Владимир Кожевников - Забытый - Москва Страница 29

Дмитрий ничего не соображал, но почуял: сейчас! сейчас! и слепо отдался на волю Юли. Девушки бросились врассыпную выполнять приказания, а она, как клешней вцепившись в руку, потащила его по лестнице вверх, вверх, потом налево куда-то, в закоулок, в дверь, втащила как пойманную мышь в светелку, дверь - хлоп! и на мощную задвижку - щелк! и остановилась перед ним, опустила глаза, плечи, руки - ну!!!

Дмитрий прохрипел шепотом:

- Не зайдет кто?

Она откликнулась скороговоркой, тоже с хрипотцой:

- Люба с Великой княгиней кататься уехала, на тройке, раньше часа не будет. Монах у Володьки, раньше всех придет. Но он же не сунется... Алешку с Гаврюхой еще найти надо. Только если Ефим припрется уточнять, но с ним я просто... - и заглянула в глаза, и утонула в них, и кинулась на шею, обвила руками, повисла: - А-ах, Митя мой! Как ты долго!..

Он отнес ее и уронил на лавку, они бросились друг к другу, как голодные к куску хлеба, суета, сумбур, он раздевал ее, она его, мешали друг другу, спешили, задыхались... Наконец он воткнулся в нее, и ему показалось (как тогда, в самый первый раз), что распорол ее надвое, а она (тоже как тогда) ухнула по-медвежьи, вцепилась в поясницу и неимоверно сильно прижала к себе, и заскулила по-собачьи, и он сразу же изверг в нее всю свою страсть, все ночные бредни, все, накопившееся в нем за время разлуки. Но ни на миг не подумал приостановиться, прислушаться к себе, а продолжал бешено втыкаться в нее, совершенно уверенный в себе, и сила его не вяла!

А уж она!.. Она, кажется, вся состояла из одного неизъяснимого наслаждения! Через каждые пять-шесть движний по телу ее пробегала мелкая, но ясно ощутимая им дрожь, она с пристоном выдыхала: ммыхх! - вытягивалась в тугую струну и на мгновение замирала, вынуждая замереть и его, а когда дрожь проходила и он вновь изо всех сил впивался в нее, она со всхлипом вновь цепко, и руками и ногами, обхватывала его, пять-шесть раз дергалась и с дрожью вновь вытягивалась в струнку. Это повторилось уже, кажется, больше десятка раз, без всяких изменений с ее стороны, только "там" стало сыро и очень просторно, и Дмитрию, чтобы сохранить полноту ощущений, приходилось все увеличивать размах движений, так что в конце концов, не рассчитав и забывшись (уж какой тут расчет!), он выскочил из нее, а когда опустил руку воздвигнуть все на прежнее место, вдруг почувствовал, как из нее буквально фонтаном изверглось что-то, и она вновь, задрожав и замычав, вытянулась и замерла.

"Так вот как это у них! Похлеще чем у мужиков! А я-то думал..." - он приостановился и услышал, как бешено колотится сердце, и почувствовал, какой он горячий и мокрый - как из бани.

И тут в дверь постучали.

Холодный ужас пополз у него по спине. "А вдруг Любаня вернулась!" Сердце тукнуло и упало, а с ним сразу и вся мужская сила.

Юли в этот момент, обвив его руками и ногами, бешено впивалась в его губы поцелуем. Услышав стук, она, нисколько не изменив позы, не вздрогнув даже, отвернула лицо в сторону, глубоко вдохнула, выдохнула и совершенно спокойным, ледяным с оттенком недовольства голосом громко спросила:

- Ну кто? Чего надо?

- Я это, боярыня, Ефим. Баня топится, а вот стол... На сколько человек?

Юли дернула головой, спрашивая взглядом: на сколько? Дмитрий кое-как высвободил руку, махнул: на всех, мол.

- Ну на всех наших, кто здесь, на восьмерых. Сам, что ли, сообразить не мог?! - взвинчивая недовольство, проговорила Юли. - Иди, я сейчас.

- Я уже думал, может, он захочет с княгиней только... Ладно, иду.

Юли прислушивалась несколько мгновений к удаляющимся шагам, все еще не расцепляя ни рук, ни ног, длинно прижалась к нему, но ощутив, как он увял, раскинулась, потянулась:

- Вставай, храбрец, одевайся быстро. Вон вода холодная в ведре, плесни в лицо, да посиди немножко, охолони, а я побежала.

Неуловимо, как только она умела, выскользнула вбок, прыгнула к ведру, брызнула водой себе в лицо раз, другой, юркнула за занавеску, пошуршала там недолго и появилась одетой, затянутой, строгой, недоступной, готовой встречать приехавшего князя - для нее ничего не произошло, а он все лежал, растерзанный, расхлюстанный, потный и, наверное, красный, без сил.

Ему стало стыдно и почему-то досадно, но он не успел разозлиться, даже понять, - она подошла, присела, взяла обеими руками его голову, приподняла, грустно-грустно заглянула в глаза, поцеловала эти глаза, потом губы. Осторожно, нежно. Отпустила, вздохнула:

- Спасибо, милый, родной мой. Теперь мне надолго хватит. Вспоминать... - и поднялась. Он успел схватить ее за руку, потянул к себе, она опять села.

