Елизавета Михайличенко - И-е рус,олим Страница 28

Черт, кофе! Сбежал. Кинолог хороший все-таки рассказчик. Каждый раз поражаюсь -- трепло треплом, косноязычный, а все внемлют.

-- А почему не кричал "ау" или еще что-то? -- спрашивает Ортик.

-- Ты еще спроси, почему "а-Тикву" не пел,-- отвечает Кинолог.-- Где-то рядом происходят интимные действия... Я что, ишак? Орать "ау-ау" должен? Че я, кайфоломщик? Да и вряд ли Гришаня отозвался бы, да? Не верил я, что он раскается... Не было у меня веры в человечность на тот момент, гы.

Брешет, все-таки. Только зачем? Ортик сидит перед тихо бормочущим телевизором, откинувшись на подушку, словно его смотрит. А на самом деле -все внимание на Кинолога. Как подслушивающий старших пацан. Интересно, в ешиве своей о чем они разговаривают на переменах? У Белки в глазах личный такой туман. А у Давида... Что-то мне совсем не нравится ни выражение его лица, ни выражение глаз. Крутит его что-то, как больной сустав перед дождем. А у Кинолога какое-то туберкулезное оживление:

-- Короче, шел я по такой же кишке. Бац -- решетка! Решил Ивана будить. Но хорошо, что зажигалка еще не кончилась. Вижу -- не то, не та решеточка. Трухлявая, дрянь. Пытался руками высадить -- ни фига. Но со мной же был мой верный друг. Вот я его и достал. И в замок шмальнул. А че? Выхода ж у меня не было. Нормально, получилось. Я даже удивился, думал это чистый Голливуд когда замки так курочат. Но и мы можем, гы.

-- Подожди, Кинолог,-- ужасается Белла, как-то с середины фразы включившаяся в сюжет,-- а куда ты вообще попал? К арабам, что ли?

-- Аха! Точно! Я это заподозрил еще когда решал -- стрелять или нет и решил, что надо. Наши, типа, простят. А с арабами иначе нельзя. Сбил, короче, нафиг замок. И попадаю в подвал. Такой серьезный подвалище. Там много чего было. Я там все время обо что-то то цеплялся, то спотыкался. Потому что зажигалка кончилась, и я на ощупь шел. И тут, представьте, как даст мне по шарам светом! И на меня, бля, как сверху кто-то рухнет! Я усрался, но успел пистолетом вмазать. Повезло, в морду попал. И сразу же вверх стрельнул! Тут уже этот усрался, отвалился. И типа -- руки вверх, стоит. Я смотрю -- блинннн, харя такая усатая, знаете, жирная, в три дня не обосрешь. И развороченная, я ж хорошо вмазал.

-- Ну и ты что? А он один разве был? Дальше давай! -- сопереживает Ортик.-- У них же семьи большие!

-- А я о чем? Вот стою и думаю -- этот уже выключенный, но бляяяя, у них же семьи, как слоновья жопа! Ща вся хамула, думаю, набежит. И зарежут нафиг. И тут у меня -- мысль! Я этого прихватываю за его саван, тычу в бок дулом. И так спокойненько, тихо, так интеллигентно ему -- мол, спокойно, дядя, все под контролем, я капитан Дубровский из ШАБАКа. Проводим рейд, проверяем ходы. В пещере найдены мешки со взрывчаткой. Это уж не из твоего ли ебаного подвала ее туда волокли? Он клянется: я -- не я, бомба не моя... А тут уже еще один заползает. И усами так шевелит... Ладно, говорю, разберемся. А пока, ребята, давайте, выводите меня на свет, но так, чтобы соседи не заметили. Нахрен вам подозрения в сотрудничестве с ШАБАКом?

-- Согласились? -- спрашивает Ортик, преданно глядя на Кинолога.

-- А че им не согласиться? Не то слово! У меня ж еще почти полная обойма аргументов в руке была. В общем, вышел на свет, как раз светать начало. И чесанул к Цветочным воротам... Так что не зря я уродовался, разрешение на пушку получал... Ну как, ниче адвенча?

Давид сидит с застывшим несчастным лицом, уже почти и не слушает Кинолога. Встает, достает список натурщиц. Ясно, будет Марте звонить. Ну правильно, надо разобраться. Сейчас еще явится Марта и расскажет, как она отошла в пещере отлить, а мы с Кинологом тут же исчезли...

-- Добрый вечер,-- говорит Давид.-- Могу я поговорить с Мартой? У тети в Хайфе? А, да, конечно. Извините.

Снова набирает. На мобильник... Не отвечает... Ну, не отвечает. Мало ли что. Почему Давиду это так уж не нравится. Впрочем, и мне все это начинает не нравится. Что-то тут не так...

Пьем кофе. Ортик вдруг суетливо хлопает ладонями по дивану, как слепой, застывшим взглядом вперившись в экран. Наконец, под руку ему попадает пульт, он увеличивает звук и мычит, показывая пальцем в телевизор. Смотрим. На экране давно примелькавшаяся дикторша из новостей:

-- ... молодая женщина. Ее тело было найдено в пещере Цидкиягу. Труп находился в источнике, называемом Львиный зев. На теле обнаружены многочисленные рваные раны. Личность убитой уточняется. Расследуются версии убийства как по националистическим, так и по криминальным или романтическим мотивам.

