De feminis - Владимир Георгиевич Сорокин Страница 20

Врач скулит, как провинившаяся собака. Едва Моник вытягивает иглу из его языка, как гром аплодисментов сотрясает ратушную площадь. Моник довольна собой так, что с трудом сдерживает слёзы. Рыдающего врача выводят из автобуса, а на его месте оказывается молодой красивый мускулистый парень в майке, джинсовых шортах и высоких горных ботинках. Это он со своим напарником внёс в родительскую квартиру пианино для того, чтобы четырнадцатилетняя Моник начала учиться музыке. Тогда эти два грузчика-силача внесли новое пианино на широких ремнях, висевших у них на плечах. Когда отец с ними расплатился, этот парень сказал, что в детстве мечтал научиться играть на фортепиано, но у родителей не было денег на уроки. Парень – красавец с улыбчивым лицом и стальными мускулами. Моник тогда мастурбировала по ночам, представляя себя в постели с этим грузчиком. И вот он приспускает штаны, шутливо высовывает язык, Моник колет его, Fetisso пальпирует, а парень хихикает, хихикает с вытянутым языком, хихикает как-то зловеще, и Моник видит, что за время укола, соответственно движению поршня в шприце, парень стремительно стареет, стареет, стареет, становясь из мускулистого богатыря дряхлым стариком с обвислой на костях кожей. Она вытягивает невидимую иглу из его языка, и старик буквально валится на руки медсестёр, а Fetisso меняет перчатку, испачканную калом: он ещё и обосрался. Его выносят, и он продолжает хрипло хихикать и срать на ходу.

– Но это не от моей вакцины! – громко сообщает всем Моник. – Он состарился естественным образом, потому что развитие генов старения было купировано сорокадвухлетним страхом его организма перед новым сибирским вирусом Druzhba-8M, который будет результатом утечки бактериологического оружия в результате нашествия мутирующих от радиации кротов-медведей на законсервированный подземный склад № 327.

На площади снова аплодируют.

Следующий – бывший муж Моник, с которым они прожили девять лет. Юрген дико располнел, он больше похож на соседа Йонаса, чем на себя, но это он, он, Моника колет его в язык, и он умудряется говорить желудком, как монгол, он камлает желудком, и Моник разбирает его слова:

– Шкала прогрессивного налогообложения в новом году будет целиком и полностью зависеть от количества появлений министра по делам пожилых граждан Анне Шпигель на каналах германского телевидения включая мой канал “Фидо” предназначенный для мужчин старшего среднего возраста начинающих новую жизнь после разрушительных стрессонакопительных браков с сексуально эгоистичными и активно худеющими женщинами…

“Ещё сильнее поглупел…” – думает Моник, вспомнив, что Фидо – имя их пса-лабрадора, которого пришлось усыпить из-за рака, но который на самом деле жив, просто хитрый идиот Юрген-Йонас подделал диагноз, украл Фидо и спрятал в подвале у своей разговорчивой мамаши, чтобы использовать для создания телеканала, который процветает только благодаря образу красавца Фидо.

Юрген-Йонас не рыдает, а глупо хохочет после прививки, и Моник, не сдержавшись, даёт ему сильного пинка:

– Пошёл отсюда, мудак!

Сёстры аплодируют ей, но на площади все напряжённо молчат.

“Моник, ты напрасно, напрасно это сделала, дурочка, ты теперь известная личность, держи себя в руках…” – с досадой думает она.

И продолжает прививать. Идёт вереница её аспирантов. Родные, любимые лица учеников! Они ей все как дети, она любит их, они умные, талантливые, они все почти голые в этом жарком тропическом лесу, молодые, красивые тела, они улыбаются, подставляют свои языки, она колет их всех – Михеля, Карла, ещё одного Михеля, Джона, Генриха, Андреаса и… он тоже пришёл к ней вакцинироваться. Матиас.

Сердце Моник начинает тяжело биться, шприц дрожит в её руке.

