De feminis - Владимир Георгиевич Сорокин Страница 21

великолепных грациозных женщин, великие мраморные люди держат на своих плечах мировую культуру, как мраморный шар, как камень, который всегда с тобой, камень, приносящий не только радость познания нового, но и благоденствие и мир для всего человечества, камень драгоценный и полудрагоценный, великие нефритовые вазы, вырубленные великими мастерами из величайших монолитов, розовый нефрит, изумрудный нефрит, редчайший голубой нефрит, я помню, в Китае нам показали китайские филологи двух львов из голубого нефрита, эти львы вечно охраняют великую книгу древности, “Троецарствие”, манускрипт, великий исторический роман XIV века, написанный отшельником, который жил в деревне, он сеял рис, ухаживал за козами, а под головой у него лежала подушка из чёрного нефрита, чтобы мысли концентрировались в правильном направлении, чтобы вся земля была невероятно прочна и стала гуманитарной основой, тем гранитным плато накопленных знаний, плато, как бы ровным, выровненным искусственным образом плато, которое выравнивалось, шлифовалось, полировалось при помощи великолепных машин культуры и культурных инструментов, произведённых на уникальных филолого-машиностроительных заводах Германии, руководимых известными профессорами, учёными, подвижниками, отдавшими филологии всю свою энергию человеколюбия и толерантности, чтобы студенты не ощущали той бездны отчуждения, которая была между профессорами и студентами во времена нацизма, милитаризма и попрания гуманитарных свобод, те выдающиеся профессора, чьи фотографии висят у нас в вестибюле, лица которых я счастлива видеть здесь, на этой площади, и которые…

Вдруг в толпе начинается какое-то движение, шум; люди нехотя пятятся и расступаются.

Моник вынужденно прерывает речь, не понимая, что происходит. Толпа расступается вокруг странного вида машины, это трамбовочная машина для укладки тротуарной плитки, но это не совсем машина, это человек, это женщина с огромным механическим задом, трамбующая плитку, она вся трясётся, трясётся, мелко и мощно трясётся, трясётся её зад, её тело и её лицо, трудноразличимое лицо, но Моник вдруг различает это лицо, очень знакомое, всем немцам очень знакомое, одутловатое женское лицо, хорошо знакомое, и в такт тряске, в такт трамбовочным ударам мощного зада эта женщина непрерывно бормочет одну и ту же фразу:

– Wir schaffen das[12], wir schaffen das, wir schaffen das…

Моник проснулась.

Сердце её сильно билось. Переведя дыхание, она сбросила одеяло и села на кровати. Ночная рубашка её была мокрая от пота. Озноба не было. Ей было жарко. Она глянула на будильник: 11:12. Она проспала почти одиннадцать часов.

И устало рассмеялась, ещё держа в голове свой фантастический сон.

– Боже мой…

Смеясь, она встала, сняла с себя рубашку, бросила на кровать. Пошла на кухню. Налила себе воды и жадно выпила стакан. Налила ещё. Стала пить, но засмеялась, закашлялась, расплёскивая воду. И вдруг почувствовала боль в левом плече. Потрогала. Место укола болело.

– Ну да, конечно…

Она вспомнила про прививку. Про омерзительную очередь под дождём. Застонала. И снова засмеялась. Пошла в ванную, села на унитаз и помочилась. Встала, подошла к раковине. Глянула на себя в зеркало.

– Да, да, да…

Она провела рукой по помятому после сна лицу. Как и тело, оно было мокрым.

Моник встала под душ и пустила прохладную воду. И сразу вспомнила, что ей приснился Матиас. Его язык и член. И снова рассмеялась.

“Всё-таки Франциска была трижды права насчёт романов со студентами: не стоит ловить рыбок в своём аквариуме. Не стоит. Не стоит. Не стоит, Моник”.

