Роман Сенчин - Минус Страница 26

- Не... не надо... лучше... лучше так...

- Ну кончай, Ленок, подымайся. Пошли спать, - стараясь придать голосу нежность, басит здоровюга. - Отдохнешь...

Она вырывается бойче, уже чуть не колотит по парню своими ручонками. Тот держит ее, успокаивает - и зря: вдруг Лена обрывает свои ноющие бормотания, округляет глаза, а еще через секунду из ее рта брызнуло мутным фонтанчиком. Я инстинктивно качнулся назад, Леха смачно причмокнул.

- Йё-о-о! - здоровюга отпустил, толкнул Лену к стене, стал брезгливо, ребром ладони отряхивать мокрую куртку. - Да что ж это, бля? Ты что же делаешь?!

Потревоженные шумом соседи высунулись из своих комнат. Но предъявлять претензии никто не решается.

Лена скрючилась на полу, давясь блевотой, сотрясаясь и корчась. Из нее все выкатывались пахнущие водкой и желудочным соком вязкие волны. Такое впечатление, что она выпила литра три, не меньше, и без всякой закуски... Здоровюга растерянно стоит у противоположной стены, глядя то на куртку, то на блюющую даму. Кажется, вот-вот, вот сейчас он со всей дури впечатает ей в голову свой тупоносый башмак.

Мне надоело, я убрался в комнату, стал раздеваться. Пора спать. Долго прислушивался, со страхом и интересом ожидая звук удара и сразу за ним - дикий взвизг Лены, рычание здоровюги, а поверх них - одобрительный гогот Лехи.

13

В Минусинске эпидемия гриппа. Говорят, больницы забиты, лекарств нет; в местной газете "Власть труда" из номера в номер печатают расчетный счет благотворительного фонда для закупки медикаментов. У нас в театре больше половины труппы на бюллетенях, спектакли на две недели отменены.

К тому же там очередное чепэ. Отмечали день рождения актрисы Тани Тарошевой. Я с утра ничего не ел и поэтому опьянел очень быстро. Дополз до нашей кандейки, упал на топчан и отрубился. И, оказалось, правильно сделал. После пьянки педераст Лялин, подкараулив на лестнице Игорька, схватил его и стал целовать, а Игорек вырвался и рассказал об этом парням. Вадим, Андрюня и Леха, само собой, решили разобраться, но переборщили. В итоге Лялин в больнице со сломанным ребром, сотрясением мозга, чем-то еще. Ходят слухи, что накатал заяву в милицию...

Леха получил денежный перевод и сегодня свалил к родителям. Поехал через Абакан, - из Минусинска-то поезда в западном направлении не идут, - а я с ним за компанию, решил наконец-то абаканских ребят повидать.

Здесь тоже хватает перемен и неприятностей. У Олега Шолина от рака умерла мать, Серега Анархист с женой разошелся. Живут теперь вместе в шолинской трехкомнатке. На деньги, какие у них были, закупились двадцатью килограммами гороха и десятью буханками хлеба. Анархист насушил сухарей. Едят по два раза в день гороховую кашу, не голодают.

...Шолин мается у окна, я сижу в кресле, с удовольствием курю стрельнутую на улице фильтровую сигарету. Анархист полулежит на диване. Он в своем старом среднеазиатском халате, на плечах парадные погоны полковника, красный десантский берет со значком "ИРА" сдвинут на затылок. Увлеченно читает вслух из толстой тетради:

- "И вот последние бойцы Ирландской республиканской армии оказались в западне. Укрепившись в руинах белфастского порта, они героически отражали атаку за атакой озверевших британских карателей. Со стороны залива по бойцам вели ураганный огонь военно-морские силы. Ракетно-бомбовые удары выкашивали бойцов, но оставшиеся в живых не желали пощады. "Свобода или смерть!" шептали их растрескавшиеся губы. На самом верху огромного портового крана развевался зелено-бело-оранжевый стяг - символ свободной Ирландии".

- Нет, все, она не придет, - объявляет Шолин и поворачивается к окну спиной.

- А? - Выдернутый из чтения этой репликой, Анархист вопросительно и ошалело глядит на Олега, потом понимает и машет рукой: - Брось, Шолинберг, куда она денется!

- Нет, нет, я ее потерял.

Вздохнув фальшиво-сочувствующе, Анархист обратился ко мне. Сообщает раз уже, наверное, пятый за тот час, что я здесь сижу:

- Вот роман написал. Девять суток беспрерывной работы. "Свободу!" рабочее название. Как окунулся на первой странице, так вот сегодня утром вынырнул только, когда точку поставил. Перечитываю теперь.

И я в пятый раз отвечаю:

- Молодец, молодец, Серега. - Других слов на язык не приходит.

- Та-ак... - Он доволен моей скупой похвалой, он снова уткнулся в тетрадь, ищет, где прервал чтение. - Так... ага... "В небе кружили хищные стаи королевских вертолетов..."

- Серега, - больным голосом зовет Шолин, - давай попозже. Сил нет никаких...