Матиас.

Он совсем голый.

Её бывший аспирант.

И бывший любовник.

Бросивший её.

Беспощадно бросивший.

И ушедший от неё не к молодой, а к почти её ровеснице, что вывело Моник из себя и на полгода вогнало в тяжёлую депрессию.

Матиас совсем голый. Он высовывает свой язык. Моник знает наизусть его тело, каждую подробность, каждую складку, каждую родинку. Его член стал ещё больше! Член, подаривший ей столько наслаждения. Он вытянулся, он качается среди тропических растений, подобно диковинному цветку. Сколько раз Моник пила нектар из этого цветка. Неужели он так вырос от ласк этой Анны, тупо-самоуверенной и вульгарной?! О, этот член… Он покачивается, на него садится тропическая бабочка. Внизу живота у Моник зарождается знакомая волна желания. Сердце колотится.

Матиас стоит, наклонившись и высунув язык. В его позе – издевательство.

Какая сволочь! Зачем он припёрся сюда?! Посмеяться надо мной?

Медсёстры смотрят на Моник.

Они догадываются. Или всё знают?

Надо колоть его… Но руки трясутся.

Она не может. Руки ходят ходуном, сердце готово выпрыгнуть из груди. Если она вколет и невидимая игла сломается, он подаст на неё в суд. И будет позорный судебный процесс, на котором он расскажет об их романе и докажет, что она сделала это из мести. Её выгонят из университета, и она никогда больше не сможет преподавать. Ноги её дрожат. – Мне срочно нужно в туалет, – сообщает она медсёстрам. – Уколите его сами.

Она отдаёт шприц медсестре. Матиас начинает хихикать, ещё дальше высовывая язык. У него лицо как у Панча. Он дразнит Моник языком и членом. Её всю трясёт, она выходит из автобуса. Вся площадь заполнена людьми. Едва она ступает на землю, как раздаётся гром аплодисментов. Это аплодируют ей. Посередине толпы стоит трибуна с эмблемой её вакцины. Она понимает, что от неё ждут речи. В толпе – известные люди Германии, профессора, учёные, политики. Сдерживая волнение, она направляется к трибуне.

Она поднимается на трибуну.

Аплодисменты смолкают.

Толпа затихает.

– Уважаемые дамы и господа, – произносит Моник, справляясь с волнением, – мы живём в невероятно сложное время, бросившее всем нам опасные, новые, невиданные доселе вызовы, на которые человечество не сразу нашло адекватные ответы. Мне выпала большая честь оказаться в когорте учёных, выковавших щит от смертоносных вирусов, обрушившихся на человечество. Работая над своей лингвовакциной, я опиралась на труды наших великих германистов: Якоба Гримма, Теодора Вильгельма Браунте, Рихарда Алевина, Карла Хайнца Борера, Кете Хамбургер, Вальтера Хёллера, Александра Бланка, Вальтера Йенса, Вольфганга Кайзера, Фридриха Киттлера, Хельмута Летена, Юргена Линка, Ханса Майера, Герта Маттенклотта, Герхарда Ной-манна, Йозефа Надлера, Гюнтера Ойстерле, Вольфганга Прайзенданца, Эрвина Ротермунда, Хайнца Шлаффера, Эмили Штайгер, Петера Сцонди, Карла Витора, Оскара Вальцера, Петера Вапневски. Их великие труды стали тем фундаментом, тем основанием, той точкой опоры, тем краеугольным камнем, той бетонной плитой, тем камнем преткновения, той мощной сваей, теми миллионолетними валунами, теми скалами, утёсами, горами, гранитом, мрамором, мрамором розовым, мрамором зеленоватого оттенка, с прожилками, коричневым мрамором, как обычно, но чаще розовый мрамор, мрамор белый, скульптурный, из которого великие художники вырубили великолепных мужчин, сильных и благородных мраморных мужчин и мраморных женщин,