Герай Фазли - Семизвездное небо Страница 23

Ирония внезапно исчезла с лица Рамзи-муэллима.

- Ай уста, вы все это говорите своему сыну или обращаетесь ко мне? обиженно произнес он.

- Вам обоим.

- Я, слава богу, выучился в Ленинграде, и сын твой учится в Баку... Он не смог закончить фразу, наверное, не знал, где я учусь. - Эльдар, ты, кажется...

- Я учусь в университете.

- Отлично. Действительно, есть чем гордиться. Где Чеменли, а где Ленинград, Баку! Верно я говорю, ай уста?

- Как? Значит, Чеменли тебе уже мал?

- Нет, этого я не сказал... Когда слышишь, что молодой человек из Чеменли учится в высшем учебном заведении какого-то города, сердце наполняется гордостью. Знаешь, что, вернувшись, он привезет в село свет науки. - Вдруг, взяв в руки пачку тетрадей, Рамзи принялся в ней что-то искать. Уж не собирается ли он показать нам тетрадь Шахназ? Я уже подумывал, куда бы сбежать, как вдруг он произнес: - Вы только взгляните... Прочитав такие записи, хочется совершить в Чеменли революцию, революцию науки, революцию просвещения. Потому что мы все еще пребываем в невежестве... - Он раскрыл тетрадь и начал читать: - "Великий Галилей, стоя перед красным пламенем костра, с гордостью сказал: "И все-таки Земля вертится!"

Что бы это значило? Я издали узнал почерк Гюльназ. Ведь исписаны целых две страницы. Что на них написано? Но Рамзи-муэллим дальше не стал читать. Не очень разобравшись в смысле этих фраз, отец спросил:

- А дальше? Я ничего не понял, муэллим...

- Дальше? Дальше ничего нет. Десятиклассник целых две страницы исписал одной фразой, - учитель повертел тетрадь перед глазами отца. - Галилей... Галилей... К тому же должен заметить, что сегодняшний урок не имел никакой связи с Галилеем.

- Наверное, просто не знал урока, - с тайным беспокойством спросил вдруг отец. - Нельзя ли узнать, кто это написал, муэллим?

- Думаю, вам будет интересно, - с этими словами он повернул тетрадь к нам обложкой. - Ученица десятого класса... Абасова Гюльназ Алмардан гызы...

Отец удивленно посмотрел на меня, но, увидев, что я еле сдерживаюсь от смеха, обернулся к учителю:

- Что это значит, муэллим? Объясни, пожалуйста.

- Это значит, что некоторые ученики, проучившиеся целых десять лет, ничего не запомнили из школьной программы, кроме нескольких слов, которые когда-то произнес Галилей. Вот и все, что ваша дочь усвоила из курса физики!

- Но ведь Гюльназ хорошая ученица.

Я не расслышал, что ответил учитель. Что можно было сказать педагогу, который превратился в мишень для насмешек моей любимой сестры, и не только сестры, все равно так ничего и не понявшему? Как можно было объяснить этому болвану, что сочинение моей сестры - насмешка над ним, неудачливым учителем?

- Но я все-таки не поставил вашей дочери двойку. Рука не поднялась. И знаете почему? Потому что, если здесь, в этом глухом селе, Гюльназ известно имя Галилея, если она помнит хотя бы единственную фразу, сказанную им, - это уже большое дело. Правильно я говорю?

Наступило тревожное молчание.

- Нет, неправильно ты говоришь! - не сразу возразил отец. - Ты должен был поставить Гюльназ двойку. Потому что именно здесь, "в этом глухом селе", нельзя жить тихо. Нельзя бессмысленно заучивать как попугай единственную фразу, сказанную когда-то пусть даже великим человеком.

- Нет, уста, нет... Это не так... Педагогика нас учит...

- Чему учит? До каких пор нас будут учить? - Крепко зажав в руке кисет с табаком, отец перебил его. - А когда у нас будут учиться? Если ученье хорошая вещь, а это бесспорно хорошая вещь, пусть немного и у нас поучатся... - Он показал рукой на далекий горизонт за Бабадагом. - Мы у них будем учиться, а они - у нас. Вот это и будет называться наукой.

- А чему им у нас учиться? - удивленно вздернул брови Рамзи. - Может быть, вы хотите сказать, пусть откроют в этих горах научно-исследовательские институты?

Отец взглянул на меня. В его выразительных глазах таилась тонкая улыбка. Я ждал. Интересно, как повернется разговор?

- Чему у нас учиться? - Отец вытащил из расшитого кисета с табаком обрывок газеты, стал неторопливо скручивать папиросу. - Жить, как мы живем... Да, жить здесь, среди этих гор, добывать хлеб из монолитных плит Агчая - наука. Причем, учитель, великая наука. Но что поделаешь, - в книгах, которые вы читаете, наверное, об этом ничего не написано...

- Это вы верно заметили, уста. - Рамзи-муэллим несколько посерьезнел. Об этом ни в одной книге не написано. Потому что это никому не интересно. Довольно!.. Наши деды достаточно поползали по этим скалам, словно ужи. Теперь все изменилось, пришло время нам летать как птицы. - Он указал в сторону Бабадага. - Разрушив тесное окно над мостом Улу, мы должны вылететь в широкий мир. - Потом искоса взглянул на меня. - И одной из первых ласточек будет ваш сын.

