Только роза - Мюриель Барбери Страница 24

Розу поразило ее созвучие с Нандзэн-дзи. Все связано, подумала она, вот только я не часть этого «всего». Она снова увидела застывшие и движущиеся камни, серый разлинованный песок, деревья в обрамлении мха; каждая картина напоминала об отсутствии Поля; не зная почему, она чувствовала, как скользит по ледяному полю, в минеральной ипостаси жидкости. Проведя час в этой аморфной праздности, она встала, вышла в коридор, остановилась там, замерев и насторожившись. Наконец свернула налево и, дойдя до перегородок из темного дерева, сдвинула наугад одну из дверей. Зашла в прохладную пустую комнату. На татами вразброс стояли чайные пиалы, несколько глиняных и лаковых сосудов, рядом – маленькая бамбуковая взбивалка. Прямо на полу – жаровня, над ней – чугунный чайник; в алькове свиток с изображением трех фиалок, склонившихся к ледяной земле; под ним в бронзовой вазе стебель бамбука с резкими изломами. В проеме, выходящем на сад азалий, она увидела, как угасающий день окрашивает перламутром листья растений. Комната была пуста и тиха – однако Роза ощущала там чье-то существование, присутствие внимательного и безгласного призрака. Она подошла к коричневой пиале с неровными краями, попыталась представить себе в этой комнате отца, перебирающего чайные принадлежности, пьющего из неброских и прекрасных пиал. Рядом с бамбуковой взбивалкой лежал кем-то забытый блестящий платок; красивого темно-фиолетового цвета, он растекался томными складками; казалось, он выпал из невидимой руки, и на мгновение Розе почудился склонившийся силуэт, он медленно двигался, и его жесты были исполнены изящества и силы. Она подошла к свитку в алькове. Под цветами каллиграф вывел знаки в форме стихотворения. Некоторые, расположенные справа вверху, превращались в устремленных к небу птиц; от замерзшей земли поднималась легкая дымка; фиалки жили. Шум снаружи вырвал ее из задумчивости. Она вышла и задвинула за собой дверь, охваченная странным благоговением.

В комнате с кленом она обнаружила Сайоко, сидящую за низким столиком с разложенными перед ней бумагами и очками на носу.

– I’d like to go to Kitsune for dinner[90], – сказала Роза.

– Now?[91] – спросила Сайоко.

Роза кивнула. Японка достала телефон, позвонила кому-то, отсоединилась.

– Kanto san coming in ten minutes[92].

– Thank you[93], – сказала Роза. И добавила, повинуясь порыву: – I need to write a letter[94].

Сайоко встала, подошла к маленькому секретеру, достала листок бумаги и конверт. Роза села рядом с ней, взяла ручку, которую та ей протянула, затерялась в беспорядочных мыслях. Потом написала: Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали мне об отце. И, затаив дыхание, добавила: Мне вас не хватает. Быстро сложила листок, запечатала конверт, отдала его Сайоко, сказав: «For Paul»[95], и, ужаснувшись, убежала в сад.

8

В Китае времен Северного Суна, когда поэзия, живопись и каллиграфия были единым целым, таящимся, точно сокровища, в грезах древних мудрецов, с особой любовью относились к изображению и описанию в стихах цветов. А у одного из величайших художников-пейзажистов той эпохи была маленькая дочь, которая каждый день просила его нарисовать камелию. Целое десятилетие она требовала свой цветок. В пятнадцать лет она умерла от скоротечной болезни. На рассвете Фан Куань нарисовал камелию, омытую его слезами, и каллиграфически вывел стихотворение об улетевших лепестках. Завершив и посмотрев на еще влажный свиток, он с ужасом увидел, что это самое прекрасное его произведение.

Камелия, омытая его слезами

Когда они подъехали к красному фонарю «Кицунэ», она не поняла, с чего ей вздумалось сюда прийти. Канто уселся за барную стойку, она устроилась напротив, за столом на шесть персон. Якитория была пуста. Повар вышел к ней.

– Same as last time but beer only[96], – сказала она.

Он вернулся к своей плите, не выказав никаких эмоций. Она залпом выпила первый бокал пива, огляделась. Заметила новые детали. На стойке перед бутылками с саке стоял старый телефон с вращающимся диском; металлические рекламные вывески кое-где были тщательно подцвечены ржавчиной; некоторые афиши с мангами были разорваны. Что за человек был Хару, если он любил это место? – задумалась она. Волна горечи заставила ее заказать еще пива. Она чувствовала себя одинокой, слепой, корила за избыток сентиментальности и за то, что питала надежду. Но надежду на что? – подумала она, заказывая третий бокал. Канто сидел к ней спиной, мирно беседуя с поваром, она ощущала его уважительную бдительность, и ее это раздражало. Подспудное воздействие смерти и камней, написанное ею письмо Полю – все сейчас казалось нелепым. С тем же горьким чувством она жевала свои шашлычки. Когда она потребовала четвертый бокал, то увидела, как повар бросил взгляд на Канто. Шофер едва заметно махнул рукой, что означало: я справлюсь, и ее это уязвило. Потом, когда она захотела встать, он подошел и приобнял ее за плечи. Она не воспротивилась и позволила отвести себя к машине. В саду у дома она дала понять, что дальше пойдет одна, и он не настаивал. Она оказалась в темной комнате с кленом; тот тихо покачивал тяжелыми ночными ветвями; деревья Нандзэн-дзи царапнули память болезненной отточенностью линий. Она пошла в свою спальню, разделась. Обнаженная, взвинченная, она посмотрела в окно, провела рукой по лбу, заметила положенный на футон бумажный квадратик. Встав на колени, впотьмах разобрала записку. Paul san coming tomorrow at 7:30, I wake you at 7:00, Sayoko[97].

Она рухнула на татами, раскинув руки крестом. Звездная россыпь