Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1 Страница 21

— а на противоположной стѣнѣ сама «Великая жена,» въ фижмахъ, на высокихъ каблукахъ, съ брильянтовымъ орденомъ на лѣвомъ плечѣ, писанная Лампи, улыбалась съ полотна своею очаровательною улыбкой…. Нѣсколько картинъ миѳологическаго содержанія опускались надъ карнизами библіотеки. Копія съ Психеи Кановы дѣланная имъ самимъ, отражалась въ зеркалѣ на яшмовомъ каминѣ. На глянцовыхъ доскахъ столовъ тончайшей флорентійской мозаики разставлена была цѣлая коллекція фамильныхъ женскихъ портретовъ, — прелестныя акварели на кости, работы Изабея и Петито, темноокія красавицы въ высокихъ пудренныхъ прическахъ à la jardinière, или съ разсыпанными, à la Récamier, кудрями по обнаженной груди и плечамъ

Глаза Ашанина такъ и разбѣжались на роскошныхъ нимфъ и Кипридъ, словно возрадовавшихся ему со стѣнъ какъ своему человѣку, едва вошли они вслѣдъ за хозяиномъ въ его покои….

— Ваше сіятельство, засмѣялся онъ, — это навѣрное вамъ писалъ Пушкинъ:

«Книгохранилище, кумиры и картины»

И прочее тутъ все, прибавилъ отъ себя Ашанинъ, обводя кругомъ рукою, —

«Свидѣтельствуютъ мнѣ,Что благосклонствуешь ты музамъ въ тишинѣ!»

— Къ сожалѣнію, не мнѣ, улыбнулся и князь;- а музамъ, не скрываю, служилъ и я когда-то…. Время наше было таково, — я старый Арзамасецъ!.. Гдѣ бы намъ удобнѣе усѣсться, господа? спросилъ онъ, окидывая взглядомъ кругомъ.

— Да не прикажете ли вотъ тутъ? указалъ Ашанинъ на большой, покрытый до полу сукномъ рабочій столъ князя, приставленный къ одному изъ оконъ и уложенный портфелями и кипами всякаго печатнаго и писаннаго матеріала, — тамъ, кажется, все что намъ нужно, карандаши, бумага….

Онъ не договорилъ: и въ синей бархатной рамѣ большой, очевидно женскій, акварельный портретъ, — на который ужасно манило его взглянуть поближе.

— Пожалуй! съ видимою неохотою согласился князь, направляясь къ столу.

— Княжна! вскликнулъ Ашанинъ, подойдя;- какъ хорошъ, и какое удивительное сходство! Это вѣрно въ Римѣ дѣлано?

Гундуровъ не смѣлъ поднять глазъ

— Въ Римѣ! отвѣчалъ князь Ларіонъ тономъ явно не допускавшемъ продолженія разговора объ этомъ…. Онъ усѣлся на свое плетеное кресло передъ столомъ. — Итакъ, господа…

Они принялись «очищать Гамлета — adusum Delphini,» съ не совсѣмъ искреннею насмѣшливостью говорилъ князь. Но Гундуровъ оказался здѣсь еще болѣе строгимъ чѣмъ онъ самъ: онъ урѣзалъ въ своей роли всѣ слова, всѣ намеки, которыми Гамлетъ въ уныломъ разочарованіи оскорбляетъ чистоту Офеліи. Въ первомъ разговорѣ его съ нею выкинуты были двусмысленныя его рѣчи о несовмѣстимости женской красоты съ «добродѣтелью» (слово неправильно передающее въ русскихъ переводахъ англійское honesty). Въ сценѣ театра герой нашъ безжалостно пожертвовалъ традиціонною, со временъ Гаррика, и эффектнѣйшею для актера, позою Гамлета, который слушаетъ представленіе откинувшись затылкомъ на колѣни Офеліи. Положено было что, вмѣсто словъ, «могу ли прикоснуться къ вашимъ колѣнямъ?» Гамлетъ скажетъ: «позволите ли мнѣ прилечь къ вашимъ ногамъ,» и, вслѣдъ за ея согласіемъ, тотчасъ же перейдетъ къ репликѣ: «и какое наслажденіе покоиться у ногъ прелестной дѣвушки!» и усядется, какъ указано въ драмѣ, у ея ногъ, но непрямо передъ нею, а нѣсколько сбоку, — такъ какъ онъ представленъ на соотвѣтствующемъ рисункѣ въ извѣстномъ Гамлетовскомъ альбомѣ Ретча. Такимъ порядкомъ, употребляя выраженіе образованной окружной, «и ситуація была соблюдена, и конвенансы спасены…. Князь Ларіонъ, знакомый съ Гамлетомъ только по англійскому тексту, напомнилъ было о пѣсни про Валентиновъ день, которую поетъ въ безуміи своемъ Офелія, — но выходило что въ передѣлкѣ Полеваго изъ пѣсни этой изъятъ былъ тотъ «скабрезный» смыслъ, какой она имѣетъ у Шекспира, и, благодаря хорошенькой музыкѣ Варламова, она пѣлась въ то время россійскими дѣвицами во всѣхъ углахъ государства:

«Милый другъ, съ разсвѣтомъ яснымъЯ пришла къ тебѣ тайкомъ.Валентиномъ будь прекраснымъ,Выглянь, — здѣсь я, подъ окномъ!Онъ поспѣшно одѣвался,Тихо двери растворилъ,Быть ей вѣрнымъ страшно клялся,Обманулъ и разлюбилъ!» и т. д.

Покончивъ съ этимъ, — Ашанинъ отмѣчалъ на режиссерскомъ экземплярѣ урѣзанныя ими мѣста, — собесѣдники на мигъ замолкли. Князь слегка откатилъ свое плетеное кресло отъ стола, и повернулся всѣмъ лицемъ къ Гундурову:

— Къ дѣлу отъ бездѣлья, началъ онъ неожиданно, очевидно наладивъ свои уста на улыбку; — что вы думаете изъ себя дѣлать теперь, Сергѣй Михайловичъ?

Какъ потокомъ холодной воды обдало Гундурова. Изъ міра золотыхъ сновъ его сразу опрокидывало въ самую неприглядную дѣйствительность. Онъ остался безъ отвѣта.

— Смѣю надѣяться, продолжалъ князь Ларіонъ съ тою же дѣланною улыбкой, — что вы не почтете мой вопросъ за нескромное любопытство. Я зналъ еще вашего покойнаго батюшку, — и очень цѣнилъ его…. Старыя отношенія нашихъ семей…. наконецъ мои годы, — я вамъ чуть не дѣдомъ могъ бы быть, — все это, если не даетъ мнѣ правъ, то въ нѣкоторой мѣрѣ можетъ служить мнѣ извиненіемъ. Къ тому же сегодня, изъ нѣсколькихъ словъ, которыми я успѣлъ обмѣняться съ Софьей Ивановной, я могъ предположить, что она очень о васъ безпокоится…..

Онъ приостановился. Гундуровъ сосредоточенно внималъ ему… Еще внимательнѣе слушалъ Ашанинъ.

— Я самъ не знаю, что мнѣ предпринять! сжавъ брови проговорилъ наконецъ нашъ герой.

— Я думалъ о васъ эти дни, заговорилъ снова князь. — Когда я, въ тотъ разъ, имѣлъ удовольствіе бесѣдовать съ вами, я вамъ говорилъ: терпѣніе и душевная бодрость!.. Сегодня повторяю вамъ тоже. Теперешнее — онъ искалъ слово, — теперешнее…. теченіе должно наконецъ измѣниться — такъ или инако… Ненормальныя положенія долго не длятся, словно проглотилъ онъ. — Но не въ этомъ дѣло. Прося о заграничномъ паспортѣ, въ той формѣ въ какой вы это сдѣлали, вы поступили какъ неопытный юноша, обратили на себя вниманіе, когда теперь у насъ только тому и жить можно, кто проходитъ незамѣченнымъ. Дѣло вашей профессуры можетъ отъ этого пострадать, я отъ васъ не скрою… Все это однако дѣло поправимое. Мнѣ не нужно вамъ говорить, что я и… отношенія мои въ Петербургѣ къ вашимъ услугамъ съ этой же минуты… Но я прямо вамъ говорю, что ранѣе года возобновить дѣло о вашей поѣздкѣ за границу и думать нельзя…

— Еслибы еще черезъ годъ! вскликнулъ Гундуровъ.

