Для особого случая - Анастасия Викторовна Астафьева Страница 20

Всякий раз во время этого сна Жанна просыпалась от чудовищной боли в спине. Боль прожигала насквозь и словно выходила через живот, пробив его в трёх местах свистящими огненными жерлами. Никакими лекарствами, уколами приступ не снимался. Нужно было только терпеть. Сжать кулаки, стиснуть зубы и терпеть. Обычно приступ длился не больше двух часов. Обычно он случался на резкую перемену погоды. И всякий раз – глубокой ночью.

Сквозь дремоту почуяв боль и страх хозяйки, в темноте потихоньку начинали поскуливать-посвистывать две болонки. Они невидимо и неслышно подползали к тахте, где спала Жанна, клали мордочки на край и страдали вместе с ней.

Это давала о себе знать давняя травма позвоночника, полученная Жанной во время работы в цирке. Она тогда успешно выступала с номером «Женщина-змея». Редкий вечер выпадал без выступления. Частые гастроли – малым составом, без крупных животных и огромных декораций, с одной лишь акробатической труппой, клоунами, дрессированными обезьянками и собачками они тогда, уже на излёте эпохи, успели объехать весь Советский Союз. Несчастье случилось в родном Киеве, в страшную жару, Жанна сорвалась с перекладины… Вообще-то она редко выполняла высотные номера, но в тот вечер пришлось заменить коллегу.

Жанну доставили на самолёте в Москву, сделали несколько операций. Хорошо, что ноги не отнялись. Голова осталась цела. Но о цирке пришлось забыть навсегда. А ведь было ей всего-то двадцать семь. Как жить дальше? Всё осталось там, в цирке: профессия, друзья, муж. Ничего больше она в этой жизни делать не умела. Но и сдаваться – это было не в характере Жанны. Ещё болтаясь по больницам, едва выбравшись из гипсового панциря, она начала развлекать соседей по палате простейшими клоунскими номерами и фокусами. Когда вновь смогла ходить, спускалась ниже этажом, в детское отделение, и веселила хворых ребятишек, учила их жонглировать. Так сама собой вырисовывалась будущая судьба. Оставив позади вместе с больничными мытарствами и воспоминания о прошлой жизни, Жанна приобрела двух собачек-болонок, пару морских свинок и молодого питона, точнее – питоншу, которую назвала Кабирией.

* * *

Рая родилась и всю жизнь прожила в деревне. С детства она знала только сельский труд – однообразный, изнурительный, отупляющий. Огород, сенокос, хлев с его мычащими, блеющими, кудахчущими вечно голодными обитателями. Замужество, дети, строительство дома. Работа в магазине, тяжёлые коробки и ящики с товаром, ревизии, пьяницы, должники, пустые разговоры. Усталость, болезни, утраты, годы… Но её всегда тянуло к необычным людям, к ярким творческим личностям. Она восхищалась ими, была им благодарным слушателем, верным и щедрым другом. Поэтому, когда Жанна купила домик в их деревне и по округе поползли самые невероятные сплетни о бывшей циркачке, Рая уже мечтала познакомиться с ней.

Странных людей в русской деревне испокон веков побаивались. А потому новоприбывшую сразу принялись обсуждать, дабы сопоставить и развить общественные опасения.

– Сзади пионерка, спереди пенсионерка, – зло смеялись бабы в магазине. – Росточком что твоя кошка, а вышагивает! Нога за ногу!

– Я вчера с покоса иду, – встревала в разговор иная, – впереди – девчушка с двумя собачками. Хорошенькие такие, беленькие, но больно уж звонкие. А как на меня накинулись, я и говорю: девочка, убери своих собачек. И тут она морду-то и повернула! Ети-разъети! Штукатурки-и два кило! И папироска во рту.

– Чего хоть она в деревне-то забыла? Поди-ка не знает, с какой стороны и печка топится! – подхватывала другая. – Пожару бы не наделала.

– Да что печка… А вы слыхали, что она со змеёй спи-ит?!

– Спи-ит?!.. – одновременно выдыхали бабы. – Заместо мужика, что ли? Щекочет ей там?!

И магазин дрожал от бестолкового бабьего гогота, в который Рая не вмешивалась.

Сама Жанна была настолько далека от всей этой болтовни, настолько неискушённа в тонкостях сельской дипломатии, что не думала о шепотках за спиной, и это спасало её от лишних печалей. На смешки и долгие любопытные взгляды отвечала всегда приветливой улыбкой, не оставляла городской привычки носить высокие каблуки, короткие юбки и рваные джинсы, перед выходом «в люди» – будь то поход в сельпо или прогулка с болонками – обязательно подкрашивалась. Не понимала сальных намёков подвыпивших работников, призванных подлатать её маленький скрюченный домишко. Зато отлично ладила с ребятишками всех возрастов, потому что они знали её по выступлениям на праздниках.

На один из таких школьных утренников Рая привела двух своих внучек.

Болонки – беленькие, пушистенькие, как два ватных комочка, одетые в красные юбочки, танцевали на задних лапках, кружились, перепрыгивали друг через друга. Школьный зал звенел от оглушительной детской радости, ребятишки визжали, смеялись, отбивали, хлопая, ладошки, рвались угостить и погладить собачек. Одновременно с представлением по детям лазали две жирные рыжие морские свинки, для потехи разодетые в крохотные сарафанчики и цветные косыночки. Привыкшие к рукам, гомону и музыке, они пялили в мир бессмысленные чёрные блестящие глазки и жадно жевали кусочки свежего огурца, которыми их пичкала малышня. Детский восторг достиг такого накала, что готов был перейти в истерику, и кто-то уже требовал тонким надрывным криком: «Дай! Дай мне!» Но тут Жанна незаметным движением подозвала собачек, сунула им в розовые ротики по кусочку, нежно отобрала у детей свинок, запихнула в клетку и на какое-то время вместе со всем зверьём вышла из зала. Пока родители, бабушки и воспитатели угомоняли ребятню, она успела переодеться и под восточную мелодию, в которой чётко слышалась дудочка заклинателя змей, вышла к публике с питоном на плечах.

Всё замерло. Сразу затихли крики, слёзы и требования. Дети, не дыша, смотрели на диковинную змею. Многие из них встречали на огородах или в лесу серых гадюк и чёрных ужей. Но этот «уж» превосходил размерами любого из северных гадов в десятки раз. Красивый пятнистый узор украшал гибкое глянцевое тело. А брюшко, если только у змеи есть брюшко, беззащитно и нежно белело. Чётко обозначенные чешуйки, казалось, едва слышно шелестели, тёрлись друг о друга. Но это шелестела блестящая ткань коротенького Жанниного платья, по которому медленно, лениво передвигалась Кабирия. Вот она обвила её вытянутую голую руку и так же нехотя переползла на подставленную другую, и с неё снова на плечи, и ниже, ниже, обвила грудную клетку, талию, ноги, а у самого пола приподняла маленькую треугольную головку и пристально,