Елизавета Михайличенко - И-е рус,олим Страница 29

Как же так получилось, что Гриша смог объявить Кинолога убийцей? И Давид не стал возражать? А Ортик формально молчал, но видно было, что верит Грише. Впрочем, и я молчала, пока Кинолог бился в истерике, кричал, что часто бывал на грани зла, поэтому не переступит ее даже в экстремальной ситуации, что прекрасно это про себя знает, в отличие от нас, поведение которых в экстремальной ситуации непредсказуемо. Я молчала, всматривалась и прислушивалась к себе -- верю ли в искренность этой слишком уж бурной истерики.

А вот когда Кинолог, как бы очнувшись на полуслове, провел ладонью по мокрому лицу, словно закрывал сам себе глаза, а потом выбежал из мастерской, не закрыв дверь, словно не решившись захлопнуть ее навсегда... Я побежала за ним. Зачем? Помочь! Или я испугалась, что придется быть членом заочного трибунала? Да. А я могу быть только адвокатом. Нет, адвокат Кинолога должен подлавливать Гришу на вранье, значит и адвокатом я тоже не могу. И не хочу. И не буду.

Пока я выкрикивала Грише все, что узнала о нем за последние полчаса, Кинолог куда-то свернул, в общем -- исчез. Хорошо, что я знаю его повадки. Он должен был плюхнуться в такое кафе, "где оскорбленному есть чувству уголок". А это далеко не первое попавшееся. Значит,-- длинная подворотня, связывающая чередой питейных заведений Кошачью площадь с улицей Яффо. Я прошла красные фонари суши-бара "Сакуры" -- нечего ему там сейчас делать. Как и во "Дворике Пини" -- не до бычьих хостов. И зашла в ресторанчик "Эльдад вэ-зэу", где в дальнем углу и нашла Кинолога даже раньше, чем ему подали первую дозу алкоголя.

Сажусь напротив. Кинолог поднимает на меня полные осмысленной скорби глаза и усмехается:

-- Вычислила... Ну правильно, "Эльдад и пиздец", куда ж я еще мог... Пить будешь?.. А жрать?.. Тут печенка гусячья вкусная.

-- Я лучше твою поклюю.

Не знаю что ему сказать. Ну, помолчу.

Приносят стакан. Кинолог выпивает прежде, чем официантка успевает уйти:

-- Такого же два раза. И это, фуа гра для дамы и мне мясо какое-нибудь жареное, во, бефстроганов. Питье -- сразу!

Знать бы, что мы будем пить. Я даже не заметила какого цвета было то, что он опрокинул. Да какая разница. Интересно, он удивился, что я за ним пошла? А если нет, то почему? Грустно, что вопрос "кто убил Марту" так быстро оброс массой мелких личных вопросиков.

-- Сученок,-- констатирует Кинолог.-- И всегда им был. Но раньше он был одиноким сученком. А теперь он сученок, сбивающий стаю. Скажешь, нет?

-- Ты что, хочешь чтобы я сказала "нет"?

-- Не, не хочу. Даже очень не хочу,-- вдруг говорит он как-то надтреснуто.-- Получается, Белка, что типа того -- одна ты у меня осталась. А я у тебя тоже один. Ты хоть это сама понимаешь?

Увы. Но вряд ли он имеет в виду то же самое.

-- Уволь,-- говорю я, не желая тереться бортами.-- С этим -- к Ларке.

-- Дура,-- вздыхает он,-- вечно ты об одном. Эти твои хронические поиски Прекрасной Дамы мужского пола тебя обрезают. То есть, как личность...

-- Гы,-- грустно констатирую я.

-- Во, ты поняла.

Поняла, да. И не сейчас. Но об этом -- точно не сейчас и не вслух... А ведь Кинолог прав. Он один остался у меня такой -- которому ничего от меня не надо. Единственный из своих, кого я не прикармливаю, кроша линеву булку. Булка тут же материализуется -- "экстренные" стаканы с виски почему-то сопровождаются теплыми булочками с маслом.

-- А вот тебе конфетка за понятливость,-- Кинолог поднимает на меня больные глаза.-- Вникай, Белка -- повторять не буду. Я недавно подумал, что моя частная жизнь -- это только вы. На работе -- коллеги. Но и дома они же! Ларка мне -- коллега. И даже единственный сын -- коллега. Такой плохо говорящий по-русски коллега-ватик. Он, наверное, и пить со мной не будет, когда вырастет. Средний класс во втором поколении, бля!.. Как ты думаешь? Неважно. Давай, Белка, дернем за дружбу, которую просрали и которую еще не просрали,-- Кинолог поднимает стакан на уровень горизонта, да и говорит не мне, а, скорее, этому стакану.

Я тянусь к нему своим, и в какой-то миг два зависших меж потолком и столешницей, приникших друг к другу, словно всматривающихся в колеблющееся содержимое стакана, так напоминают мне нас самих... разделенных двойной стеклянной стенкой, боящихся расплескать колеблющийся на дне "spirits" и звякающих внутренними кубиками льда...

-- За то хорошее,-- отзываюсь я,-- что в нас осталось. Кинолог, в тебе осталось еще что-то хорошее? Во мне -- мало.

