Юрий Бессонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков Страница 22

«Хорошо...»

Ресторан был пуст... есть не хотелось... Совершенно прежний, во фраке, с кривыми ногами и бритой головой старый татарин, служивший раньше у «Контана» предложил нам какой-то, как он говорил, вкусный торт... На этом и остановились...

Я сходил на Мойку и быстро вернулся...

Пить не хотелось... Не было настроения... И мы молча сидели ковыряя торт...

Гитара...

Сперва далеко... Верно в кабинете... Потом ближе... И в дверях Дулькевич...

Поклонился... Поставил ногу на стул, положил на нее гитару и, как бы для себя, взял несколько аккордов.

Оборвал... И негромко, но отчетливо, размашисто пошел, по всем струнам и начал «Цыганскую венгерку»...

Что-то переменилось... По спине прошел холодок... Освежил душу... Нерв заходил...

Я взглянул на моего друга. — Новое лицо... Так может одухотворяться только Русская женщина... На ней нет маски запада... Вся ее прелесть внутри, в ее душе...

По-моему, не словами, а просто взглядом я спросил ее «Идем?» И так же она ответила мне «Да...»

Кабинет...

Я только что закончил одну из моих операций, и у меня в кармане звенело двадцать золотых... Не червонцев, а настоящих Николаевских круглых золотых... Сумма для Советской России не маленькая... И даже большая.

Стол... Нас человек 15... Помню какое-то заливное из судака... Закуски... Водка... Много водки... Затем все это покрыли вином... Пили много, охотно, жадно... Пили все.— Не только чавалы[3], но и женщины... Изголодались.

Заговорили.— «А помнишь?.. А вспомни... Было хорошо...»

Кто в хоре?.. Вот Нина Дмитриевна Дулькевич, вот Шура Гроховская... Вот тетя Дуня... А вот и Миша Масальский, этот маленький толстенький цыган... Все пьет и тяжело уж дышет, но если разойдется, то все же спляшет. Нет многих... Нет красивой Мани Шишкиной... Нет высоких, стройных Панковых... Нет маленькой, веселой плясуньи Жени Масальской... Нет и красивых ассирийских глаз Мани Масальской.

Кто новые? Две теперешние знаменитости. — Женя Морозова, полу-цыганка, солистка, дающая свои концерты и Маня Фесенко, недавно в хоре — из полевых...

«Как дела?..»

«Плохо... Нет дела... Мало кто слушает, а если слушают, так петь противно...»

Выпили вволю — душа заговорила... Запели. И такого пенья я еще никогда не слышал... Им хотелось вылить душу. Петь хотелось... Нам хотелось слушать... Они это знали, ценили, хотелось дать еще больше... Хор действовал на слушающих, слушающие на хор, дирижера, солисток... Солистки на дирижера... Все это давало полноту... Гармонию...

Начали с хоровых... Перешли на сольные... Капнули старину... Ахнули плясовые... Опять сольные... Вино... Чарка... Ходу... И ходу...

Все забыто... И тюрьмы и Г.П.У... И вся Советская власть...

Все шло ребром... Вот она жизнь... Вот подъем!

Женя пела хорошо... Но чуть не хватало души. — Концертная певица... Фесенко лучше, оригинальнее... Одной душой... Широко, разухабисто, как-то небрежно брала она песню и размахнувшись, доводила ее до предела... Вот-вот казалось, она сорвется... Но еще шире, еще полней лилась песня, затягивала, крутила и вся жизнь казалась вихрем...

Я попросил ее спеть, мою любимую «Удаль молодецкую»...

Лихо хватила она стопку водки и еще лише спела песню.

Хотелось больше и больше...

«Что же, Женя... А ведь полевые-то забивают концертных...» Вскользь пустил я Морозовой...

Передернулась... Кивнула Дулькевичу... Поставила руку на стол, опустила на нее голову, закрыла глаза и спела...

Да... По настоящему спела... Как редко поют... Тут действительно была и ширина и размах и удаль молодецкая... И прелесть и нежность девичьей красы... И бубенчики на гитаре Дулькевича... Была душа порыв, стихия...

Я видел как рука моей приятельницы крепко сжала бокал... Треск... И стекло впилось в ее руку...

Отрезвило... Было 10 часов утра... Раздернули шторы и в комнату брызнул свет...

«Отвяжитесь же вы черти... Спать нам хочется до смерти.

Спать... Спать... Спать... Пора нам на покой...»

Шестой арест

Я искал «дела». Надо было выдумать такое, которое могло бы меня обеспечить на долгий срок. И подвернулся случай...

Мне предложили достать «клад».