Анархист покорно захлопнул тетрадь. Уронил голову на подушку. Олег бродит по комнате. Часто останавливается у окна, глядит во двор и, не увидев желаемого, отворачивается. Продолжает бродить.

Обстановка квартиры та же, что и при его маме. Беспорядок, конечно, не слабый, воздух прокуренный, но по существу - никаких перемен. Вещи, мебель напоминают об уютной семейной жизни, ведь неживые предметы намного долговечней людей.

Сервант с праздничным сервизом на двенадцать персон, хрустальными рюмками и фужерами. Старинная, украшенная рисунками звезд и хлебных колосьев швейная машинка стоит на белой еще, почти свежей кружевной скатерочке. Вдоль стен два стеллажа с тем набором книг, что имелись в советское время в каждой интеллигентной семье: коричневый двадцатипятитомник Горького, зеленый Чехов, такой же зеленый Диккенс, светло-синий Блок, сиреневый трехтомник Бунина, разрозненные тома библиотеки всемирной литературы, бумажные корешки серии "Классики и современники"... В углу на тонких ножках огромный фанерно-стеклянный ящик - телевизор "Рубин".

- Вот, Сэн, такое дело, - говорит мне Шолин, - теперь я в ранге круглого сироты. Никого у меня... совсем никого не осталось.

Еще месяца два-три назад он был упитанным, светловолосым, чистеньким юношей. С ним я познакомился в одну из первых же своих поездок сюда, в Абакан. В тот раз я решил посмотреть рок-фестиваль, а получилось, что и сам поучаствовал, попросив подыграть попавшихся на глаза ребят-музыкантов. Шолин оказался барабанщиком, подстучал в тему. После выступления мы распили с ним бутылку портвейна, он предложил мне переночевать у него дома. Он, помню, тогда учился на первом курсе физмата в местном пединституте; даже по пьяни разговаривал очень культурно, употребляя массу умных словечек, постоянно сбиваясь с "ты" на "вы"... За несколько лет он потерял всех родных. Сначала умер дед, диктор местного радио, потом отец, а теперь вот и мать. Она работала в НИИ, изучала историю древних хакасов и, уже даже очень больная, что-то писала. Я ее видел несколько раз, ночуя у Шолина, и она с каждым разом становилась все больше похожей на мертвую. Олег за ней ухаживал два с половиной года, в институте академы брал, а она вот все равно умерла от рака желудка...

Олегу осталась трехкомнатная квартира, ее получили, как я слышал, не так уж давно, и вот - бах, бах, - и из четырех человек он теперь в ней один. В двадцать лет.

Все эти трагедии сильно его изменили. Он вдруг стал худощавым и выше ростом, волосы как-то очень быстро и беспорядочно отросли, свалялись, лежат на голове грязно-желтым париком. На лице застыла гримаса мученика, вокруг рта, на лбу появились бороздки морщин. Он двигается как-то рывками - дернется, сделает несколько быстрых движений, а потом обмирает, словно бы проваливается в забытье; затем снова рывок, полминуты активной жизни и снова ступор. На него как-то неловко, стыдновато смотреть, как на инвалида или калеку...

- М-м, - соболезнующе мычу в ответ, а Анархист, спасибо ему, скорей начинает успокаивать:

- Не надо, Шолинберг, не думай. Не вернешь ведь. Тебе надо активным делом заняться. Напиши тоже что-нибудь...

Олег, горько хмыкнув, присел к столу, стал скручивать цигарку.

- Вот, - заметил, - мама табак купила, чтоб на даче тлю травить, а я теперь его курю.

Повозившись на диване, Анархист снова взял в руки тетрадь, полистал. Обратился ко мне:

- Посоветуй, где можно мою "Свободу!" опубликовать. Ведь нужная книга. Нужно ее донести до народа.

- Ох, господи, - морщится Шолин, - какой дурачок...

- Ладно, Олег, я ведь не с тобой разговариваю, в самом деле.

Кажется, Олег и Серега начинают ненавидеть друг друга. Мне это куда как знакомо - я-то намучился выше крыши за полтора года со своим дорогим соседушкой... Если хочешь найти врага - поживи с человеком бок о бок продолжительный срок. Убить будешь готов.

Затыкав окурок в переполненной пепельнице, Шолин дернулся:

- Все, не могу больше терпеть. Пойду! Ее нужно найти!

- Да, блин, куда ты пойдешь-то?! Ты хоть знаешь адрес этой Женечки? взрывается Анархист. - Нашел тоже объект страсти. Было б что.

Шолин не слышит, он в прихожей, он обувается, нервно шуршит курткой.

Хлопнула дверь. Ушел.

- Что это за Женечка? - интересуюсь.

- А, привел позавчера какую-то, - говорит Анархист. - Сутки торчал с ней в той дальней комнате, меня не пускал... Потом она ушла, обещала сегодня утром вернуться. И он вот с шести утра прыгает, ноет. Знаешь ведь его, ему лишь бы страдать... Давай лучше о деле.