Юрий Тынянов - Портреты и встречи (Воспоминания о Тынянове) Страница 22

Вот в переводе Тынянова стихотворение Гейне «Ich glaub' nicht an den Himmel»:

Не верую я в Небо,Ни в Новый, ни в Ветхий Завет,Я только в глаза твои верю,В них мой небесный свет.Не верю я в господа бога,Ни в Ветхий, ни в Новый Завет,Я в сердце твое лишь верю,Иного бога нет.Не верю я в духа злого,В геенну и муки ее.Я только в глаза твои верю,В злое сердце твое.

Подлинник:

Ich glaub' nicht an den Himmel,Wovon das Pfдfflein spricht;Ich glaub' nur an dein Auge,Das ist mein Himmelslicht.Ich glaub' nicht an den Herrgott,Wovon das Pfafflein spricht;Ich glaub' nur an dein Herze,'Nen andern Gott hab' ich nicht.Ich glaub' nicht an den Bцsen,An Holl' und Hцllenschmerz;Ich glaub' nur an dein AugeUnd an dein bцses Herz.

[Я не верую в небо, о котором толкует попишка, — я верую лишь в твои глаза, это мой небесный свет.

Я не верую в господа бога, о котором толкует попишка, — я верую лишь в твое сердце, иного бога у меня нет.

Я не верую в лукавого, в ад и муки ада, я верую только в твои глаза и в злое твое сердце.]

Оба перевода очень близки к подлиннику, от которого они отступают лишь в малой мере, лишь в несущественных деталях. (В начале первого стихотворения — в подлиннике — поэт проходит не мимо «окна», а мимо «дома», во втором же стихотворении у Гейне нет слов про Новый и Ветхий Завет, а упоминается небо, про которое говорит поп.) Соблюдено решающее — весомость простых слов, их пропорции, противопоставления, неожиданность сочетаний (»Я только в глаза твои верю, в злое сердце твое» — здесь очень ощутим контраст с традиционно сентиментальным «добрым сердцем»).

Этот Гейне очень серьезен. И серьезность является у Тынянова тем основным эмоциональным тоном, на котором искрится во всей своей изобретательности остроумие поэта и дает себе волю его беспощадная насмешка.

Многие стихотворения Гейне имеют многоплановый характер, и сатира сочетается в них с иронической фантастикой. Среди переведенных Тыняновым стихотворений таковы «Мария-Антуанетта», «Бог Аполлон», «Белый слон». Гейне здесь не только блестящ, но и причудлив, сложен в выборе образов и воплощающих их слов. Насколько удавалось Тынянову соблюсти эти черты в переводе, может иллюстрировать, например, отрывок из «Белого слона» — то место, где астролог дает королю Сиама совет, как исцелить слона, заболевшего от любви:

Хочешь спасти ведь, хочешь слона ведьВ млекопитающем мире оставить,Пошли же высокого больногоПрямо к франкам, в Париж, — и готово!...Как весело, любо живешь, спешишьВ тебе, любезный город Париж!Там прикоснется твой слон к культуре,Раздолье там его натуре.Но прежде всего открой ему кассу,Дай ему денег по первому классу,И срочным письмом открой кредитУ Ротшильд-freres на Rue Laffitte 1.Да, срочным письмом — на миллионДукатов примерно. Сам баронФон Ротшильд скажет о нем тогда:«Слоны — милейшие господа».

«Willst du ihn retten, erhalten sein Leben,Der Saugetierwelt ihn wiedergeben,O Konig, so schicke den hohen KrankenDirekt nach Paris, der Hauptstadt der Franken....Es lebt sich so lieblich, es lebt sich so subAm Seinestrand, in der Stadt Paris!Wie wird sich dorten zivilisierenDein Elefant und amьsieren!Vor allem aber, o Konig, lasseIhm reichlich fьllen die Reisekasse,Und gib ihm einen Kreditbrief mitAub Rotschild frиres in der rue Laffitte.«Ja, einen Kreditbrief von einer MillionDukaten etwa; — der Herr BaronVon Rotschild sagt von ihm alsdann;Der Elefant ist ein braver Mann!»

[Если хочешь спасти его, сохранить ему жизнь, вернуть его царству млекопитающих, то пошли, о король, высокого больного прямо в Париж, в столицу франков.

...Так мило, так сладко живется на берегах Сены, в городе Париже! Как приобщится там к цивилизации и как поразвлечется твой слон!

Но прежде всего, о король, вели щедро наполнить ему дорожную казну и дай ему аккредитив на братьев Ротшильд на улицу Лаффитт.

Да, аккредитив примерно на миллион дукатов — тогда и господии фон Ротшильд скажет о нем: «Слон — славный человек!»]

