Рукотворный рай - Дмитрий Николаевич Москалев Страница 22

–Много… годы, – прищурился Григорий, вспоминая все свои решенные дела, – но детей не было никогда, этот первый.

–Да и черт с этим вшивым! – засмеялся Виктор, а куда собираешься после, когда разделаемся со всем, ты мне так и не сказал, куда же? – Виктора одолело любопытство.

Куда-нибудь, лишь бы подальше от этой проклятой советской власти! Подальше от большевиков и вечной грязи! Мало они мне проблем принесли? В бегах устал жизнь волочить, успокоиться хочу, подлечиться, заграницу убегу скорее всего, в Америку, или Рио-де-Жанейро, а ты куда?

–Пока ещё не решил, на что скопленных денег хватит, надо бы за заначкой спрятанной метнуться, – Виктор принял угрюмый вид.

–Решай, а про меня после забудь, словно и не существовало меня, словно и знать не знал кто я! – настоял на своем Григорий, который очень боялся, что его сдадут его же сообщники.

–Уже забыл, – усмехнулся угрюмый Виктор, – короток я на память!

–Вот и поговорили! – сказав это, Григорий встал, – теперь вздремнуть бы часик, и за работу!

Друзья (тут более подходит выражение иное, такое, как "дружки" разошлись по комнате. Григорий лег на кровать, Виктор же подкинув дров в печь, уснул за столом.

Глава 20.

-А я вот что расскажу, – начал старик, после того, как кто-то из ребятишек подкинул в костер дровишек, – может, кто и был среди нас тогда. Колоски пшеничные мне никакого покоя не дают, напомнили мне они о том времени. Словно мое сердце разрывают от воспоминаний, вы говорите, внучек, лепешки делали. А не у всех ума хватало делать лепешки сырые, толочь колоски. Попал я на поля, стоял жаркий сентябрь, народу нас была тьма, надзиратели нас не трогали, и знать не знали нас, и нос воротили, или жалко нас было, или брезговали с нами связываться, не поймешь.

А мальчики, девочки совсем крохотные среди нас терлись, ходили за нами, да повторяли, иные глупые бабы, да старики, что колосок, так в рот и тянули, да нажрались в сухомятку! Да к утру да и померли все, иные стонали и пухли по несколько дней! Смрад стоял! Вон трупная, везде трупы! Мертвые валяются в грязи! Никто не убирает, надзиратели от увиденного, да в обморок и попадали! Какие уж тут колоски…

Ушло нас тогда с полей десятка два, мы то к прудику ходили, да своими жалкими зубами с водой зерна, да перетирали! О, как жалко народ, темный народ, невиноватый! Заворот кишок получился у них, с голоду-то пища ядом сделалась. Малых среди нас было несколько, остальные все померли, – старик всплакнул. За что их жизнь так наказала? Нас то старых, и бог с нами! Пусть кажет! Детишек то за что! Нам уж жизни не видать, ещё б пару деньков мир повидать, полюбоваться! Помирать то как не хочется! У иных и внучки есть!

–Не печалься, – утешил его рядом сидящий, – голод не тетка, когда-нибудь смилуется над нами, по домам и разойдемся. Тогда и будем умерших поминать! А сейчас ни к чему, сами, как ходячие мертвецы, бродим, топчем землю.

–То и верно, – а ну-ка мальчуган, расскажи ещё что-нибудь, получается у тебя истории гутарить!

Егорка то и рад, как-будто этого и ждал.

–Слушайте тогда! Для вас история осталась! – мальчик пододвинулся ближе к углям.

Глава 21.

Егорка шел по ночной молчаливой дороге. За оврагами шумела листва деревьев. В конце безобразной дорожной колеи горели едва заметные огни скудной и нищей деревни. Дома в ней стояли брошенные, и всего несколько из них остались заселенны. Половина жильцов ушла, половина пропала с голоду. За деревьями, густо стоящими за деревней чернели холмики – там находилось самопроизвольное кладбище, на котором умерших хоронили без надгробий и надгробных камней, они стали слишком тяжелы и дороги для ещё живых стариков.

Оставшиеся дома заселяли худые старики. Больные, нищие и голодные. Взрослое население погибло на войне, остальные, женщины и дети, ушли дальше, в более плодородные края искать свою судьбу. Никто в деревню так и не воротился, ни спустя годы, ни десятилетия. Время уничтожило деревню, превратила её в руины, а затем в придорожную пыль.

Но до этого было ещё далеко, ибо жители её все же дышали, спали и умели говорить.

Ближайшие деревни лежали за километров десять-пятнадцать, иные из которых оказались более худо-бедными. Сиротка воротился от них, повернул обратно, ночь застала его на дороге.

Спать под чистым небом, рядом с деревьями и краем леса густого мальчик боялся. Теперь сиротка всегда боялся леса, после нападения на него стаи одичавших псов, сиротка сторонился леса, никогда в него не заходил, и если деревня находилась за ним, и ближайший путь был пройти лесом напрямую – опешивал и шел в обход, или поворачивал в другую сторону.

Боялся леса, как и древние его славянские предки, только-только заселяющие дикие просторы сегодняшней нашей страны, близь лесов и рек, он испытывал к нему первобытный и мистический страх, передающийся из поколение в поколение. Никто не объяснял маленькому разуму о дикости, водившейся в лесу, ибо природа была скудна на дичь, а о чудищах и гадах он слышал из сказок народных и поверий, передающихся из уст в уста. О бабках колдуньях и ворожеях он узнал после, у костра сборище нищих рассказывало всякие баски и суеверия.

Кто встречал табун лошадей, мчащихся галопом, и вдруг исчезающих, о шатре, который сворачивался и улетал.

Один нищий сказывал о колдунье из его села. Когда-то у него была коза. Разбудили его ночью соседи.

–Коза гуляет, Славка, видать твоя, иди посмотри. Я то во двор встала, и вижу, на поляне коза, твоя ж! – баба указывала на козу и мчалась домой, смотря за происходящем из окна.

Ночь темна. И вот бедный гоняется за своей козой Дарьей, и поймать не может, а на поляне раскинулся шатер цельный, а темный такой, словно мрак. А коза все бегает резвая, никогда не бегала так, и весь дом уж было поднялся ночью, как вдруг коза вбегает в шатер и шатер сдувает таким ветром, что пыль в глаза, не видно ничего. Испуганный мужик мчит в хлев, отпирает засовы тянет из угла лучину и видит свою козу Дарью, спокойную и сонную. Волосы дыбом, и поутру мужик встает точит