Закрыв воду, она вышла и стала вытираться полотенцем, разглядывая себя в зеркале. Обтеревшись, повесила полотенце на сушилку, расчесала волосы, надела китайский халат, вышла из ванной. Прошла на кухню, налила себе воды. Отпила. И со стаканом в руке подошла к балконной двери. Противный мелкий дождь моросил и сегодня. Небо было по-прежнему пасмурным.

“Конечно, он был очень хорош в постели. Очень. Но. Но всё-таки, но всё-таки… он был неисправимо глуп”.

– Он был неисправимо глуп, – повторила она вслух и отпила из стакана.

Гамбит вепря

Президент маленькой европейской страны дремал на волновой кровати, когда на тумбе чёрного дерева слегка завибрировал его платиновый смартфон. Кровать так мягко и деликатно покачивала его шестидесятивосьмилетнее тело, что приподнимать веки не хотелось. Просто совсем не хотелось. Но смартфон журчал-вибрировал, а значит, был серьёзный повод это сделать. Протянув загорелую руку с короткими пальцами, он взял смартфон, нажал кнопку.

– Господин Президент, доставили.

– А… – вспомнил он. – Хорошо.

Положив холодный прибор на место, он потёр лицо, мягкое от только что принятой турецкой бани, выдохнул и одним движением мускулистого тела легко встал с поролоновой волны. Президент был невысок, приземист, широкоплеч, лысоват, с широкой шеей и крупной головой; черты его смуглого, чернобрового, волевого лица были правильными, если не считать маленьких мясистых ушей, словно случайно прилепленных к голове. На Президенте было только махровое полотенце под цвет его тела.

Сбросив влажное полотенце на пол, он прошёл в душевую из тёмно-зелёного жилистого мрамора. Три широкие душевые лейки нависали слева, но Президент двинулся не к ним, а к трём медным вёдрам, висящим на цепях справа. Встав под ведро, он дёрнул ручку. Ведро стало крениться, обдавая президента ледяной водой. Окатившись, он глухо ухнул, тряхнул головой и на крепких ногах зашлёпал в раздевалку. Там уже ждал слуга. Обтерев тело Президента, он деликатно обрызгал его кёльнской водой и помог одеться. Облачившись в просторные бежевые брюки, рубашку без рукавов и лёгкие ботинки, Президент вышел из раздевалки, покинул банно-спортивный комплекс, сел за руль одноместного электромобиля и поехал во дворец. Следом двинулся широкий электромобиль вооружённой автоматами охраны. Дорога плавно зазмеилась по ухоженному парку.

Буки, пихты, ивы, магнолии и всевозможные можжевеловые растения в сочетании с огромными камнями виднелись кругом. Идеальная подстриженная трава зеленела между ними. Проплыл остов великого пятиобхватного дуба, увитый хмелем и диким виноградом; потянулся дивный пруд с любимой беседкой и парой неразлучных лебедей, фонтан с мифологическими скульптурами; показалась гигантская цветистая клумба, в которой копошились четверо садовников. Они встали и поклонились Президенту. Он ответно кивнул. Обогнув клумбу, президент свернул на центральную липовую аллею, широкую и прямую. Расступаясь, вековые липы открывали впереди величественное здание дворца в викторианском стиле. Наплывая, дворец рос, гостеприимно расширяясь. Аллея оборвалась кругом с крестом, замощённым красным карпатским гранитом. Электромобиль пересёк крест и остановился у парадной лестницы дворца.

Стоящие на входе гвардейцы в ало-золотисто-фиолетовых мундирах вскинули винтовки на плечи, вытянув молодые лица.

Быстро поднявшись по розоватым ступеням, Президент вошёл в плавно раскрывшиеся двери. В огромном вестибюле с колоннами его ждал секретарь-референт Стефан. Они уже виделись сегодня, так что двинулись молча, пересекли зал, поднялись по лестнице на второй этаж и вошли в одну из комнат. Здесь в ампирном кресле сидела полноватая девушка в светлом летнем костюме. Неподалёку стоял рослый мужчина в сером. Пухлое лицо девушки было заплаканным, тушь ресниц текла. Запястья её полных рук стягивали