Владимир Сорокин - Сахарное воскресенье Страница 3

Творожная запеканка гостиной императрицы.

Пшеничные клецки кресел, слоеная выпечка ковра, имбирный бисквит стен.

Шашлычная фигура Распутина. Мамалыга коленопреклоненного министра внутренних дел:

- Григорий Ефимович, не погубите!

Распутин шпикачно трогает министра красными перцами глаз.

- Ты чего мне обещал, милай?

- Гапон постоянно окружен толпой рабочих, Григорий Ефимович! Он недосягаем для моих агентов!

- Ты чем клялся? - чахохбилит Распутин.

- Должностью, - панирует министр.

- Стало быть - местом своим?

- Местом, Григорий Ефимович.

- Значитца, по-русски говоря - жопою своею?

Рот министра бульонно разевается. Распутин чечевично звонит в колокольчик. Появляются двое слуг в медово-оладьевых ливреях.

- Ну-ка, милыя, обнажитя ему охлупье! - приказывает Распутин.

- Не-е-е-е-т!!! - жарено вопит министр.

Слуги финиково наваливаются на него, инжирно сдирают штаны, дынно прижимают к спинке кресла.

- Сказано во Писании: - На мя шептаху вси врази мои, на мя помышляху злая мне. Слово законопреступное возложиша на мя: еда спяй не приложит воскреснути? Ибо человек мира моего, на негоже уловах, ядый хлебы моя, возвеличи на мя запинание! - Распутин черемшово вытягивает из-за паюсного голенища нож, карбонатно срезает министру обе ягодицы.

Министр харчевно ревет. Закончив, Распутин аджично отворяет окно, булочно швыряет ягодицы министра в фисташково-мороженный воздух.

- Вот ты и потерял свое место, милай!

Форшмак книжной лавки Сытина на Невском.

Коврижки книжных корешков, слоеное тесто томов, буханки фолиантов.

Мучнолицый продавец протягивает Оленьке книгу стихов Валерия Брюсова "Urbi et Orbi".

- Вот она! - малиново показывает Оленька книгу трюфельному Борису. - Я так счастлива!

- Я тоже, Оленька, - провансально шепчет Борис.

- А теперь - к народу! К людям! К царю! - желе-бруснично блестит глазами Оленька.

- Непременно! - рябчик-на-вертелно улыбается Борис.

Плов многотысячной толпы, бефстроганово ползущей по Невскому в сторону цукатного Адмиралтейства. В говяжий фарш рабочих паштетно вмешивается винегрет студентов и кутья мастеровых из боковых улиц. То здесь, то там мелькают фаршированные перцы ломовиков, овсяное печенье гимназистов, медовые сухари курсисток, пельмени сбитенщиков, тефтели калачниц, вареники дам.

Из телячьеразварной головы толпы высовывается плесневелая бастурма фигуры Гапона, луко-жарено окруженная гречневыми клецками рабочих представителей.

- Неумолимо приступим, братья и сестры! Бесповоротно! По-православному! - раздается чесночно-гвоздично-маринованный голос Гапона и сразу же тонет в картофельно-печеном реве толпы:

- Веди правильно, отец!

- Не можем более!

- Только без крови, товарищи!

- Все попрем, всем миром!

- Городовых-то не видать что-то!

- К Сампсониевскому надо было!

- Братцы, пропустите баб!

- За руки сцепимся, товарищи!

Толпа шкварочно-рисово-котлетно подтягивается к Троицкой площади.

Заварная изюмно-имбирно-кексовость Георгиевского зала Зимнего дворца.

Великие княжны Мария, Ольга, Татьяна и Анастасия молочно-миндально играют в жмурки. Фрейлина императрицы Анна Вырубова прянично водит.

- Дети! Attention! Le loup est venu! - бананово скользит она по пастиле мраморного пола с уксусно завязанными глазами.

- Волк, съешь меня! - гоголь-моголево выкрикивает Анастасия.

- Молчи, Настя! - яростно шепчет Ольга.

Вырубова тресково-панировочно рычит, подняв руки в перчатках из волчьих лап. Чесночные дольки когтей блестят в пикантном воздухе зала.

- J'ai faim! J'ai faim! - почки-в-мадерно рычит Вырубова.

Княжны расходятся от нее сахарно-пудровым веером. Вырубова томатно-крабово движется по залу. Севрюжно-икорный голос ее сотейно звенит в яблочном пудинге воздуха.

- Сюда! - арбузно пыхтит Мария.

- Сюда! - клюквенно пищит Ольга.

- Сюда! - пломбирно хнычет Татьяна.

- Сюда! - кисельно канючит Анастасия.

Вырубова жирно-творожно прыгает, форшмаково хватает пряный воздух волчьими лапами.

- Ры-ыыы! Ры-ыыы! Ры-ры-ры!

Великие княжны персико-консервированно окружают фрейлину, подслащенно достают из-под юбок вяленые бананы плеток.

- Нам не страшен серый волк!

Плётки рассыпчато гуляшат фрейлину. Она пампушково-сметанно-борщово кричит, лаврово-розмаринно отмахиваясь.

