Тарас Бурмистров - Ироническая Хроника Страница 23

Но города, как и книги, имеют свою судьбу. Екатеринослав, при советской власти переименованный в Днепропетровск, был бы совсем заштатным городишком, если бы его изначально задуманная столичность не всплыла неожиданно тогда, когда о ней уже никто не помнил. В позднесоветское время Днепропетровск вдруг начал потоком поставлять руководящие кадры наверх, пока один видный днепропетровец, Л. И. Брежнев, не стал во главе колоссальной советской империи, достигшей в то время вершины своего могущества. В то время был даже популярен анекдот на эту тему, гласивший, что история России делится на три части: допетровская Россия, петровская Россия и, наконец, днепропетровская Россия. Сейчас политические горизонты на Украине резко сузились, но роль Днепропетровска, наоборот, выросла необыкновенно. У власти в Киеве ныне находится то, что местная пресса называет "днепропетровским кланом", и украинская элита едва ли не поголовно имеет днепропетровское происхождение. Дело дошло до того, что НДП (партия власти, наспех сколоченная перед выборами) стала именоваться в массах не "Народно-Демократической", а "Народно-Днепропетровской".

Сходным образом дела обстоят и в России, где к власти пришел, соответственно, "петербургский клан". Интересно, с каким чувством главный представитель этого клана, Владимир Путин пожимал недавно руку Леониду Кучме, главному представителю клана днепропетровского. Русские поэты петербургского периода много изощрялись в сравнениях Петра и Екатерины ("державный дух Петра и ум Екатерины", "Петр россам дал тела, Екатерина души"), но кто мог предвидеть два с половиной столетия назад, что оба детища этих великих монархов так странно проявят себя в конце ХХ века, на обломках окончательно развалившейся Российской Империи?

Как будто специально для того, чтобы полнее оттенить пронзительную символичность происходящего, в Днепропетровск отправился и Юрий Лужков, главный представитель клана московского, едва не пришедшего к власти на последних выборах. Ни один москвич не управлял Россией вот уже триста лет, со времен Петра I (который был весьма неординарным москвичом; так, у него нередко появлялось искушение сровнять древнюю русскую столицу с землей для вящего содействия реформам) - но почему так происходит, объяснить москвичам очень трудно. Я думаю, сейчас неудавшегося президента Лужкова уязвленная гордость терзает уже не так сильно, как раньше, но на действия г-на Путина московский мэр по-прежнему взирает со смешанными, и во многом очень горькими чувствами. Что ж, еще Пушкин сокрушался, что старинные московские боярские роды (к которым принадлежал и сам Александр Сергеевич) хиреют и сходят с исторической сцены, сплошь занятой какими-то петербургскими выскочками.

Между тем старая тяжба между двумя российскими столицами продолжается. Очередным ее эпизодом стала увлекательная словесная пикировка, случившаяся на открытии в Москве экспозиции "300 лет Санкт-Петербурга". Юрий Лужков, обратившийся к ее участникам с приветственным словом, выдержал его в тонах снисходительных и пренебрежительных.

- Тут к нам выставочка приехала, - сказал он собравшимся.

- Юрий Михайлович, а что Москва подарит Петербургу?, - спросили у него.

- К 300-летию Петербурга я отремонтирую все московские дворы и улицы, чтобы их губернатору было на что равняться.

- А я намерен изваять для Петербурга памятник графу Шувалову, который станет подарком лично от меня, - заявил случившийся тут же Зураб Церетели. Но не успел он закончить фразу, как петербургский губернатор Яковлев, видимо, содрогнувшийся от этой перспективы, сказал:

- Предлагаю установить этот памятник у московской Академии художеств.

Дело кончилось тем, что Церетели вызвался ваять сразу два монумента, для Москвы и Петербурга. Учитывая фантастический дар типизации московского скульптора (как известно, его памятник Петру Великому, установленный в Москве, изначально был памятником Христофору Колумбу), можно предположить, что на сей раз обе русские столицы пострадают в равной степени, и самолюбие ни одной из них не будет чересчур задето.

Вообще же надо признать, что уровень дискуссии между Москвой и Петербургом, идущей уже три столетия, изрядно снизился, хотя накал ее и остался прежним. Обмен любезностями между соответствующими градоначальниками - дело, конечно, хорошее, но раньше разногласия между двумя русскими столицами порождали не только перебранки, но и огромный поток художественной продукции: это были книги, картины, симфонии, оперные и балетные постановки. В 1859 году Некрасов написал стихотворение под выразительным названием "Дружеская переписка Москвы с Петербургом", в котором попытался суммировать вековечные претензии двух городов друг к другу. Начинается оно "московским стихотворением":

На дальнем севере, в гиперборейском крае,

Где солнце тусклое, показываясь в мае,

Скрывается опять до лета в сентябре,

Столица новая возникла при Петре.

Возникнув с помощью чухонского народа

Из топей и болот в каких-нибудь два года,

Она до наших дней с Россией не срослась.

