Лев Овалов - Двадцатые годы Страница 26

Письма возвращаются царственным жестом - мол, все в порядке.

- Не советую.

- Я вас не понимаю.

Быстров садится, и Андриевский тоже вынужден сесть.

- Проезжал мимо, нарочно завернул предупредить...

- Я весь внимание.

- Вы газеты читаете?

- Иногда.

- О положении на фронте осведомлены?

- Приблизительно. "Пгибгизитегно".

Грассирует точно гвардейский офицер. Но играть на сцене предпочитает обездоленных героев Островского: Митю Коршунова, Тихона Кабанова, Григория Незнамова, мы, мол, без вины виноватые.

- Н-да, положение того... - Быстров задумчиво смотрит на Андриевского, а Славушка посматривает на Быстрова. - Может случиться, Деникин докатится и до нас...

- Когда?

- Не торопитесь, может, и не докатится. А если докатится, ненадолго. На всякий случай я и хочу предупредить...

Андриевский бросает на собеседника любопытный взгляд.

- Меня?

- Не вздумайте уехать ни в Петроград, ни вообще. Вы останетесь здесь, будете охранять этот дом. Беречь народное имущество. Со стороны деникинцев вам опасаться нечего, но в отношении Советской власти вести себя лояльно. Понятно?

- "Пгостите"... Простите, я не вполне понимаю... - Андриевский, кажется, действительно не понимает Быстрова. - Если придет Деникин, вы хотите связать мне руки?

- Вот именно.

- Превратить в сторожа народного имущества?

С каким сарказмом это сказано: "нагодного имущества"!

- Вот именно.

- Ну, знаете ли... Слишком многого вы хотите.

- Я хочу сохранить этот дом.

- А вы не думаете, что этот дом возвратят владельцам?

- Не успеют!

- Но я-то предпочту Петербург.

- Тогда поплатятся все Пенечкины, откроем Народный дом в Кукуевке.

- Но если это вне моих сил...

Тут Быстров обращает внимание на Славушку.

- Слышал наш разговор? Мы поручим охрану...

Андриевский смотрит на Славушку уничтожающим взглядом.

- Ему?

- Не ему одному, молодежи...

Все-таки Быстров излишне доверчив. Неужели Степан Кузьмич не замечает иронии Андриевского? Не столько к самому Быстрову, сколько ко всему тому, что символизирует собою Быстров.

- Вы знаете, что отличает большевиков от всех политических партий? То, что они вмешивают политику во все области человеческой жизни, никого не хотят оставить вне политики. - Андриевский прислонился спиной к книжному шкафу, книги - это его тыл. - Взрослые ответственны за свои поступки, да и то не все. Но для чего вы позволяете играть в политику детям?

- Чтобы политикой не могли заниматься некоторые взрослые!

Он поворачивается к собеседнику спиной, теперь он обращается к Славушке, хотя слова его предназначены Андриевскому.

- Слышал? Продолжайте посещать Нардом. Пользуйтесь библиотекой. Устраивайте спектакли. Виктор Владимирович даст тебе вторые ключи...

- И не подумаю, - произносит за его спиной Андриевский.

- Даст, а не то у него будет бледный вид, как у того Карапета, продолжает Быстров. - Ты будешь здесь представителем молодежи, и если... Секунду медлит, раздумывает, как назвать Андриевского - господином или товарищем. - Если товарищ Андриевский позволит себе какую-нибудь провокацию, ты осведомишь меня. Ну а если по вине товарища Андриевского с твоей головы упадет хоть один волос, меч революции обрушится не только на него, но и на всех Пенечкиных...

- Нет, это уж слишком! - говорит за его спиной Андриевский.

- Понял? - спрашивает Быстров мальчика. - Нет никаких оснований прерывать работу культурных учреждений, и пусть все, кого клонит то вправо, то влево, помнят - у нас хватит сил поставить их...

Он не договаривает, но слушатели его понимают.

- Проводи меня, - говорит Быстров и добавляет, специально для Андриевского: - Ключи!

- Нет, - говорит Андриевский за его спиной.

- Пошли, - повторяет Быстров. - Вечером еду в Тулу.

Славушка понимает, что никуда он не едет...

Спустились с крыльца, свернули в аллею, сирень давно отцвела, рыжие кисти пошли в семена.

- Степан Кузьмич!.. - кричит позади Андриевский.

Славушка останавливается.

- Идем, идем, - говорит Быстров.

- Слава! Сла-ва-а-а!.. Товарищ Ознобишин!

- Иди, - говорит Быстров.

- Да постойте же...

Славушка слышит, как сзади их нагоняет Андриевский.

Добежал, идет сзади, запыхался.

- Степан Кузьмич...

Быстров шагает как шагал.

- Возьмите...

- Возьми, - говорит Быстров.

Андриевский сует ключи мальчику в карман.