Словесная виртуозность в неожиданном, насмешливом соединении нарочито возвышенного или изысканного (вроде «высокого больного») и фамильярно-просторечного (вроде стиха: «Прямо к франкам, в Париж, — и готово!»), шутливые составные рифмы (вроде «слона ведь» — «оставить») или рифмы неравноударные выступают у Гейне и требуются переводчику не только в сатирических (как здесь), но и в глубоко трагических стихотворениях:

В моей любезной отчизнеРастет там древо жизни;Но манит вишенье людей,А птичье пугало им страшней.И мы давай, как галки,Бежать от чертовой палки;Цвети и смейся, вишня, здесь,А мы поем отречения песнь.У вишни сверху красный вид,Но в косточке — там смерть торчит;Лишь в небе, где всевышний,Вез косточек все вишни...Бог отче, бог сыне, бог дух святой,Которые чтимы нашей душой,К вам из скудельной рухляди,Немецкий бедный дух, лети.

Im lieben Deutschland daheime,Da wachsen viel Lebensbдume;Doch lockt die Kirsche noch so sehr,Die Vogelscheuche schreckt noch mehr.Wir lassen uns wie SpatzenEinschьchtern von Teufelsfratzen;Wie auch die Kirsche lacht und blьht,Wir singen ein Entsagungslied:Die Kirschen sind von auЯen rot,Doch drinnen steckt' als Kern der Tod;Nur droben, wo die Sterne,Gibt's Kirschen ohne Kerne.Gott Vater, Gott Sohn, Gott heiliger Geist,Die unsere Seele lobt und preistNach diesen sehnet ewiglichDie arme deutsche Seele sich...

[Там дома, в милой Германии, растет много деревьев жизни, но, как ни манит к себе вишня, птичье пугало еще страшней.

Мы, как воробьи, пугаемся чертовых рож; как бы вишня ни смеялась и ни цвела, мы поем песнь отречения.

Вишни снаружи красны, но внутри в косточках — смерть; только в небе, там, где звезды, вишни бывают без косточек.

Бог-отец, бог-сын, бог — святой дух, которых славит и величает паша душа, по тем вишням от века тоскует бедная немецкая душа.]

В узких пределах этих четверостиший чрезвычайно рельефно выступает характерная черта стиля Тынянова: широта диапазона в выборе смысловых средств, оттенков значения, специфических форм (от церковнославянского звательного падежа «бог отче», «бог сыне» — вместо литературно нейтральных «отец», «сын» — до народно-песенного «вишенье», употребленного наряду с привычным «вишня», и неожиданно контрастного сочетания «скудельной рухляди») и известная парадоксальность в сочетании всех этих элементов. Что же касается составных рифм, то, как нетрудно заметить, роль их в переводе даже усилена по сравнению с оригиналом. Там всего один случай подобной рифмовки, и менее заметный (в четвертой строфе: ewiglich — Seele sich), в русском же тексте вторые двустишия двух последних строф замыкаются составными рифмами, богатыми, броскими и, главное, иронически оттеняющими смысловой контраст между сопоставленными понятиями (»всевышний — все вишни», «рухляди — дух, лети»).

Формальное мастерство Гейне, как бы блестяще оно ни было, никогда не остается самоцелью; оно, как и у всякого истинно великого поэта (вспомним Маяковского), глубоко содержательно: за каждым отклонением от привычной нормы словоупотребления, за каждым нарочито примененным старинным словом или заимствованием из иностранного языка стоит та или иная оценка событий и лиц, упоминаемых в данном месте. Эта содержательность поэзии Гейне ставит переводчику ответственные задачи, и Тынянов, как я другие выдающиеся переводчики Гейне, разрешал эти задачи не формально. Тонко чувствуя роль, выполняемую тем или иным элементом подлинника, он нередко заменял этот элемент иным, а иногда в каком-либо месте компенсировал в усиленной степени то, что в другом месте было ослаблено.

Переводы Тынянова из Гейне со всею остротою поставили вопрос о методе передачи такого подлинника, каким являются сатирические стихи немецкого поэта. Тынянов не только стремился не ослаблять энергию подлинника, не смягчать резкие (иногда очень резкие!) места, не сглаживать острые углы, но в ряде случаев «крупным планом» показывал читателю характерные особенности подлинника — касалось ли дело какого-либо образа, важного для целого, или элементов фактуры стиха (как это было, например, при передаче ритмики дольника или составных рифм). В момент выхода в свет сборника «Сатиры», в 1927 году, в области стихотворного перевода еще чрезвычайно широко были распространены принципы сохранения внешних черт, внешних пропорций подлинника — без учета разной роли одних и тех же элементов в разных языках, в разных литературах и в разное время. Другая крайность переводов того времени заключалась в постоянном сглаживании, закруглении подлинника. Ценность переводов Тынянова из Гейне и заключалась в новизне подхода к оригиналу. В истории русского Гейне это была новая и блестящая страница.