Сулейман Рагимов - Орлица Кавказа (Книга 2) Страница 26

- Лучшие будет, если Гачаг возьмет в плен губернатора и его жену, а дотом обменяет на Хаджар, - вставил свое слово Карапет.

- Ты поумнел, братец. Опасности делают из ключника мужчину, - улыбнулся Томас.

- Не время говорить друг другу приятные слова! - произнес Аллахверди. Ты, Карапет, собери мне еды на дорогу. Томас, копать продолжайте, да побыстрее! Теперь нужно уже рисковать. Меняйтесь чаще!

Скоро Аллахверди был в пути. Это был человек действия и дорогой не думал о том, что теперь будет, что предпримет Гачаг, он помнил одно: надо быстрее дойти до цели, и потому не знал усталости.

Глава двадцать вторая

Генерал тяжело опустился в кресло и поднял глаза на свою жену, стоявшую рядом с врачом.

- Поди прочь! - сказал он вдруг врачу.

Тот почтительно склонил голову и, многозначительно взглянув на Клавдию, вышел в свою комнату.

- Я вас не узнаю, ваше превосходительство, - строго сказала губернаторша. - Служебные неприятности - не повод забывать правила хорошего тона.

- Правила? - усмехнулся генерал.

- Полноте, мой друг. Вы утомлены с дороги, и все вам видится в дурном свете.

Клавдия устала от резких перемен в настроении мужа и на этот раз выбрала, видимо, не те слова, так что генерала покоробило.

- Все мишура, - сказал он, немного отстраняясь от руки жены. - А какая под этой мишурой нагая правда, никто не ведает. Ты заботишься обо мне, пока эта забота приносит и тебе какую-то пользу...

- Федор! Очнись, о чем ты! - воскликнула она.

- Я устал, - бросил, поднимаясь, генерал. - Хочу побыть один.

Несколько дней в доме висела тяжкая тишина. Слуга Белобородова несколько раз приходил сказать, что князь спрашивает не нужно ли чего, но генерал досадливо отмахивался; он часами сидел в кресле, закутавшись в плед, рассеянно отвечал жене, равнодушно позволял вести себя обедать, равнодушно съедал все, что ему подкладывали и так же равнодушно отказывался от изысканных вин, до которых был всегда большой охотник.

Временами на него нападал озноб, поднимался жар, накатывались навязчивые кошмары, и тогда начинало казаться, что он теряет рассудок. При таких приступах он лежал весь в испарине, быстро бормотал обо всем вперемешку, путая прошлое, настоящее, желаемое и действительное, отдавал приказания каким-то солдатам, просил избавить его от соседства с наместником, жаловался императору на клевету и интриги, ложь и предательство.

В минуты прояснения генерал становился спокойным и грустным, вспоминал сам для себя о своей няне, каком-то дворовом мужике, который научил его свистеть сквозь пальцы, походные марши, боевых друзей, но чаще всего майский, светлый, тихий петербургский вечер, когда произошла их первая встреча с женой.

Холодная тревога заползла в сердце Клавдии; она могла примириться с любым недугом мужа и уже примирилась с мыслью, что при разнице в летах, быть ей рано или поздно сиделкой при генерале, а потом и стареющей вдовой, но находиться долгие годы рядом с душевнобольным, не смея ни отдать его в больницу, ни покинуть его! Думать об этом было невыносимо.

- Неужели же ничего нельзя сделать, чтобы прекратить эти ужасные приступы? -спрашивала она у врача почти униженно.

- Я Делаю все, что в моих силах... Если же мне нет доверия...

- Прошу вас, не надо, - трогала она его за руку, - прошу.

- А! Эскулап, - говорил неожиданно генерал. - Как, по-вашему, что бы это значило с точки зрения медицины: я пью лекарства, а жена моя, хорошеет.

- Федор! Перестань!

- Нет, почему же, - снисходительно улыбался врач.- При нервных расстройствах шутка - хорошее лекарство.

Он и в самом деле не придавал значения колкостям генерала, вспышкам его грубости и явным признакам пренебрежения. Пока все удавалось без лишних усилий, и он был спокоен: губернатор оставался беспомощным как дитя и вряд ли мог заняться делами в ближайшее время. Вокруг уже начинает складываться мнение, что он понемногу теряет рассудок, то есть воля наместника исполняется сама собою, о чем наместник никогда, конечно, не узнает, думая, что это дело врача. Правда, сам врач немного помогает болезни: обронит где надо невзначай смутное слово, загадочно усмехнется или быстро переведет разговор на пустяки, стоит завести речь о губернаторе или о его здоровье. Ничего не сказав, он говорит все, и это быстро становится предметом пересудов, полезных ему.