-- Вот,-- говорит Белка почти нормальным голосом.-- Доигрались!

-- Ну что, Борис,-- говорю я тихо, голос у меня нехорошо подрагивает.-Что ты теперь нам расскажешь?

-- Не-е-ет,-- мотает головой Ортик,-- этого не может... не может...

-- Да, это она,-- кивает кому-то Давид.-- И я не смог... я был занят... я понял слишком поздно... поздно.

-- Бляяяяя,-- мычит Кинолог,-- Гришка... Зачем?

Белла

Я сказала: "Доигрались". И эта моя естественная реакция сказала мне о многом. Ну когда еще человек может увидеть свое нутро, узнать о себе ту правду, которая таится в тебе, как привидение, в которое не веришь, хоть и слышишь по ночам его шарканье? В этом "доигрались" было меньше сочувствия к убитой девочке, чем страха, что мы все, или кто-то из нас в азарте разбил чужую куклу. Что это как-то неприятно изменит ситуацию, нарушит планы и отношения. Собственно смерть Марты я восприняла как-то абстрактно. В общем-то вся информация "из телевизора" не телесна. Да и привыкла я в последнее время узнавать из теленовостей об убитых мальчиках и девочках, которые чаще были младше меня, чем наоборот... Ну вот, уже виноват телевизор...

Я ее, конечно, недолюбливала, но кого я вообще долюбливаю? Еще, сразу после моего "доигрались", возник ужас. Но и это -- когда я поняла, что придется искать виноватого среди своих. И мертвая Марта опять была лишь поводом к этому ужасу. Она теперь вообще оказалась в роли своего портрета -висит на стенке моей памяти и мечтательно ухмыляется. Кажется, я ее и неживую недолюбливаю. И понимать это про себя не хочется...

И то, что Гриша сразу стал вопить про Кинолога, это было... ну неправильно. Допустим, что правду говорил Гриша. Но из того, что Марта ушла с Кинологом, не следует, что он ее убил. Следует лишь то, что он виноват в ее смерти, а это совсем не одно и то же. И почему я должна понимать это лучше, чем Гриша? Во всяком случае, Кинолог не орал демонстративно, что Гриша -- убийца, хотя, если правду говорил Кинолог, и Марта ушла с Гришей, гиперреакция Гриши выглядит более подозрительной... Но все дело в том, что Гриша убить не мог. Но... и Кинолог тоже не мог. Потому что никто из наших не мог. За двадцать лет я каждому из них дала больше поводов себя убить, чем эта бедная девочка за несколько часов, что бы она не вытворила. Бедная. Бедная Марта... Все равно, не очень жалко. Скотина я все-таки.

Я встала, потому что в статике мысли начинали громоздиться, как льдины и, казалось,-- еще немного и погребут меня под обломками. Походила взад-вперед по мастерской, совершила несколько кругов. Подумала, что руки лучше держать за спиной. Усмехнулась внутренней усмешкой. В какой-то момент, проходя мимо грязноватого пятна на стене поняла, что здесь висел мой портрет, что меня, то есть, тут больше не висит. Нет больше здесь для меня места. Это меня если и огорчило, то лишь на миг, как бы ночная птица задела крылом, обдав страхом, а потом и улетела к своей идолопоклоннической луне. Мне же оставалось выйти на открытое пространство и забыть сюда дорогу. Но я была на это не согласна. Я однозначно предполагала сражаться за прошлое, поскольку на другое прошлое у меня уже не было достаточно сил, а главное -чувств. Но на пути к нашему общему прошлому возникло препятствие. Туда теперь можно было добраться только через труп. Марты. Нас словно разбило кием этой смерти...

Странно повел себя Давид. Впрочем, странно было бы, если бы он повел себя не странно. А вот то, что он был сильнее всех напуган -- это... Он все время был с Леей. Скорее всего. Теперь уже точно никто ничего не знает. И вот это самое страшное -- мы все усомнились друг в друге... Нет же, самое страшное -- это убитая Марта. Лучше бы ее убил Ортик, если уж все равно кто-то... Ортика я слишком плохо знаю, чтобы быть уверенной, что он на это не способен. Но сначала я мучила Ортика своим разговором, а потом он уснул. Или сделал вид, чтобы я отстала. И не заставляла его обещать то, что он не хотел, не мог, да и не имел права мне обещать. Теперь, наверное, считает меня ненормальной. Конечно, считает. Наверное, не без оснований. А Давид всерьез забеспокоился насчет мамзера. Все мы психи. Но не убийцы.

Тем временем я продолжала свою прогулку по мастерской, как по внутреннему дворику. И уткнулась в еще одно пустое место. Ну конечно, тут висела Марта. Словно кто-то ластиком прошелся по цветной стене, оставив белесый след, который больше напоминал о Марте, чем тот перегруженный сливочным кремом торт, который Гриша вставил в раму. Лучший памятник. Лучше того, что теперь висит у меня... и мимо которого мне теперь надо будет ходить... хранительницей которого я зачем-то оказалась... И теперь, когда по ночам мне будут слышаться шорохи из салона, я обязательно буду представлять как некто в маске крадется по моему дому и слизывает с ее портрета белые кремовые розочки... или красное вино... бррр... А еще она вчера звонила своему парню, так бесхитростно ему врала... А потом этот некто снимает маску, и я узнаю... кого?