Лев Толстой - Анна Каренина. Черновые редакции и варианты Страница 24

— А вотъ что. Въ 4 часа я свободенъ. Давай обѣдать. Гдѣ я найду тебя?

— Въ Зоологическомъ саду, я тамъ выставилъ скотину.

— Ну, и отлично. Я заѣду за тобой. Ну что же, хорошо идутъ дѣла?

— Послѣ разскажу. Ты какъ?

— Я скверно, какъ всегда. А живу.

— Ну, такъ прощай.

— Да посиди же, покури. Да ты не куришь, ну такъ посиди немножко. Какъ щука на мели; тебѣ, я вижу, тяжело.

— Да и что отрывать васъ отъ вашихъ важныхъ государственныхъ дѣлъ.

[355]— Ты видишь, какъ у насъ хорошо и удобно. A тебѣ противно.

— Не противно,[356] напротивъ, — внушительно сказалъ онъ улыбаясь.

— Что же вамъ смѣшно? — спросилъ Борисовъ.

— Да такъ, я увѣренъ, что если бы ничего этаго не было, никакой разницы бы не было. Я увѣренъ, что настоящая жизнь и движеніе не здѣсь, а у насъ въ глуши.

Рѣчь его перебилъ вошедшій Секретарь съ бумагами. Секретарь съ развязной почтительностью и съ нѣкоторымъ общимъ секретарскимъ сознаніемъ своего превосходства подошелъ къ Алабину и сталъ подъ видомъ вопроса объяснять какое-то затрудненіе.[357] Князь Мишута, не дослушавъ, перебилъ Секретаря и, кратко объяснивъ ему, въ чемъ дѣло, отодвинулъ бумаги, сказавъ:

— Такъ и сдѣлайте, пожалуйста.

[358]Левинъ во время совѣщанія съ Секретаремъ стоялъ облокотившись обѣими руками на стулъ, и на[359] лицѣ его остановилась насмѣшливая[360] улыбка.

[361]Секретарь вышелъ.

— Не понимаю, не понимаю, — сказалъ Левинъ, — какъ ты, честный, хорошій человѣкъ, можешь служить.

— Вотъ видишь, надо только не горячиться.

— Ну да, ты умѣешь, у тебя даръ къ этому.

— Т. е. ты думаешь, что у меня есть недостатокъ чего-то.

— Можетъ быть, и да, — весело засмѣявшись, сказалъ Левинъ.

— Ну, хорошо, хорошо, погоди еще, и ты придешь къ этому. Хорошо, какъ у тебя 3000 десятинъ въ Ефремовскомъ уѣздѣ да такіе мускулы и свѣжесть, какъ у 12-лѣтней дѣвочки, а придешь и къ намъ.

[362]— Нѣтъ, ужъ я эту штуку кончилъ совсѣмъ, любуюсь на твое величіе и горжусь тѣмъ, что у меня другъ такой великій человѣкъ, и больше ничего. А моя общественная дѣятельность кончена.

— Ну, что Княгиня и Княжна, — сказалъ онъ и тотчасъ же покраснѣлъ.

— Здоровы, все тоже. Ахъ, какъ жаль, что ты такъ давно не былъ.

— А что? — испуганно спросилъ Левинъ.

— Поговоримъ послѣ. Да ты зачѣмъ собственно пріѣхалъ?

— Ахъ, тоже поговоримъ послѣ, — до ушей покраснѣвъ, сказалъ Левинъ.

— Ну, хорошо. Такъ вотъ что, — сказалъ Мишута, — я бы позвалъ къ себѣ, но жена уѣхала къ своимъ обѣдать. Но завтра пріѣзжай вечеромъ къ тещѣ. Они по старому[363] по четвергамъ принимаютъ. А нынче вотъ что. Да. Если ты хочешь ихъ видѣть, онѣ навѣрно нынче въ Зоологическомъ саду отъ 4 до 5. Кити на конькахъ катается. Ты поѣзжай туда, а я заѣду и вмѣстѣ куда нибудь обѣдать.

— Прекрасно.

— Ну, до свиданья.

— Мое почтенье, — весьма низко и сухо кланяясь, обратился[364] Ленинъ къ[365] Никитину и Шпандовскому съ тѣмъ дерзкимъ, крайне учтивымъ тономъ, который показываетъ, что я васъ знать не хочу, но прощаюсь съ вами потому, что, хотя я противъ своей воли познакомился съ вами, я благовоспитанный человѣкъ.

— Смотри же ты, вѣдь я знаю, забудешь или вдругъ уѣдешь въ деревню, — смѣясь прокричалъ князь Мишута.

— Нѣтъ, вѣрно.

— Очень странный господинъ, — сказалъ[366] Шпандовскій, когда[367] Ленинъ вышелъ.[368]

— Да,[369] но золотое сердце,[370] — сказалъ Князь Мишута. — И представьте, ему 29—30 лѣтъ, онъ какъ красная дѣвушка,[371] да, да, какъ красная дѣвушка, a вмѣстѣ съ тѣмъ полонъ жизни.

— Неужели?

<— Да вотъ, говорятъ, жениховъ въ Москвѣ нѣтъ: свѣжъ, уменъ, образованъ и тысячъ 15 доходу; только немножко, — онъ помахалъ пальцами передъ собой.[372]

Степанъ Аркадьичъ думалъ именно о томъ, что давно ужъ онъ замѣчалъ, какъ Ордынцеву нравилась его свояченица Кити Щербацкая, и что краска, бросившаяся ему въ лицо, когда онъ спросилъ о ней, не показываетъ ли то, что онъ теперь пріѣхалъ въ Москву съ намѣреніемъ сдѣлать предложеніе, чего давно ждали ужъ всѣ въ семьѣ Щербацкихъ. «Хорошо бы было, — думалъ Степанъ Аркадьичъ, — и Долли этаго желаетъ, и, можетъ быть, если бы это случилось, подъ веселую руку и я бы помирился съ ней. Да и славная партія. И нельзя ли у него занять. Ахъ, непріятно! У пріятелей, которыхъ я люблю, не люблю занимать, потому что не отдашь и тогда испортишь дружбу».>

— Да, батюшка, — сказалъ онъ вслухъ, — вотъ счастливчикъ, все впереди, и силы сколько.