Кинолог кивает, скорее в ответ своим мыслям, чем моим словам. И говорит:

-- Или вот этот Город. Фигли мы в нем живем? Как мы тут оказались? Неужто многовековыми, бля, молитвами: "Если забуду тебя, Иерусалим, пусть забудет меня десница моя, и пусть язык мой прилипнет к гортани, бла-бла-бла..." Но он меня... Держит. Держит он меня, Белка, вот в чем загадка. Что мне -- Иерусалим? Что я -- Иерусалиму? Хрен поймешь. Я даже чем меня Ларка держит -- не понимаю. Ладно, про Ларку еще можно понять.

-- Всех нас сюда прибило,-- говорю я.-- Подсели мы на этот Город.

-- Да, скорее на игле, чем на крючке, права. Но все равно фигня это, не то. Вот я -- свиноед, мне ваши религиозные понты вообще по барабану. Меня в Силиконовый рай регулярно покупают. Так не еду же...

-- Да ну тебя, какие у меня еще религиозные понты?

-- Ты про них еще сама не знаешь, гы. А, вот зачем я тут живу. Чтобы не сдать Город пингвинам. И арабам чтобы не сдать. Из пакости... Потому что это -- мой Город, и в нем я жру свою свинину!.. Фигня все это... Давай... ее помянем. Я, знаешь, ведь действительно тогда за ней шел. Так, не знаю почему. Из ностальгии. Может это, она мне Ленку Павлову напомнила, как ты думаешь? В общем, какая нафиг разница. Теперь уж точно никакой. Пошел и пошел. А она -- к Гришке в мастерскую заходит, представляешь? Такие совпадения всегда кончаются или очень хорошо, или наоборот. А когда хреново, так по всей морде. Во всяком случае, в этом Городе. Как-то так...

Поминаем. Закусываем теплыми булочками с чесночным маслом. Кажется, последний раз я ела булочку с маслом в детстве, когда после школы было лень разогревать какой-нибудь мамин суп. Было же время, когда о калориях я вспоминала только на уроках физики, да и то с трудом.

Прикольный интерьер в этот раз не прикалывает. Наоборот, все эти выстроившиеся напоказ старые радиолы, швейные машинки, мясорубки и прочие атрибуты нашего детства не были для меня сегодня музейными чучелами, а оказались ожившими. Когда я последний раз нормально разговаривала с Кинологом? Тогда же, в детстве, у вот такой же радиолы, еще до полового созревания.

-- Тебе эта хреновина ничего не напоминает? -- Кинолог тычет пальцем в сторону той самой радиолы. Надо же!

-- Да, я тоже узнала. У тебя точно такая была, в твоей комнате. Забавно.

-- Бляяяя, Белка... Даже не знаю когда б я невинность потерял, если б не эта штука... Гы. Не, я в том смысле, что у нас же всегда дома кто-то был... Мама на полставки работала, две бабушки, дед... и никакой звукоизоляции. Кошмар. Короче, эта радиола все заглушала. Я ведь девок стал водить еще когда был пионером... во, блин... Белка, ты помнишь, как мы были пионерами -- галстуки, барабаны, будь готов... Не, не пугайся, пионерский галстук я тогда уже не носил, а то записали в анекдотного Вовочку... А я просто раньше вас повзрослел. Раннее половое созревание, Белка, этта страшная вещь. Мозги ребенка и гормоны мужчины, гы... Ну я и развернулся. Дааа... А высшим авторитетом по бабам у меня был Джексон из строительного техникума... Вот Шариков и получился. А че, мне нравилось. Гришаня тот же ходил следом, в рот смотрел, выпытывал. А потом -- бац, приговор "примитив, Кинолог". А Шариков, это, тем временем развивался. А вы не замечали. Знаешь, как это обидно, меж прочим.

А что мы друг в друге вообще замечаем? Морщинки. Красные глаза... Беременность. Особенно заметную у одиноких женщин... Ортика напугала. Давида с этим вопросом о мамзере напугала. А как бы я сама отнеслась к женщине, которая вдруг захотела родить Машиаха!? Я бы отнеслась к ней с опаской. Я бы постаралась к ней вовсе не относиться. И поэтому мне нужно перестать разговаривать на эту тему с собой. Нужно просто понять, что это -- средство. Принять это, как средство. Медицинское. Как средство от того, к чему я неуклонно опускаюсь, спускаюсь. Спускаюсь я к ручью за водой для вскипевшего радиатора. А вода темная и заплесневела. Стоячая вода. В этом -непристойная тайна моего уныния.

А мне бы дальше ехать... силы-то у меня еще есть... и еще не очень опаздываю, хотя уже времени не хватает... Дай мне, Господи, водички. А я тебе ребеночка рожу. Машиаха. И стану бабой Марией по имени Белла... Ну как же для чего, Господи! Для того, чтобы победить упертый хаос. Чтобы светлым смыслом его разрезать. Сделать тьме кесарево сечение и получить надежду в виде воплощенной генетической шизы, в виде маленького Машиаха. И я хочу быть его биологической матерью. Потому что мне нравится, когда у происходящего со мной появляется смысл и я желаю всем сердцем приблизить этот смысл к высшей точке сакральности. Да я уже вынашиваю Мессию, Господи! Только об этом никто не знает. Да я и сама догадалась о том, что всерьез беременна этой идеей только вчера ночью, в пещере под Старым Городом. И до смерти напугала этим одержимого танахической генетикой хаббадника.