Игоpь Семенов - Рассказы Страница 21

Итак, выйдя в 7:15 на лестницу я делаю первый шаг и легко спускаюсь на два пролета. На это у меня уходит 7 минут. Я иду медленно и размышляю о Стругацких (я о них всегда размышляю). В левой руке у меня мусорное ведро, а правой я придерживаюсь за перила. Меня изредка догоняет Пал Палыч, сосед из 98 квартиры. Он тоже выносит мусор. Мы с ним здороваемся. На это тратится еще 3 минуты и прощаемся, еще 2 минуты. В подъезде у нас прохладно, но мне не холодно, потому что я хорошо подготовлен к трудностям. После второго лестничного пролета перед глазами появляется крышка мусоропровода.

Я подхожу к мусоропроводу не спеша, опасливо поглядывая по сторонам. Мне кажется, что в таких местах в любое время может поселиться бомж или карлик. И я опасаюсь, что он неожиданно выскочит из своего укрытия и напугает меня до смерти. Но и на этот раз все обходится благополучно. Около мусоропровода никто не поселился и я, уже более смело, хмыкаю и ставлю ведро на пол. Из глубины на меня дует ветер, несущий ароматы отбросов. Противогаз смягчает ударную волну, и я берясь обеими руками за ведро (Правой за ручку, левой за днище), переворачиваю его в люк.

Итак, на часах 7:30, и я начинаю обратный путь. С пустым ведром идти легче, чем с полным. Почему так, я не знаю. На обратную дорогу у меня уходит 7 минут, еще 2 минуты я мою руки и чищу зубы. После этого, с чувством выполненного долга, я ложусь на диван.

Из глубины сибирских руд

Я попал в Москву в разгар весны. Попал по делу, а точнее за казенный счет. Дела особенно там никакого и не было, а было желание провинциала хоть одним глазком посмотреть на столичные прелести.

Короче, прилетаю, спускаюсь по трапу "Дугласа" и ступаю на запорошенную снегом московскую землю. Тут же начинаю сомневаться относительно местоприбытия самолета. Здесь следует пояснить, что лечу я из холодной Сибири, где дневная температура уже достигает 20 градусов выше нуля. С надеждой вглядываюсь в здание аэровокзала (Копенгаген или Лондон). Но массивные буквы ШЕРЕМЕТЬ… разбивают надежды вдрызг. Слово не дочитываю и начинаю нервно кутаться в ветровку, являющуюся единственной теплой вещью, захваченной с собой в дорогу. Есть, правда, еще кожаная куртка, но в багаже, а багаж в недрах стального монстра. Без особой паники, издавая дикие крики и расталкивая остальных пассажиров локтями, влезаю в автобус и на некоторое время окукливаюсь. Дородная тетка в дубленке злорадно пялится на мои посиневшие щеки: — А еще сибиряк, — цедит она пренебрежительно.

Страшная истина открывается моему замерзающему сознанию: "Сибиряк это не тот, кто не замерзает, а тот, кто тепло одевается!!!!"

В помещении выдачи багажа, не отходя от конвейера, трясущимися руками потрошу свою сумку в поисках утеплителя. Есть! Я вползаю в куртку и начинаю понемногу оттаивать. Первыми пропадают сосульки с усов. Тетка в летной форме, следящая за порядком и неприкосновенностью вещей, подозрительно косится на меня и без того косым глазом и озирается в поисках милиционера. Дабы не усугублять обстановку я чинно сгребаю вываленное на пол барахло и, подхватывая не закрывающуюся сумку, гордо направляюсь к выходу, проклиная негостеприимную столицу.

В кожаной куртке на улице тепло. Я выскакиваю под мокрый снег и начинаю озираться в поисках автотранспорта. Шереметьево безразлично таращится мне во след и зевает всеми своими буквами. К остановке подкатывает автобус, и я неспешно поднимаюсь по ступенькам, бросая последний взгляд в сторону летного поля. Почему-то мне чертовски хочется домой. — Дорогая моя столица, золотая моя Москва, — негромко напевая, плюхаюсь в кресло. Кондукторша подозрительно смотрит на меня. Я снимаю с головы капюшон, показывая, что на голове у меня нет заячьих ушей, и что, вообще, я — очень честный человек. По моему взгляду она понимает, что я даже могу оплатить проезд, и успокаивается.