— Вы имѣете для этого, по моему, въ рукахъ вѣрное средство.

— Я? какое? съ изумленіемъ спросилъ тотъ.

— Отправляйтесь, немедля, путешествовать по Россіи!

Ашанинъ закусилъ себѣ губы до боли. Пріятель его растерянно поглядѣлъ на князя:

— По Россіи? могъ только повторить онъ.

— Точно такъ-съ! Формально повинуясь резолюціи воспослѣдовавшей на вашей просьбѣ; тамъ какъ бишь было сказано: «изучать славянскій бытъ можно отъ Москвы и до Камчатки?…» До Камчатки доѣзжать вамъ, разумѣется, не для чего, усмѣхнулся князь Ларіонъ, — а побывать на Уралѣ, въ Оренбургскомъ краѣ и на Кавказѣ, увѣряю васъ, принесло бы вамъ столько же удовольствія, сколько и пользы. А черезъ годъ, — я берусь за это, — о васъ будетъ сдѣлано представленіе, въ которомъ пропишется, что вотъ вы, въ покорностью пріемля сдѣланное вамъ указаніе, совершили этнографическую поѣздку по Россіи, а теперь проситесь, для той же цѣли, въ славянскія земли… И повѣрьте моей старой опытности, — это будетъ очень хорошо принято, и васъ не только отпустятъ, но будутъ имѣть въ виду какъ молодаго человѣка благонадежнаго…

— Конечно, это можетъ быть, бормоталъ Гундуровъ, не успѣвъ еще собрать свои мысли, — но ѣхать такъ, безъ опредѣленной цѣли… У меня есть спеціальность…

— Спеціальность ваша остается при васъ, возразилъ ему князь, и еще разъ дѣланная улыбка зазмѣилась вдоль его длинныхъ губъ;- но позвольте одно замѣчаніе: вамъ двадцать-три года, вы носите старинную фамилію, у васъ хорошее состояніе;- думаете ли вы отдать всю вашу жизнь этой вашей спеціальности?

— Почему же нѣтъ?

— Просто потому, что это, я полагаю, васъ удовлетворить не можетъ, — да еще потому что не таковъ еще у насъ общій уровень просвѣщенія, чтобы вообще наука могла быть у насъ для человѣка тѣмъ, что называютъ карьерой. И въ Германіи Савеньи и Бунзены мѣняли свои каѳедры на министерскія кресла; а въ Россіи подавно для молодыхъ людей какъ вы каѳедра можетъ быть только ступенью…

— Я не честолюбивъ, сказалъ сухо Гундуровъ, — и на министерское кресло не претендую.

— Прекрасно-съ, — и губы князя словно судорожно повело, — вы не честолюбивы, вы единственно желаете быть профессоромъ; но профессуры вамъ пока не даютъ, и вы можете получить ее лишь при извѣстной разстановкѣ шашекъ, которую я имѣлъ сейчасъ честь представить вамъ, но пользу которой, какъ кажется, вы не совсѣмъ признаете. Затѣмъ, любезнѣйшій Сергѣй Михайловичъ, примолвилъ онъ, видимо сдерживаясь, — я позволю себя спросить васъ: что же предстоитъ вамъ теперь въ Москвѣ, какая дѣятельность, какіе живые интересы? Ваши книги, «спеціальность» ваша, какъ вы говорите;- чудесно! Спеціальность эта, кстати замѣтить, имѣетъ, такъ сказать два фаса: съ одной стороны, то что у васъ называется «славянская наука», съ другой политическаго рода стремленія, которыя разумѣются теперь подъ именемъ славянскаго вопроса. Тамъ, гдѣ все это имѣетъ положительное, разумное значеніе, — въ славянскихъ земляхъ, въ Прагѣ,- на первомъ планѣ стоитъ, разумѣется, послѣднее, а не первое. Сама эта «славянская наука» послѣдствіе пробудившагося тамъ національнаго самосознанія, а не на оборотъ… Вы русскій, имѣющій корни въ русской землѣ, а не на берегахъ Валдавы. То что тамъ — живая дѣйствительность, для васъ — насилованная фантазія и дилеттантизмъ!.. И мечтаете-то вы всѣ здѣсь по этому поводу вовсе не о томъ о чемъ они тамъ мечтаютъ!..