В зал, равиольно подпрыгивая, вбегает цесаревич Алексей.

- Сестрицы! К нам народ пришел!

Маслинная мускатность обеденного зала дворца.

Ромовые бабы слуг с подносами закусок. Николай II с императрицей Александрой Федоровной в конфетном окружении: адмирал Дубасов, генерал Куропаткин, князь Трубецкой, граф Бобринский, премьер-министр Столыпин.

Миндально-ананасовые шарики вбежавших великих княжон. Шоколадное паве подпрыгивающего цесаревича.

Все шпинатно смотрят в окна на гречневую кашу приближающейся толпы.

- Городовых убрали? - бульонно спрашивает царь.

- Так точно, Ваше Величество, - свинно-котлетно кивает Куропаткин.

- Ваше Величество, - сало-топлено колбасит Столыпин, - крамольные "Известия Совета" пишут черным по белому: "Русский пролетариат не желает нагайки, завернутой в пергамент конституции".

- Это не новость. - Николай чесночно-лимонно-уксусно выпивает стопку смирновской водки, тминно-гвоздично-луковично закусывает маринованной миногой, жиро-бараньево берет с подноса бинокль и маргаринно разглядывает толпу.

- "Echo de Paris", Ваше Величество, выражает надежду, что с установлением конституционного строя в России прекратятся убийства и другие насильственные деяния, - с рыбно-пудинговым полупоклоном мандаринит князь Трубецкой.

- Ваше Величество, "Капитал" становится настольной книгой студенчества, - анчоусно-шпинатно-яично шницелит граф Бобринский.

- Nicolas, вчера во сне я видела медведя с содранной кожей, - ягодно пригубливает "Calon-Segur" императрица.

- А мне матрос Деревенько донес, что в Колпино живет младенец-пророк, рокфорно ковыряет в носу цесаревич. - И будто он попою своей разговаривает.

- России не нужны ни нагайки, ни конституции, ни "Капитал", ни медведи с содранной кожей, ни младенцы-пророки. - Николай мучнисто-пресно расстается с ванильным перламутром бинокля, делает мясорубочный жест пломбирному адъютанту.

Адъютант смальцево-солено-перечно выходит.

Каша толпы заполняет Троицкую площадь.

- Папочка, а что они хочут? - пастилно спрашивает Анастасия.

- Надо говорить - хотят, - креветочно поправляет ее Ольга.

- Они хотят сладкого, Настенька, - желточно гладит ее по куличу головы Николай.

Пшенно-перлово-рисово-мозгово-ливерно-яично-луковая няня под окнами Зимнего дворца.

Топленое масло январского солнца.

Пережаренный голос Гапона:

- На колени!

Толпа жиро-прогоркло опускается на подовые лепешки брусчатки.

- Обнажим хребты, братья и сестры! - шпигует Гапон.

Толпа тушено ворочается, расстегивая свою мясо-фаршированную капустность. Фабричные мусолят сало рубах, студенты рвут ветчину кителей, курсистки теребят вязигу коротеньких шубок, дамы орехово трещат скорлупой корсетов.

- Да помогите же мне! - масляно шипит, извиваясь жареным угрем, Оленька.

Рогаликовые пальцы Бориса расстегивают сзади цикорий ее платья. Оленька сливочно-карамельно вскипает и обнажает заварной клин ванильной спины:

- Экий вы... увалень!

Морковно-терто краснея, Борис шинкует ногтями редьку ворота своей манишки:

- Не сердитесь, милая Оленька. Просто... я очень...

- Ты чего распихался-то? - каравайно толкает его мясо-молочная баба с заветренной говядиной лица.

Борис горячекопчено валится на торт Оленькиной спины.

- Обнажимся! Обнажимся, братья и сестры! - соляночно булькает Гапон. Нам перед царем скрывать неча!

Горький перечно-пикульно рвет крючки на горячем расстегае шаляпинской шубы:

- Раздевайся, барин-боярин, мать твою об колено!

Шаляпин жарено-поросенково противится:

- Ну, Алеш... право... не все же делать как народ? Мы же гении...

- Скидавай меха, захребетник! - ливерно рычит Горький.

Шаляпин лангустово вылезает из мякоти шубы. Горький, лимонно-цедрово разорвав рубаху на своей свежемороженой груди, тычет вобло-вяленым пальцем в переваренную лапшу спинообнаженной толпы:

- Гляди, на чьей спине мы пишем и поем!

Шаляпин петрушечно-укропно вглядывается. Непропеченный калач его лица молочно морщится. Водочно-зверобойно-померанцевые слезы текут из пьяновишенных глаз певца.

Белые шоколадины дверей растворяются, в обеденный зал жаренокефально вбегает адъютант. За ним двое студенистых поручиков лейб-гвардии Гренадерского полка кофейно вкатывают пулемет. Восемнадцать крутояйцевых солдат вносят деревянные ящики с одинаковыми печатными пряниками надписей:

ЛЕНТА ПУЛЕМЕТНАЯ

ПУЛИ САХАРНЫЯ