Преломление. Обречённые выжить - Сергей Петрович Воробьев Страница 26

Пир был в полном разгаре. Пирующие разделились на несколько групп, в каждой из которых велись свои дискуссии. Я хотел было доложить Георгию Ивановичу, что во вверенных нам фурах температуры держатся в заданных пределах и до утра можно не беспокоиться. Однако мой наставник сосредоточенно слушал собеседника, механика-дизелиста Мишу. Не оставалось ничего другого, как присоединиться к ним, чтобы, дождавшись удобной паузы, отчитаться перед Георгием Ивановичем. Но Миша говорил без остановок, не давая вставить ни единого слова.

— …Поздно, — говорил он, — поздно ты взялся за ум. Раньше нужно было думать, когда детей растил. Потому как родить да накормить — это ещё полдела. А вот воспитать и добрый пример дать — это, может, и поважней будет. Какой ты пример детям подавал? Вкалывал без продыха? Так это ещё не пример. Главное, что в душу заронишь. А тебе же всё некогда было. Работа, командировки. А в промежутках что? Гости, застолья. Не так ли? А жена, небось, из ложечки кормила их до самого школьного возраста? Вконец избаловала. Что она у тебя ещё делала? В комиссионках деньги твои тратила. Да-а, это стоящее дело! Распустил ты их всех. Вот что я тебе скажу. Мужского начала не было в семье. А без этого кранты. Бабам на откуп отдавать семью — последнее дело. Потому что мужик в семье — бог и царь. Вот и разрушилось всё. А если не склеить никак — уходить надо. В отставку подавать.

— Ну, хорошо, — согласился Георгий Иванович, — допустим, развёлся. И куда я пойду? И вообще, ради чего жил-то?

— А этого никто не знает, ради чего. Ты же в этот мир не просился? Нас всех просто забросили сюда, не спрашивая особенно, хотим мы этого или нет. А раз забросили, то живи теперь, смотри по сторонам, удивляйся, ужасайся, делай, что тебе говорят, или не делай, радуйся, горюй, люби. Если бы люди знали, ради чего живут, всё было бы по-другому.

Я внимательно слушал. С чем-то соглашался, с чем-то нет.

Миша без устали продолжал:

— Перед самым отходом в экспедицию хоронил я соседа. Ещё не старый мужик был. На двух работах корячился. Дом — полная чаша. Дачу под Питером отстроил. Гараж приобрёл, машину туда вкатил. Но кондратий раньше времени хватил. И что? А никому ничего не надо в итоге. Наследников не оставил. Жене всё до лампочки. Она, кстати, показала мне хозяйство его гаражное. Господи! Чего там только не было! Железа человек столько в гараж натаскал, не то что второй автомобиль — танк можно собрать. Берите, говорит жена, если что надо для хозяйства, я всё равно в этом не разбираюсь. И подумал я тогда: неужто ради всего этого жил человек? И наверное, даже гордился тем, что у него «струмент» любой есть, вплоть до токарного станка, и шуруп разного размера, и винт с гайкой всякого калибра, и «запчасть» на все случаи жизни. А вот жизни самой уже и нет. А что осталось? Вот железо это и осталось. Хлам нашей цивилизации. А самое страшное, что и я ничем не лучше его. И на мне висит пусть не железный, так другой хлам: мусор одежд, мебелей, хрусталей, которые старательно всю жизнь в дом тащил, как крыса в свою нору. Неужто ради этого я в мир пришёл? Порой страшно от этой мысли.

Тут наконец-то вставил своё слово и Георгий Иванович:

— Пока живётся — живи, куда от этого денешься. Жизнь — сплошное преодоление, борьба с болезнями, холодом, отчаянием, бедностью или богатством. И бороться приходится до последней минуты. А когда нет трудностей, человек сам их ищет. Лезет в горы, например, как Женя Абалаков. Покоряет полюса, как Амундсен. Воюет с подлостью и неправдой. А для чего? Чтобы испытать себя. Для этого и я в экспедицию пошёл. В этом, по моему убеждению, и суть жизни нашей.

— Но не все же, в конце концов, в горы лезут и в космос летают, — вступил в разговор я.

— Правильно, не все. Но именно такие — пример для остальных. Если гора какая на пути твоём встанет, то будешь знать, что преодолима она, стоит только захотеть и напрячься, — добавил Миша.

— Вот за это и выпьем, — предложил Георгий Иванович, — за преодоление…

Выпив на посошок, дискутирующие стали медленно расходиться. После длинных дебатов люди замолкали, делались задумчивыми, вялыми, покидали празднество молча.

К шести утра мы остались вдвоём с Георгием Ивановичем. Ещё неделю назад экипаж жил по гринвичскому времени, и в шесть утра наши биологические часы были настроены на полночь. Пора было идти спать.

— Пойду посмотрю температуры и — на боковую, — на прощание сказал я.

— Сиди, — отреагировал Георгий Иванович, — сейчас моя очередь. И вообще — зови меня просто Жорой.

Он накинул на себя телогрейку и вышел.

Проснулся я только к вечеру. По Гринвичу был полдень. К своему удивлению, обнаружил себя в койке моего наставника, который, как мне хорошо запомнилось, ещё утром вышел на палубу посмотреть рефрижераторы. Лёжа под одеялом во всей своей «парадной» амуниции, я оправдывал себя тем, что сообразил снять хотя бы ботинки.

Георгия Ивановича застал в своей каюте на моей верхней койке и тоже при всём параде. В отличие от меня, он оказался более воспитанным человеком и, укладываясь в постель, всё-таки снял с себя галстук. Возможно, от непривычки тот сдавливал ему шею. Все остальные аксессуары одежды ему нисколько не мешали. Из-под одеяла с одной стороны торчала всклокоченная голова, а с другой — чёрные, до блеска начищенные ботинки. Чёрные рукава пиджака и чёрные ботинки явно контрастировали с белым пододеяльником. Скрещенные руки, как у покойника, лежали поверх одеяла.

— Живой? — спросил я у своего соседа Бориса Симховича, лежащего на нижней койке и внимательно читающего «Листья травы».

— Если посмотреть на вашего коллегу, — отреагировал сосед, оторвавшись от книги, — так только в гроб кладут. Но, судя по периодическому всхрапыванию, живой.

Пора было Георгия Ивановича будить.

Когда он наконец приподнял свою всклокоченную голову и тупо уставился мимо меня в невидимую отсюда туманную даль, я громко и торжественно произнёс:

— Здравствуй, Жора, Новый год!

Сезон долгих полярных ветров

Начальник станции «Новолазаревская» Лев Иваныч требовал везде, а особливо в доме, где он жил, идеального порядка. Дом стоял на окраине. В нём, выкрашенном ещё 15 лет назад белой масляной краской, обитали, помимо Льва Иваныча, метеоролог Сан Саныч и начальник радиостанции, или попросту Витя-радист.

Основываясь