Рукотворный рай - Дмитрий Николаевич Москалев Страница 23

Иные находят или откапывают зарытые трупы птиц, зверей под калиткой, иглы под дверьми. Объеденные кости, аккуратно уложенные – все вещи ворожеи, беду нагоняющую или хворь.

Другой сказывал, как попрятал иглы под дверью, и к нему однажды пришел черт, в виде бабы, а копыта из подола торчат. Просит он водицы испить, да стоит в дверях, пройти не может.

–Ступай, вот черпак, – просит его хозяин вежливо.

–Ан не могу, а то избу засорю, ноги то, в грязи, – улыбается бабка.

А хозяин то на ноги и смотрит, вместо которых копыта.

–Так что же ты, пить не хочешь? – хитро спрашивает хозяин, – видать, ни за питьем ты пожаловала.

–Ан ни за питьем, но пить то хочется, – опять упирается бабка.

–Так давай я тебе помогу, – мужик хватает бабку за руку и тянет через дверь, та охает от боли, жалит её под бока так сильно, что выскакивает из дому, да бежит прочь, с матом, с хулой на устах, с проклятиями, крутится, вертится и след её простыл.

Мужик довольный – черта вон прогнал.

Что вымысел – что правда, уже не разберешь, все смешалось, в придания и поверья превратилось.

Верили, что по ольхе и болотам водиться леший, водяной, русалки. Огромные сомы. Верили, что из худых рук подарок -страшнее всего. Приносит он хворь и несчастья. Бабки гадали, воду лили, воск топили, по иголкам, по соломе искали сглаз.

Так и не понял Егорка, что самые опасные чудовища в природе – люди, которые водились не в лесах диких и темных, а по соседству, в деревнях и городах.

Вспомнив о собаках, которые его чуть не задрали, сиротка подошел к деревни, и серьезно решил найти в ней ночлег, во чтобы то ни стало.

–Милый человек, – послышалось из кустов, – я старая, помоги мне, вместе веселее будет.

–Ты кто, бабань? – испуганно посторонился сиротка.

–Старушка я, брожу милостыню собираю, и ты видать, тоже побираешься, милостыню собираешь. Ночь меня застала, так я и спряталась, жутко одной.

–Да бабань, припозднился и я, можем вместе пойти, а то одному и мне жутко, деревня брошена кажись.

–Вот и брошена, что я тут по кустам прячусь, уж лучше в кустах, чем в пустом мертвом доме.

–А чего ты боишься бабань? По мне лучше в доме пустом, чем в кустах в лесу, вдруг собаки или волки, меня один раз чуть не разорвали собаки.

–Ах ты ж бедный, на нашу-то долю несчастья выпали, думала я, что родители мои беды повидали, а нет! И мне пришлось повидать, так давай пойдем, у меня в кульке свекла есть. Ее бы наутро… А я быстрая, всю жизнь в поле, даже бегать могу! Только уж и спина меня гнет к низу, горб растет. Ещё зиму протерплю, и там конец кажись. Много пожила и хватит, годков мне семьдесят пять исполнилось, а тебе сколько годков? Одет ты не по возрасту, вижу, кто чем бог помог.

–Да бабань, мне и солдатики помогали, и люди добрые, и бабани всякие, а теперь я помогу, вон в тот дом, там лучину видел в окошечке, кто-то мелькал. Попросим ночлег, хоть в каких сенях.

–Хоть бы и так, слышала про эту деревню я недоброе. Нехорошие тут люди живали, куда они подевались, ушли аль умерли, так лучше бы сюда не попадать ночью. Такое слыхивала, ань, мурашки по коже! Дед мой говаривал, сюда не ходить, да куда ж мне старухе-то податься! Заплутала! Вот и привела меня дорожка, хот бы дед покойник нас хранил на небесах.

–Что ж он говаривал бабань, что ты так дрожишь? – удивился мальчик, ему самому становилось жутко.

Среди опустевших домов гулял ветер. Выбитые окна и двери пропускали сквозняки, которые выли.

–А вот что, один барин их сюда послал, лес валить, да на белок охотиться, мол белки жирные водятся, конечно, время сейчас не то уже, белки вывелись все, но была когда рощица дубовая и сосновая. Глубокая и дикая, кустарником поросшая, а там поляна в лесу, говорили, там ворожеи обряды проводили, а ранее, совсем в старину, там стояли алтари языческие, с кровью сожженные. И на месте деревни, была деревня языческая, опустошенная и умерщвленная мечом. Но дед мой не верил, верил, что слухи все. Да и что там, послал барин – значит страх в кулаки, да исполняй, ни то выпорет, как пса!

Много врак вокруг гуляет, в язычников и я не верю, и дед не верил, но было здесь что-то иное, хуже язычников. Это точно говорю, ибо деревня вымерла, а хорошие не вымирают, а живут! Бывает упадок, но чтобы просто так – никогда! А худые мрут, место здесь гнилое, и ни из-за рощи, а людей поганых! Дед верил! Дед свидетель! Царство ему небесное!

Дед мой смелый был. Сильный, сильнее отца моего! А его отец, деда, ещё сильнее его был! Коня мог поднять, подлезет под него, да на спину, как и понес, как и понес, и все хохочут! И конь ржет!

Отец подковы гнул. По деревням ходил драться, стенкой на стенку, как по древнему обычаю – деревня на деревню, весь побитый приходил, но победитель, сядет, усмехнется, почешет голову в шишках, да и начнет хвалиться. Мать смеется, заливается.

Рассказывать любил о кузнеце, Великий Петр подкову его согнул, царскую силу показать хотел, и дал ему медную монету, а тот ее взял, растянул пальцами, смял, и обратно отдал!

–Великий Государь, деньге тоже гнутся, да лучше чем холопы.

Петр смеялся, сильный был, а сильнее кузнеца не встречал!

Поехал он, дед мой, и ещё пару деревенских, бывалых и крепких мужиков в эту деревню, телегой их довезли, а земляк их, перекрестился, да и дал маху обратно, ни минуты не пробыл с ними. Удивились они его трусости.

–Что-то Витька дал маху, видать, в штаны насрал! – хохотали они.

Дал ему барин ружье, и пороху, пуль свинцовых. Хлеба и соли. Топоры дал, да мешок с инструментом. На неделю времени. Пятак медный на водку. И всем по пяточку. Кормить их тут одна баба взялась, и дом им дали пустой. Да гнусно так кормила, а жаловаться некому, жри – не хочу! Не хочешь, и не надо!

Надеялись – белок зажарить, а нет белок! Ни одной белки не встретили, не то, что какую живность! Пусто! Ни суслика, ни зайца. Ни птицы какой, отчаялись уж на первый день. Грибы