Кисет с табаком дрожал в руках отца, в его светлых глазах пылал огонь.

- На это тебе трудно возразить, учитель, - начал он медленно, будто опасаясь, что пламя вырвется наружу. - Знаешь почему? Потому что сейчас ты находишься на мертвой точке в науке. На этой точке человек думает: "Я уже все познал, все науки постиг". Вот почему мне будет трудно переубедить тебя.

- Мертвая точка в науке? Такое я слышу впервые.

- Это я просто так, к слову пришлось. Кто-то из ученых это лучше меня когда-то сказал, вы люди образованные, должны знать... Что-то вроде того: "Мне казалось, что я все знаю, но, когда я выучился, начал многое узнавать, я понял, что я ничего не знаю". Очень мудрые слова.

- Да, это, кажется, сказал Сократ. - Рамзи-муэллим искоса взглянул на меня.

- Кто бы ни сказал, хорошо сказал. Когда человеку кажется, что он все постиг, - это и есть мертвая точка. Надо перешагнуть через эту точку, подняться на вершину науки. Тогда, учитель, ты не станешь рушить то тесное окно над мостом Улу.

- Нет другого пути, чтобы узнать этот прекрасный мир, показать его детям, уста.

- Нет, учитель, путь, выбранный вами для узнавания мира, неверен. Для этого ты обрушишь окно своего собственного дома.

- Но ведь это окно - не окно. Оттуда виден только кусочек неба. Простая ошибка природы.

- Ошибка природы? Откуда ты это взял? Природа никогда не ошибалась. А тебе ошибкой кажется потому, что ты всегда смотрел со стороны, не мог проникнуть в ее нутро. Ты должен спуститься в глубины этого тесного ущелья.

- Я боюсь темноты, поэтому...

- Конечно, увидеть свет в глубинах не каждому дано.

- Вы о каком свете толкуете, уста?

Отец увлекся. Страстный огонь пылал в его глазах.

- О каком свете я говорю? Ну. как мне это тебе объяснить?.. - внезапно отец вытащил из кисета кремень. Изогнутым огнивом он ударил по камню. Вокруг рассыпались искры. - Вот видишь? - заметив усмешку в глазах учителя, отец занервничал. - Я только привел простой пример, а ты улыбаешься, думаешь, наверное, уста спятил. Но кто бы и что ни говорил, я готов поклясться, что внутри этого черного камня заключен свет. Он - первое изобретение первобытных людей. Он - мудрость безошибочной природы. Наше ущелье Агчай полно этих мудростей. Надо только уметь их видеть, уметь их разгадывать.

Пока отец говорил, я не переставал восхищаться уроком, который он преподал этому хвастливому учителю и за меня, и за Гюльназ. Нет, Гюльназ и сама в состоянии справиться. Пожалуй, это только относится ко мне.

- Тогда земля наполнится безумцами, не так ли? - с издевкой произнес Рамзи.

- Ты не беспокойся, учитель, мир и теперь наполнен безумцами. И у гор, и у долин, и у леса, и у безводных пустынь, и у степей с колючками, и у болот есть свои почитатели. Вот поэтому-то мир и прекрасен, - с этими словами отец положил свой кисет в карман и, указав на пачку тетрадей под мышкой у Рамзи-муэллима, произнес: - Но я все же не понял, что хотела сказать наша девочка... Гюльназ... Наверное, не без умысла писала она эти слова... - И тяжелым шагом направился к Бешбулагу.

Мне хотелось побежать за ним следом, объяснить, что хотела сказать Гюльназ... Но я передумал. Мой отец не нуждался в пояснениях.

- Ты видишь, старики никак не могут примириться с новым порядком вещей, - обратился ко мне Рамзи. - Старое проникло в их плоть и кровь, с ними сладить будет нелегко.

Я собрался уйти, ничего ему не ответив, но он продолжал:

- Ты хорошо делаешь, что учишься в вузе... Его голос вызывал во мне какое-то раздражение.

- Да, надо учиться. Светом науки надо погасить искры, высекаемые черным огнивом твоего отца. Иначе мы не сможем двинуться вперед.

Я как мог сдерживался. Пусть он плетет что хочет, но я должен молчать. И кулаки напрасно сжимаю.

К счастью, Рамзи-муэллим, поправив стопку тетрадей под мышкой, сам направился к школе.

В тот день я не смог увидеть Шахназ. Вечером к ним должны были прийти сваты Рамзи-муэллима. По этому случаю тетя Наиба даже не пустила дочь в школу. Я узнал об этом и не смог переступить порог их дома.

Когда совсем стемнело, я возвращался домой. Мысли мои где-то блуждали. Вдруг... кого бы вы думали я увидел у родника? Шахназ. Поставив кувшин на каменный желоб, она стояла в задумчивости. Услыхав шаги, она обернулась, а увидев меня, совсем растерялась и испуганно оглянулась по сторонам. Я тоже невольно оглянулся. Никого не было. Сердце мое забилось. Будто сама судьба нам благоприятствовала. Мы снова были одни под тенистой ивой нашего детства.