— Что же вы жалуетесь, Князь.

— Да скверно, плохо, — сказалъ[373] Князь Мишута, которому натощакъ передъ ѣдой приходили всегда на короткое время мрачныя мысли,[374] и поспѣшилъ приступить къ завтраку.

<III.

Зоологическій садъ былъ полонъ народа.

Около катка играла музыка. Съ горъ катались въ салазкахъ, въ креслахъ и на конькахъ, тѣснясь на лѣстницѣ и у входовъ. Молодцы катальщики измучались, скатывая и втаскивая салазки. Олѣни самоѣдовъ катали любителей. Ha каткѣ кружились дѣти, юноши, взрослые и нѣсколько дамъ. Вездѣ стояли рамки нарядныхъ зрителей въ соболяхъ и бобрахъ. По всѣмъ домикамъ звѣринцевъ и птичниковъ толпились зрители. У подъѣзда стояли сотни дорогихъ экипажей и извощиковъ. Стояли жандармы. За прудомъ, рядомъ съ медвѣдями и волками, въ вновь построенныхъ домикахъ, были выставки.>

IV.

[375]Степанъ Аркадьичъ ужъ находился въ полномъ заблужденіи сна жизни. Лицо его сіяло, какъ и его шляпа и какъ утреннее солнце на инеѣ, покрывавшемъ деревья.

— Зайдемъ на катокъ къ нашимъ — и обѣдать. Гдѣ хочешь?

— Мнѣ все равно. Ты знаешь, что для меня гречневая каша вкуснѣе всего; а такъ какъ ее нѣтъ ни въ Эрмитажѣ ни въ Новотроицкомъ, то мнѣ все равно.

— Ну, такъ въ Эрмитажъ, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, вспоминая, что въ Новотроицкомъ будутъ просить долгъ. — А Красавцева взять? Онъ милый малый.

— Если можно не брать, то лучше, — сказалъ Ордынцевъ улыбаясь.

— Можно и не брать. А Толстая [?] давно ли? А какова Собѣщанская? Прелестна. Что же Добре? Продулся? Завтра будешь обѣдать?

— А, Наталья Дмитріевна, и вы пришли посмотрѣть коровъ. Вотъ рекомендую — Ордынцевъ, скотоводъ.

Такъ переговаривался, раскланиваясь, Степанъ Аркадьичъ на право и на лѣво. И Ордынцевъ, къ удивленію, замѣчалъ, что на всѣхъ лицахъ, съ которыми говорилъ Алабинъ, отражалась таже ласковость, что и на лицѣ Алабина.

На каткѣ стояла толпа зрителей, и каталось человѣкъ 15.[376] Онъ остановился, чтобы оправиться, и, когда уже подошелъ къ ступени, увидалъ ее. Она была въ суконной, обшитой барашкомъ шубкѣ, въ такой же шапочкѣ. Онъ узналъ ее не по тонкому стану, какого не было у другой женщины, не по длинной граціозной шеѣ, не по маленькой головкѣ съ бѣлокурой тяжестью волосъ, не по ножкамъ, тонкимъ и граціознымъ, въ высокихъ ботинкахъ, не по[377] спокойной граціи движеній; но онъ узналъ ее по трепету своего сердца, когда глаза его остановились на ней. Онъ сошелъ внизъ и, поздоровавшись съ стоявшимъ у катка двоюроднымъ братомъ ея Гагинымъ, сталъ подлѣ него.[378] Она каталась на противуположномъ концѣ и, тупо поставивъ ножки одну за другой, видимо робѣла, катясь на поворотѣ навстрѣчу отчаянно размахивавшему руками и пригибающемуся къ землѣ мальчику. Она каталась одна, но видно было, что всѣ, кто былъ на каткѣ, видѣли и помнили ее и, насколько приличіе позволяло, всѣ смотрѣли на нее и желали ея взгляда. Она вынула лѣвую руку изъ муфты и держала ее на одной правой рукѣ. Она улыбалась своему страху. Потомъ, узнавъ, вѣроятно,[379] Левина, она сдѣлала быстрое движеніе стегномъ и подбѣжала, катясь прямо къ[380] брату и хватаясь за него рукой и вмѣстѣ съ тѣмъ съ улыбкой кивая[381] Левину.[382]

Если былъ недостатокъ въ этой несомнѣнной красавицѣ, то это былъ недостатокъ живости и цвѣта въ лицѣ. Теперь этаго недостатка не было. Лицо ея, строгое и прелестное, съ большими мягкими глазами, было покрыто румянцемъ, глаза свѣтились больше чѣмъ оживленіемъ физическаго движенья. Они свѣтились счастьемъ.

— Давно ли вы здѣсь? — сказала она, подавая[383] Левину узкую въ темной перчаткѣ руку. — Ахъ, благодарствуйте.

Она уронила платокъ изъ муфты, который поднялъ[384] Левинъ, краснѣя и не отвѣчая. Она отвернулась оглядываясь.

— Ахъ да. Я вчера пріѣхалъ. Я не думалъ васъ найти здѣсь. Я не зналъ, что вы катаетесь, и прекрасно катаетесь, — прибавилъ онъ.