У меня появляется устойчивый комплекс, что на любой свой вопрос я непременно получу в ответ "Не знаю". Почему-то именно эти слова я и слышу. "Не может быть, чтобы все были приезжими" — стряхиваю я с себя наваждение и начинаю внимательно присматриваться к людям. Вот плывет навстречу дородная тетка с младенцем за руку. Непосредственный ребенок лениво сосет Чупа-чупс. — Извините, пожалуйста, — вежливо начинаю я. Тетка притормаживает. — А что такое ПИЛИВАН? — лучезарно улыбаясь, спрашиваю я. — Не знаю, — коротко но очень веско ответствует тетка и устремляется прочь, увлекая за собой ребенка. — Ба-а-ба, — доносится до меня детский голосок, — что такое пилива-а-ан… Взгляд мой переключается на девушку в черном джинсовом костюмчике. — Девушка, не откажите в любезности, — начинаю я стеснительно. — ??? — Не подскажете мне, что такое ПИЛИВАН? — Не знаю, — осторожно соблюдая дистанцию, отвечает она и устремляется прочь, туда, где может быть в этот момент продают эти самые ПИЛИВАНЫ.

Я горестно вздыхаю. Мне неуютно в этом большом городе ветхих домов, накрытых с головой огромными простынями. Мне одиноко в кишках метрополитена, несущего меня навстречу неизвестности, непопробованным ПИЛИВАНАМ, неувиденным музеям, непосещенным театрам и ночным клубам. Почему? Да потому что никто, абсолютно никто не знает где все это находится. Город теней злорадно ухмыляется за моей спиной. — Что съел? — лыбится мне Театральная площадь в ответ на вопрос "Ну где же здесь ГУМ?" Ей просто некогда. Она устала объяснять каждому встречному-поперечному о том, что ГУМ находится на параллельной улице. — Но я то не каждый, я то по делу, — наивно оправдываюсь я. — Ничего не знаю, — зло отмахивается площадь и отворачивается. Но есть еще чудеса. В тот самый момент, когда я уже начинаю мокро хлюпать носом и пинать бегущих мимо прохожих по ногам, ко мне подходит милиционер. — Здравствуйте, — лучезарно улыбается форменная фуражка. — Здравствуйте, — осторожно проявляю я врожденную вежливость, и стараясь перевести разговор в сторону, спрашиваю: — Товарищ сержант, не подскажете, как мне добраться до ГУМа.

Вы не поверите, но он это знает. Как гром с ясного неба в висках у меня начинает пульсировать догадка:

В МОСКВЕ ТОЛЬКО МИЛИЦИОНЕРЫ ЧТО-ТО ЗНАЮТ.

Я еду на Арбат. Я хочу к богеме. Я желаю видеть художников-бессребреников, поэтов-альтруистов и бардов-нигилистов. Я мечтал об этой поездке, я жил ею. Новый Арбат… Старый Арбат… Как кутенок я тычусь в стены домов, читая названия улиц. Потом плюю на это занятие и отдаюсь во власть толпы. Ну куда же еще могут продвигаться этакие толпы людей, только к искусству, а значит на Арбат. И я действительно оказываюсь там. Меня выносит людское море и выплескивает на булыжники, о которых я так мечтал.

Когда друзья начинают пытать меня, на что похож Арбат. Я просто пожимаю плечами. Как объяснить им, провинциалам, на что похож БОГ. Представьте себе, начинаю я, что все жители нашего города выйдут на одну улицу, как на 1 мая. Друзья начинают пожимать плечами. А теперь, огорошиваю я их, представьте себе, что треть из них поэты и певцы, треть — художники, а остальная треть — денежные мешки. Друзья начинают кивать головами и разговор опять переходит на деньги.

Таким и встретил меня Арбат. Разухабистым, голосистым и очень меркантильным купцом. Ряды мазилок с кистями и палитрами наперебой предлагали увековечить мой гордый профиль всего за 20 баксов. Поэтов не было вовсе, а из бардов и менестрелей посреди улицы торчала только группа обросших хиппи, заунывно тянущая что-то из БГ. Зато во всю пользовался популярностью мужик с полароидом и медвежонком, за 50 тысяч и несколько секунд выдающий каждому желающему его фото с хозяином тайги. Сам хозяин тайги выглядел усталым и затасканным по рукам. Мне стало его жалко и я решил сэкономить 50000. Уходил с Арбата я уже поздно вечером, когда зажигались желтые глаза фонарей, и со всех сторон ко мне тянулись жадные тени домов. В тот день я напился больше, чем во все дни поездки вместе взятые.

Я, конечно, не театрал, но… Побывать в Москве и не сходить в театр я не смог. Я должен был увидеть кого-нибудь великого живьем. А как же, я ведь из провинции, мне надо. Я, может, потом всю жизнь вспоминать буду. Осененный этой мыслью, я кинулся на театральный киоск. Тот гордо подставил мне сначала один красочный бок, а затем — другой. — Куда есть билеты на сегодня? — просунул я голову к кассиру в окошко. — Да куда хотите, — пожала она плечами. — А на Таганку можно? — не сбавляя темпа продолжал я. — Нет, билеты кончились. — Ну тогда, в Ленком, — с видом знатока продолжал я. — Да вы что? — искренне удивились за окошком. — Заранее надо брать. — А куда можно не зараннее? — В дом киноактера, — веско произнес киоск, — там сейчас юморина.