных заграждений. Цесаревич абрау-дюрсовисто стреляет в Жильяра из пугача. Молочный дым ползет по классной комнате. Жильяр колбасо-кишечно повисает на бечевке.

- Прикладом бей - ать, два! - бисквитно мармеладит цесаревич, выхватывая из ножен сардину игрушечной сабли.

Петров сально подставляет морковную шею. Цесаревич кровяно колбасит ее.

- Кукареку! - шпинатно шкворчит Деревенько.

Гиббс люля-кебабово подрывается на творожнике мины.

Цикорий и корица Большой Морской.

Черный перец голосов двух сально бранящихся извозчиков. Заварные и шоколадные кремы парадных подъездов. Миндальные пирожные окон. Эклеры крыш.

Горький и Шаляпин, компотно вываливающиеся из ресторана "Вена".

- Алеша, угости, брат, папироской! - Шаляпин медово липнет к баранке горьковской руки.

- Ступай к черту! - борщово закашливается Горький.

- Ты все еще сердишься? - ананасово рулетит Шаляпин. - Брось, брат! Ну, нет нынче у подлеца Ачуева "Vin de Vial", так что ж - в морду ему харкать? Хотя, признайся, брат Алеша, лучших свиных шницелей, чем в "Вене", в Питере нигде нет! Даже в "Медведе"! Ну, шницеля! Как хрумтят на зубах, подлецы! Как сладкотворно хрумтят!

- У меня не так много слабостей, - маринованно кнедлит Горький. - Не пойду с тобой больше в трактир!

- Ну, Алексей свет Максимович! Ну, помилуй ёбаря Мельпомены! свекольно падает на колени Шаляпин. - После бенефиса с меня ящик "Chateau de Vaudieu" - и дело с концом в жопе, ебать бурлака на Волге!

Горький томатно останавливается, уксусно вперивает в Шаляпина чесночные глаза; горчичные усы его каперсно топорщатся; он слегка приседает на сельдерейных ногах, укропно разводит сыровяленые руки и вдруг баклажанно-петрушечно хохочет на весь Литейный.

Шампиньоновые прохожие оборачиваются. Шаляпин коньячно вскакивает с колен, маннокашево слюнявит пармезановую скулу Горького.

- Мамочка ты моя!

- Ладно, пошли, - макаронно сморкается Горький. - Надо в первые ряды поспеть, а то главный позор России проморгаем.

- Поспеем, Алеша! - блинно-водочно-икорно рыгает Шаляпин. - Без Буревестника не начнут!

На Невском они тефтельно смешиваются с овощным рагу толпы.

Творожная запеканка гостиной императрицы.