И самое приятное в его положении, чувствовал врач, что губернаторша из госпожи понемногу становится просительницей. Почему бы не случиться тому, чего он давно ждал бессознательно, томясь возле Клавдии и тоскуя без нее. Почему бы и нет? В нем много сил, молодости и красоты, она одинока, нуждается в поддержке и доверительности, кроме того, чувственность свою удерживает порой с трудом. А потом, ему приходилось слышать, что вынужденная все время поддерживать мужа, она переступала уже самую щекотливую заповедь, о чем, правда, не смели говорить громко. Возможность близости, все больше волнующая врача, делала для него поведение губернатора вовсе не обидным, а смешным и глупым.

Клавдия переживала пору зрелости. Налитое, как тяжелый осенний плод, ее тело не было обременено полнотой, а тонкие белые руки и хрупкая шея не производили впечатления худобы; нос был слегка вздернут, но лицо от этого не казалось курносым, глаза были большими, но не настолько, чтобы выражать лживую, кокетливую невинность. Словом, еще бы чуть-чуть, и она была бы простовата и вульгарна, но этого "чуть-чуть" не было. Сама того не осознавая, эта женщина ждала любви. Исподволь ожидание томило ее, и она подавляла его энергичной работой мысли, властью над окружающими, из-за этого занималась она делами мужа, которые ей стали ближе, чем самому губернатору.

Клавдия предлагала план за планом. Как подчинить себе Бе-лобородова, переиграть наместника, отомстить его жене, сухопарой старой козе, что сделать, чтобы в войсках, теснившихся в Гёрусе, был наведен порядок, заполучить симпатии местного населения и обложить, как волка, Гачага.

Но более всего Клавдию занимала "кавказская орлица". Узнав о ее красоте, губернаторше захотелось увидеть ее, поколебать стойкость мятежницы, перехитрить, выйти победительницей в соперничестве женщин, достойных друг друга по уму, изобретательности и отваге. Предлагая способы затмить блеск этой орлицы в глазах народа, разрушить ее власть, Клавдия доходила до самых фантастических проектов, но сама же их отвергала, либо наталкивалась на глухое, раздражительное непонимание мужа.

И все же она действовала. Губернатор категорически запретил ей видеться и говорить с Белобородовым; тогда она, надеясь на свои чары, решила уломать тюремное начальство и посетила темницу, где содержалась "черная кошка". И здесь ее постигла неудача: жидковолосый и тонкогубый офицер рассыпался в любезностях, пожирал ее глазами, но был непреклонен; и, хотя не отказывал прямо, женщина поняла, что ничего здесь не добьется. Ореол вокруг "кавказской орлицы" окончательно лишил губернаторшу покоя, и она в минуту прояснения сознания мужа даже предложила ему применить коварную уловку.

- Мы дадим ей бежать, а по дороге она исчезнет!

- Да, мне только этого не хватало, чтобы она сбежала.

- И не одна сбежала, - не слушая генерала, продолжала Клавдия. - Шепнем нечаянно кому-нибудь, как сможет Гачаг Наби выкрасть из темницы свою возлюбленную. А потом, потом исчезают в пути муж и жена, он и она, мятеж остается обезглавленным. Дальше уж дело военных, твое дело.

- Ишь ты! - махнул рукой губернатор. - Это все-таки жизнь, политика, а не сказки Шахразады... И вообще, не впутывайся ты в мое дело, раз уж увязалась за мной, - сказал генерал, входя в состояние крайней раздражительности, и она умолкла, но думать об этом продолжала.

Догадайся она, какую мучительную боль приносит мужу напоминание о мятежниках и обо всем, что с ними связано, оставь его в покое со всеми прочими делами, губернатор быстрее пришел бы в себя, но Клавдия относилась к нему по-прежнему как к неунывающему, сильному мужчине, которого трудности службы лишь забавляют и сама того не зная, не щадила мужа. Врач не останавливал ее, хотя и не поощрял.

Федор Матвеевич совсем угас, слушал не слыша, говорил не понимая, думал о чем-то своем и, кажется, слишком серьезном, чтобы посвящать кого-то в свои мысли...

Поздно ночью, уже засыпая, почуяла Клавдия странный шум в комнате мужа, будто по паркету шлепали босыми ногами, затем был стук не то двери, не то какого-то ящика. Накинув на себя шаль, Клавдия вошла в комнату мужа и обомлела: в длинной рубашке, босой, взлохмаченный генерал стоял у оружейного ящика и рассматривал пистолет, близко поднеся его к глазам, будто впервые видит.

- Федор!- крикнула она и бросилась к нему.- Господи, что же ты делаешь?!

- Уйди, - сказал он спокойно.

- Федор, родной, Федор, умоляю, оставь это! - плача говорила Клавдия.

- Стой не двигаясь, и тогда, может быть, я скажу тебе, почему я это хочу сделать.