- Идем, - говорит Быстров.

Андриевский отстал, Славушка не видит, но вид у того, должно быть, в самом деле бледный.

- Ты с девчонками здесь еще не гуляешь? - спрашивает Быстров.

- Нет.

- А лягушками их пугаешь?

- Нет.

- Надо с тобой посоветоваться...

Если бы Славушка сказал, что гуляет с девчонками, Степан Кузьмич все равно будет советоваться, но, если сказать, что терзаешь лягушек, вряд ли он удостоится доверия Быстрова.

- Ума не приложу, что делать с Александрой Семеновной?

Только тут приходит Славушке на ум, что за всеми делами по эвакуации Быстров забыл о собственной жене.

- Отправьте, отправьте ее, Степан Кузьмич, - умоляет Славушка.

Быстров хлыстиком почесал себе лоб.

- Красные будут знать, что она жена председателя ревкома, а белые дочь генерала Харламова.

- А если белые узнают, что она ваша жена, а красные, что она дочь генерала?

- Тогда скверно.

- Так увозите!

- Я и хотел... - Он хлыстиком принялся сбивать рыжие султаны сирени. А она не хочет.

- Почему?

- А может быть, отправить и тебя? - неожиданно предлагает Быстров.

- Мне ничто не грозит.

- Вождь молодежи!

- Смеетесь?

- Мне, брат, не до смеха.

- Сами учили: спектакли, танцы...

- Вот и говорю: легко дотанцеваться.

- Но вы сами сказали, что нужно остаться.

- Нужно-то нужно, мальчик из богатого дома...

- А говорите - отправить!

- Ума не приложу...

Пахнет медом, душистым липовым медом, звенит пчела, вьется вокруг головы. Славушка отмахивается, но пчела носится вокруг, как угорелая. Не надо махать руками.

- Ну, прощай, - произносит Быстров.

Славушка не успевает ответить, Быстров ныряет в заросли сирени, и его уже нет. Куда это он? Если в Семичастную, не миновать усадьбы Введенского. Андрей Модестович не слишком-то обожает Советскую власть. Как это Степан Кузьмич не боится?

20

Странное затишье. Точно все замерло - и в людях, и в природе. Близилась осень, а никто о ней будто и не думал, неопределенность порождала леность мысли, даже Федосей и Надежда двигались, как сонные мухи, даже Павел Федорович меньше хлопотал по хозяйству, все уединялся с Марьей Софроновной. Вера Васильевна по-прежнему заранее готовилась к занятиям, перечитывала учебники, доставала книги, делала выписки.

Утром она выпросила у деверя лошадь съездить в Козловку, там учительствовали две сестры - Ольга Павловна и Варвара Павловна, фамилия одной Шеина, другой - Франк, Варвара Павловна замужем за бароном Франком, и все в округе зовут обеих сестер баронессами. Франк, выйдя в отставку, был он военным инженером, поселился в деревне, жена и свояченица, хоть и происходили из дворянской семьи, в молодости встречались с Фигнер и Засулич, сами едва не стали народоволками и служение народу считали первейшей обязанностью всякого образованного человека. Поэтому имение приобретено было ради идеи: сестры решили выстроить школу и посвятить себя просвещению крестьян. Постройка школы совпала по времени с русско-японской войной, брат Ольги и Варвары, морской офицер, командовал крейсером "Светлана", потопленным японцами в Цусимском бою, он тоже был настолько предан идее долга, что так, стоя на капитанском мостике, и пошел ко дну вместе со своим крейсером. Сестры назвали школу в честь брата "Светланой".

Козловка выделялась среди окрестных селений, почти все ее жители были грамотны, книги и мыло водились в каждой избе, а возле многих изб росли вишни и яблони.

Вера Васильевна познакомилась с Ольгой Павловной на учительской конференции, пожаловалась на отсутствие иностранной литературы и получила приглашение приехать в Козловку за книгами.

Хоть и неохотно, но лошадь Павел Федорович дал, и Вера Васильевна с сыном с утра покатили в гости.

Сестры мало схожи, хоть и погодки, им лет под шестьдесят, Ольга Павловна грузна и медлительна, Варвара Павловна подвижна и худощава, под стать мужу, худенькому полуслепому старичку с короткой бородкой.

Гостей встретили радушно, напоили чаем, угостили яблоками и повели в школу, в которой хранилась библиотека.

В простых некрашеных шкафах Байрон, Диккенс, Гёте, Шиллер, Гоголь, Достоевский, Лермонтов, Пушкин, Толстой, Тургенев, Бальзак, Гюго, Дидро, Руссо...

У Славушки разбежались глаза.

Ольга Павловна раскрыла шкафы.

- Выбирайте.

- Берите, берите все, что надо, - предлагал Франк, тыча вверх сучковатой палкой.

Вера Васильевна смущенно развела руками.