Здесь каждый пассаж издевательски пародирует то или иное место из пушкинского "Медного Всадника", этого каталога петербургской мифологии. У Пушкина Петербург - это "юный град", "полнощных стран краса и диво", вознесшийся "из тьмы лесов, из топи блат" на месте былого "приюта убогого чухонца":

По оживленным берегам,

Громады стройные теснятся

Дворцов и башен; корабли

Толпой со всех концов земли

К богатым пристаням стремятся.

Некрасов (от имени Москвы) говорит о том же и почти в тех же выражениях, но совсем по-другому:

Театры и дворцы, Нева и корабли,

Несущие туда со всех концов земли

Затеи роскоши: музеи просвещенья,

Музеи древностей - "все признаки ученья"

В том городе найдешь; нет одного - души!

Там высох человек, погрязнув в барыши,

Улыбка на устах, а на уме коварность:

Святого ничего - одна утилитарность!

Ответное некрасовское "петербургское послание" уже пародирует известное стихотворение Гете "Kennst du das Land":

Ты знаешь град, заслуженный и древний,

Который совместил в свои концы

Хоромы, хижины, посады и деревни

И храмы Божии, и царские дворцы?

Это явная реминисценция из Ф. Н. Глинки, который писал о Москве:

Город пышный, город древний!

Ты вместил в свои концы

И посады, и деревни,

И хоромы, и дворцы!

Глинка, в свою очередь, опирался на известное стихотворение Пушкина о Петербурге:

Город пышный, город бедный,

Дух неволи, стройный вид,

Свод небес зелено-бледный,

Скука, холод и гранит.

Его структуру использовал позже и Владимир Соловьев, когда ему понадобилось раздавить Москву гневной инвективой:

Город глупый, город грязный!

Смесь Каткова и кутьи,

Царство сплетни неотвязной,

Скуки, сна, галиматьи.

Но вернемся к некрасовскому стихотворению о "заслуженном граде":

Недаром, нет! невольно брызжут слезы

При имени заслуг, какие он свершил:

В 12-м году такие там морозы

Стояли, что француз досель их не забыл.

Волшебный град! Там люди в деле тихи,

Но говорят - волнуются за двух,

Там от Кремля, с Арбата и Плющихи

Отвсюду веет чисто русский дух.

Последнее четверостишие я своими глазами видел на плакате в московском метрополитене - оно попало туда, наверное, в общем русле лужковской кампании по поэтическому возвеличиванию Москвы к ее 850-летию. Каким нужно обладать историческим и поэтическим чутьем, чтобы глумливые стихи Некрасова принять за искренний панегирик Москве, а заодно и "чисто русскому духу"! Но не будем отвлекаться:

Все взоры веселит, все сердце умиляет,

На выспренний настраивает лад

Царь-колокол лежит, царь-пушка не стреляет,

И сорок сороков без умолку гудят.

Эту шутку я встречал еще у Чаадаева, который говорил, по свидетельству Герцена ("Былое и думы"): "В Москве каждого иностранца водят смотреть большую пушку и большой колокол. Пушку, из которой стрелять нельзя, и колокол, который свалился прежде, чем звонил. Удивительный город, в котором достопримечательности отличаются нелепостью; или, может, этот большой колокол без языка - гиероглиф, выражающий эту огромную немую страну, которое заселяет племя, назвавшее себя славянами, как будто удивляясь, что имеет слово человеческое". Но продолжим цитату из Некрасова:

Правдивый град! Там процветает гласность,

Там принялись науки семена,

Там в головах у всех такая ясность,

Что комара не примут за слона.

Там что ни муж - то жаркий друг прогресса,

И лишь не вдруг могли уразуметь:

Что на пути к нему вернее - пресса

Или умно направленная плеть?

Все повторяется в русской истории. Сейчас, полтора столетия спустя, Москва опять стоит перед той же дилеммой (склоняясь, впрочем, в последнее время скорее к "направленной плети", чем к свободной прессе). Несмотря на то, что каждый муж у нас действительно "друг прогресса", это не слишком помогает делу: прогресса так ни в чем и не наблюдается, и наша история, как кот ученый, все ходит по кругу. Продолжается и противостояние Москвы и Петербурга, о котором и сейчас можно рассказывать почти в тех же самых выражениях, что сто и двести лет назад. Разрешить этот спор, похоже, невозможно, хотя неприятная раздвоенность общерусской жизни и становится иногда чрезвычайно утомительной. Можно, конечно, механически объединить две столицы в одну: перевезти в Москву коллекцию живописи из Эрмитажа, рукописи Пушкина и Гоголя из Пушкинского дома, прах Петра Великого из усыпальницы Петропавловского собора, но как быть с несравненной петербургской архитектурой? Предлагаю компромиссный вариант: стены Кремля надо оштукатурить, выкрасить в приятный желтый цвет a la Rossi, и приделать к ним белые колонны. Я думаю, результат получится потрясающий.