- Юли! Как же ты?.. Неужели без меня так и мучаешься?! Одними воспоминаниями...

- Ну что ты... Разве с моим темпераментом я бы смогла? С ума бы сошла, наверное. Врать не буду. Хватаю иногда, когда совсем уж невтерпеж, кого покрепче, кто для "этого дела" поглянется. Только все они по сравнению с тобой такое... прости Господи. Так что сразу надо-олго охота пропадает. А воспоминания... Они всегда со мной. Иногда как возьмусь себя воспоминаниями разжигать... так мне лучше, чем с мужиком, становится.

- Во как!!

- Да уж так, - Юли совсем успокоилась, - а мужики мне теперь не столько для себя, сколько для тебя нужны.

- Для меня?!

- А для кого ж?! Сам сказал: все знать желаешь. А они за "это самое" все готовы отдать. А уж болтают! Хуже баб на базаре. Одевайся скорей, да умойся - лица на тебе нет. Пошла я, а ты немного погодя спустись.

Он дернулся еще что-то спросить, но Юли припала на колено, торопливо поцеловала, не дала говорить:

- Все расскажу, не беспокойся. В свое время. При княгине, чтобы... ну, чтобы о нас не задумалась. А сейчас поспеши ради Бога.

* * *

Дмитрий вышел от Юли, подтянувшись, одернувшись и оглядевшись со всех сторон и основательно поплескав в лицо ледяной водой. Начал спускаться по лестнице и увидел, что внизу уже стоит, расставив руки и загородив собой весь широченный проход, монах, улыбающийся во всю рожу и... опять трезвый!

- Ну, отче, ты, никак, и в самом деле завязал по-серьезному! Я прямо тебя не узнаю! - они обнялись и долго хлопали друг друга по плечам и спинам.

- Завязал, сыне, завязал, иначе нельзя, но вот нынче развяжу маненько, на вечерок... в твою честь. Больно интересно узнать, как ты там с ушкуйниками-то...

- Э-э, отец Ипат, там интересного мало. Я ведь не рассказывать, а слушать приехал.

- Ну-у, этого у нас для тебя хватит, только уши развешивай. Говори, с чего начинать.

- Погоди, отче. Я ведь только вошел. Еще и на сыновей глянуть не успел. Юли!

- Я, князь, чего тебе. - Юли подлетела, чудно полыхнула глазами, монах аж крякнул.

- Где Борька с Мишкой?

- У митрополита. Их там грамоте с утра до ночи обучают. Так строго, так много, прямо как невольников держат. Так их жалко...

- О-о, это неплохо! Чему ж их там?..

- Да разному. Там чуть ли ни сам Алексий за ними наблюдает. Понравились они ему. Собирается помощников из них себе делать. Я хорошо не знаю, княгиня расскажет.

Юли растворилась в великой всеобщей суете, а монах, выразительно глянув ей вслед, крякнул еще раз и склонился к Дмитрию, понизил голос:

- Ну хороша, конечно, баба, блеск, все мужики тут по ней с ума посходили. Но ведь не вот, чтобы лучше и не найти. Да и не молода уж... Сколько ей? Тридцать семь? восемь? Но как тебя увидит!.. Разом как-то, вмиг, в десяток, в сотню раз краше становится. Вспыхивает красой! В эти моменты даже я готов за ней, стервой, козлом скакать, прости, Господи, душу грешную! Ты бы сказал ей, чтоб остереглась как-то. Ведь увидит Любаня сразу все поймет.

- Да она, похоже, давно уж все поняла, отче.

- И как же?! - раскрыл рот монах.

- Как видишь, - Дмитрий пожал плечами. - Твоя-то Ботагоз как? Все кается?

- Оо-охх, сыне, моя Ботагоз теперь не Ботагоз, а Варвара. Опять затяжелела. Первый-то у нее выкидыш получился. Знаешь?

- Писала мне Люба.

- Теперь из церкви не выходит, меня до себя близко не подпускает. Помереть боится. Кто-то ей рассказал (узнаю - пришибу!) историю твоей матери. Вот она и... Не столько помереть, а вот дитя своего не увидеть... Живого...

- Ну-ну! А ты-то уж?.. Не можешь ее уболтать, успокоить? С твоим-то красноречием. Ты мне скажи, как дальше-то будешь. Женишься или опять так?

- Э-э! Ведь ты мое положение знаешь. Наладишься жениться, всплывет, что я монах. Возьмутся расстригать, с женитьбой большой вопрос, ведь я уж был женат, сраму не оберешься. Да и на тебя пятно, скажут - кем он себя окружил... Пущай уж, наверное, так пока... А? Как думаешь?

- Мне-то что! Мне ты такой сподручней, на подъем легче.

- Ну насчет "подъема" ты не сомневайся. За тобой я в каком хошь виде поднимусь.

Подошел Ефим:

- Здрав будь, князь! Как доехал?

- Здорово! Доехал хорошо. Как вы здесь, как хозяйство?

- Хозяйство - грех жаловаться. Все на месте, все в порядке, и запасено, и прибрано.

- А если сейчас в поход? - не удержавшись, Дмитрий подмигнул монаху. Но Ефим и бровью не повел: