Иван Шмелев - Том 7. Это было Страница 25

Не приказано никого, и вдруг – махина, под потолок, да в папахе, да с кинжалом, и газыри – кубанец! Да с глоткой:

– Достал-таки тебя, черта!..

В дверям он гакнул. Только всего Куды-Прё и мог…

– Кто?! к-как?!.

Визжит-верезжит, – в голове у меня погасло. Наган схватил, рука ходенем, ка-ак по столу брякнет, – бах! – сорвалась собачка, в потолок!

– Взять! обыскать!..

Визгом залил! А глазами, как шильями, так и пришил на месте. Ничего подобного не видал, – страха такого и злости бешеной. Змея вот разве, когда от страха на человека прыгнет.

Рассказываю я долго, а всего момент было. Закаменил! Я – за Куды-Прё метнулся, – а я ли не повидал на войне! – а он – ни звука. Паралич наскрозь! Ну, задумались вы, идете… – и вдруг, собачонка – вввяк-вввяк-вввяк!.. – визгом ошпарит! Ну, и упало сердце!

В окошко, на стекло визгнул, как под ножом!

– Рота!., ко мне!!..

Ро-та! Азиаты, стража… – полон вагон. А тот дребезжит, – такую панику развел-поднял!..

– Кто? как? шпионы?!.

Такого страху нагнал со страху, а Куды-Прё – как умер. Карманы нам выворачивать. Нашли пропуск всемогущий, показывают…

– Подлог! – кричит, – нить у меня в руке! Организация!!. Опять нить! Объясняют, что известный это борец…

– От них!., покушение на меня уж было! Карточку Лакаты нашли, а тот свое:

– Краденая! Часовых под расстрел!.. Подкуплены! У меня нить! Осадное положение!..

Ну, онемели, как с электричества! Знают, чем пахнет. А Куды-Прё – ни меме. Усыпило, как магнетизмом… как в летургии! Я, было, начал: «Ми ошень прошли просиль… тафа-рисч Антипинт»…

Ку-да! Слова не дал сказать, засыпал дробью… – тра-та-та-тра-та-та… – в голову, в голову, до мути! Закачал!

– Антипкин за халатность убран!., сотру железной метлой!., я… я… я… всех… полномочия сверхъестественные!..

Покрыл! Верховные, что ли, хотел сказать. Уж после мы узнали, что утром только нового командарма назначили, на место Антипкина, а это его помощник, политком, товарищ Радий, для разделки при отступлении. А Радий – для красоты слова. А настоящее его имя – черт его знает кто! И самый-то завалященький из себя, человёнок, но злой змейски!

Его осторожно успокаивают, что, мол, знаменитый это русский борец, любимец, а я – любимый циркач-наездник, немецко-подданный! Ку-да! Никак не сдает. А, может, и самолюбие, – страх-то утих, как нас наганами обложили. Свое долдонит, словно скорлупу хряпает:

– Сорву маски! Дуракам головы морочат, меня на кривой объедет! В мой вагон… командарма., впускать шпионов!..

Страхом своим начуял! А полномо-чия у него были!.. Потому все и жались. Попади мы на человека, ну, обложил бы или в шею велел дать… генерал-то бы боевой или хоть Антипкин! А тут – на больной зуб попали.

– Караул – трибуналом, а этих – к тем!

Тут и произошло. Молчал-дышал Куды-Прё… – что уж там в нем варилось… – очнулся. Руку так поднял на того, в куртке, кулачище с графин, шаг ступил, – так с ним и колыхнулись, которые его держали. Как тот взвизгнет-завережжит, руки вскинул, позеленел… Схватили Куды-Прё, облепили, как мухи кость. Обмер – дался, а то всех бы пришиб с удару! А просто: хотел Куды-Прё объяснить, а у него так вышло, по привычке: все, бывало, кулаками сучит, когда мысли какие в нем возникнут. А ни слова так и не обнаружил, от сотрясения.

А тот залился!..

– Меня?!. Свидетели!..

Схватил карандаш, блокнот, – чиррк, – красным: «Обеих расстрелять!» Печатку свою из кармашка… блеснул кожей… – тук! Готово, на тот свет!

Не помню, что он еще скрипел. На губах пена пузырями… Затошнило меня, холодом по ногам, к затылку… – и поволокли они нас, как баранов. Ну, шевельнись Куды-Прё, – и все бы в панике полетело. Замешались бы в темноте, в составах. Уж и казаков ждали, все в расстройке… И потом любили все Куды-Прё, нарочно бы убежать дали.

Но онемел Куды-Прё, как бревно.

Приволокли К вагону, где те сидели, и замкнули. А тот и у вагона вопит:

– Я вам не Антипкин! я вам покажу растяпку! Ночью!..

Сидим на полу, темно. Продушина закрыта, и в нее через щелку лучик только от фонаря. Пригляделся: сидят в углу трое, горемыки. Стали шепотком спрашивать, а Куды-Прё лег на полу во всем параде – и хоть бы слово. Тяжело так дышит, будто камни ворочает. Объяснил я, как дело было. А они мне:

– А мы-то надеялись. Теперь – конец. Из города вовремя не выбрались, на регистрацию офицеров не явились. Взяли нас, как шпионов.

И стали мы ждать смерти. Каждый в себя ушел. Не верилось, что вот, через час-другой… Мысли гонишь. Как опять это в голову… – в пот! Схватишься за лицо, трешь-трешь… – бежать! Ткнешься в стенку, а за ней:

– Сиди! Стрелять буду!..

Стал я Куды-Прё шевелить:

– В себя-то хоть приди… какое наше положение!..

Глупые, понятно, слова. Молчит, дышит. И те стали допрашивать, чтобы хоть отвлечь мысли:

– Как же это вы, Куды-Прё?.. И связи у вас, и сила… Недоразумение же вышло… что же вы молчали?!.

Растревожили его, очнулся.

– Визгом меня зашиб… никогда не пугался, а тут… всю силу из меня вынул, помрачил… Плевком бы перестегнул, а тут… голосом меня закричал-заворожил, очумил… У него глаз вредный, вот как у кобелька зуб бывает…

И повалился, ни слова.

С час прошло – орудия ближе забухали, пошла тревога. Поезда бесперечь уходят, шум-гомон. Чуть позатихло, как – опять его голос у вагона:

– В три часа утра… как отойдем в базу! Товарищ Сныга, караул сменить, троих назначьте из «отдела»!

Это уж – чтобы помучить больше.

Объясняю Куды-Прё, что вот, в три часа утра в исполнение приведут. Ни слова. Голову руками охватил, дышит. Один офицер и говорит душевно:

– Простите нас, братья! Из-за нас погибаете…

От этих горячих слов зарыдал я. Стал им руки пожимать, обнимать. Сбились все в кучку, как самые близкие, родные.

– Братья, – говорю и плачу, – наши сегодня в город войдут, все уж на отлете… и не привел Господь дождаться… Так встретим же смерть за Россию с честью!..

Такая скорбь, ужасное настроение! Не мог удержаться, зарыдал. В эту минуту они для меня ближе самого родного стали, хоть я и не видел их. Сидим, каждый свое таит, последнее на сем свете. Страх страшный молчание это было… А Самсон наш лежит одиноко, тоже своим чем-нибудь томится. И так мне его жалко стало! Как ребенок беспомощный, безответный. Какое в нем просвещение культуры?!. Со слов чумеет… И говорю от сердца:

– Петя, брат мой несчастный! Жизнь наша земная кончается, молиться надо… легче будет.

Вошло в него мое слово, отозвался:

– Ах, Вася… не умею я молиться… «Вотчу» всего и знал, да забыл. Ты уж за меня помолись. Жил я как в темноте… упустил время… И еще бы пожил, на море бы пошел, опять грузчиком… на солнушке бы…

Да как захлюпает!.. Схватил я его за плечо: молчи! не давай радоваться злодеям! Все мы его обступили, утешать. Совсем расклепался, ни-куда. Несколько обошелся, заговорил:

– Главного греха на мне нет. Раз только персюку в Новороссийске хребет повредил, да то давно было, как еще не умел по правилам французской борьбы. Курей не резал… Я крови боюсь, на войне обмирал, меня потом в обоз взяли.

Стали его жалеть:

– Сила какая – и так вы сдали! ни слова не сказали! Ну, мы – золотопогонники, за родину боролись…

– Да… визгом он меня зашвырял! У меня против этого силы нет. Я могу по честной борьбе, в открытую… или поднять чего… Смотреть на меня – и в силах я, глядеться, а – мирной! Я сперва грузчиком был у Новороссийске, там меня и прозвали Куды-Прё… там и напрактиковался мяться, и словам выучился… Стали меня там на заборах печатать – Пьер Кудипрё, будто я знатного роду… это уж как я в славе стал, настоящего француза положил! Для заманки стали, чтобы для публики… А то не признают!..

Помолились мы с ним. Прочитал я молитвы, какие мог, ему за собой говорить велел. Будто полегче стало. Слышим – опять суетня по линии. Орудия совсем близко, вагон дрожит, а пулеметы совсем у станции шьют-строчат. Слышим – кричат голоса по линии:

– Пары давай… Казаки в городе, у моста!

Тут нача-лось!.. Мелькнуло мне: ну на К. линию-то закупорят? Сказал я офицерам…

– Нам не легче, в последний момент прикончат. Но у нас уже решено – не сдаваться! Выхода нет… Как откроют – ахнем! Хватай винтовку у первого и… Ночь, паника… – удаться может. Куды-Прё, можете нам помочь?

– А как?.. – спрашивает. – А-а… Это я могу, не дамся лёгко… Стал я его горячить, как себя показать, когда вагон откроют. Приободрился:

– Ахну! – говорит. – Эх, его бы Господь нанес!.. Значит, я спереду пробью, за мной трафься. Под мост, в слободку, – там меня все покроют! Полоску бы мне какую или рельцы отрезочек?..

Решили момента ждать. Опять его голос, слышим:

– Не делать паники! Приказываю планомерный отход! Товарищ Сныга, помните… на первой остановке, на 27-й версте!..