Владелец его передал мне это дело в таком виде. В начале революции он жил в одном из особняков на «Каменном острове». Во время повальных обысков, в саду особняка, он зарыл две несгораемых шкатулки. В одной из них было 70.000 шведских крон, а в другой документы и 1000 крон. После большевицкого переворота особняк перешел в распоряжение одного из заводов, там поселились коммунисты и шкатулок он отрыть не успел. Сам он эти деньги доставать боялся и предлагал мне половину, если я выкопаю шкатулки. «Дело» это мне нравилось и устраивало во всех отношениях.

Были и деньги и спорт...

Я ознакомился с деталями. Сад метров 75 в длину и 50 в ширину. С двух сторон окружен каменными стенами соседних больших домов. Дорожки заросли травой. В глубине сада старый, деревянный, двухэтажный особняк. Владелец мне показал между какими деревьями зарыта шкатулка с 70-ею тысячами и около какого куста и в каком направлении зарыта 1 тысяча с документами.

Я начал «дело». Ткнулся к управдому и предложил сдать сад в аренду. Не прошло... Пошел другим путем. Познакомился с одним из жильцов, по профессии водопроводчиком, на вид растяпистым парнем, и обещал ему работу. Раза два я крепко поил его в пивной. Сидели мы с ним часа по два по три... Не веселы были эти беседы, но в них я вставлял два-три нужные мне вопроса и получал ответ.

Жил он в этом доме с начала его заселения рабочими и знал всех жильцов. Мне нужно было узнать, не показал ли кто-нибудь денег, т. е. не найден ли уже клад. Но оказалось, что все рабочие живут здесь давно и сравнительно бедно, никто не выезжал и значит клад на месте.

Взяв от него все, что мне было надо, я начал наружную слежку. Несколько ночей подряд я следил за домом. Узнал когда тушатся огни, когда ложатся спать, кто в каких комнатах живет, когда возвращается. Все это я сообщил доверителю и еще раз получил от него точные указания расположения клада.

Надо было действовать... Я запасся маленькой лопатой и в темной одежде, в темную дождливую осеннюю погоду вышел в первый раз на работу.

Странно было поначалу лезть в чужой сад... Я выбрал момент, когда на улице не было прохожих и быстро перемахнул через забор. От улицы меня отделял один шаг, но почему-то все сразу изменилось... Сад, казавшийся таким знакомым снаружи, вдруг стал совершенно чужим.

Пошел. Под ногами шуршат листья... Окна дома приблизились. Стало жутко... Слышны шаги — по тротуару идут... Присел у дерева. Прошли... Пошел дальше. В окне зажегся свет. Опять притаился... Свет погас. Выждал и двинулся... Дошел до места. Отсчитал шаги.

Начал копать... Лопата визжит... я нажимай... Туда-сюда... Клада нет... Кажется, что прошло сто лет. Времени не чувствуешь. Пошел к кусту с документами... Тоже ничего. Заровнял землю, накрыл ее листьями и начал выбираться... Было обидно и непонятно... Но надо продолжать работу.

Говорят, что ко всему привыкаешь... Тяжело только начало, Привык и я лазить через забор и рыться в чужом саду...

Второй и третий раз проделал я эту операцию и все безуспешно.

Но мастера учит дело. Выучился и я... И приволок «щуп»... Такой, как бывает на кладбищах у гробовщиков... Начал «щупать». Опять ничего...

Взяла досада. Нельзя было ходить каждую ночь. Приходилось выбирать темные, дождливые ночи. Время шло — подходила осень... Я упорно лазал...

И вот, когда все дело уже начало казаться блефом, мой щуп наткнулся на что-то твердое. Это было шагах в пяти от того места, которое мне было указано. Случалось это часто и, обыкновенно это оказывался камень. Но щуп звенел каким-то особенным металлическим звуком.

Сердце застучало... Наконец-то... Я схватился за лопату. Копнул раз, другой, земля была рыта... Лопата шла легко... Яма стала в пол аршина глубиной... Пощупал рукой... Гладкая металлическая поверхность... Руками я докопал остальное и зубами вытащил шкатулку. Большая, тяжелая. Зарыл яму, засыпал листьями, снял плащ, завернул в него ящик, с трудом перелез через забор и пошел...

Нести было тяжело. Но я не шел, а танцевал... Было часа 4 утра... Я пришел домой. Взломать? Нет инструментов...

И я невольно «растянул удовольствие». Удовлетворенный, лег спать...

На утро разочарование... Взломал и нашел... документы.

Выругался. Но разобрав их, на дне увидел бумажку в 1000 крон. Она уже тлела, но я ее все-таки продал. Денег не было но появилась уверенность, что дело не блеф. Прибавилась сила и энергия.

Но поздно... Мое дело — «сезонное». Выпал снег. И я остался без работы... Да видно и не судьба была на этот раз довести его до конца...

На дворе стоял крепкий мороз. Было около часу ночи, когда я, вернувшись домой, начал раздеваться, чтобы лечь спать. Стук в дверь... Громкий, настойчивый... Затем маленький перерыв и опять стук.