Кто виноват - Алессандро Пиперно Страница 29

– Например?

– Монголия, Чили, Исландия…

– Никогда не встречала желающих отправиться в такую дыру.

– А теперь встретила меня, – с вызовом сказала Франческа. – Я прочитала потрясающий роман, действие которого происходит в Сантьяго. Клянусь, я бы туда поехала прямо сейчас.

– Я говорила о тех, у кого с мозгами все в порядке, – парировала Кьяра.

– Ты даже не знаешь, где находится Сантьяго.

– Да как же!

– Ну и где?

– В дыре для лузеров, куда мечтают поехать только такие лузеры, как ты. В Лузерландии, вот где.

Франческа как будто не обиделась на безжалостную атаку – возможно, потому что сама ее спровоцировала. А ведь если бы такая, как Кьяра, при всех обозвала меня лузером (на самом деле, с начала вечера она только этим и занималась, только не вслух), я бы не спал много недель.

По сравнению с достигшей расцвета мужественностью брата и с еще детской миловидностью кузины во внешности Франчески было нечто незавершенное, как будто неопределившееся. Словно на лбу у нее было написано: “Ведутся работы” – скоро что-то произойдет, сомнений не было, вот только что? Волосы собраны в скромный пучок, задорный курносый носик, плоская грудь – Деметрио подобный тип девушек презирал, а мне он очень даже нравился. Правда, очки у нее были в жуткой оправе, как у Синди Лопер. Известно, что подростки в своих эстетических предпочтениях – реакционеры и конформисты: в то время диковинное меня привлекало меньше всего. К тому же глаза за толстыми стеклами казались совсем маленькими, их фиалковый цвет тускнел. Что уж говорить о странном тике, из-за которого она словно с усилием зажмуривалась? Честно говоря, мне это не мешало, напротив, тики мне всегда нравились.

Она пришла на Седер в бежевых брюках, голубой блузке с французским воротником и подплечниками (как носили в те годы), на ногах – мокасины на белой подошве. Андрогинный, подчеркнуто неброский наряд, которым она словно заявляла об отсутствии тщеславия и о наличии такта. Но теперь, решив заговорить, она держалась куда увереннее, чем предполагал внешний вид.

– В Чили, – сказал Леоне. – Сантьяго находится в Чили, в Южной Америке. – Он возился со впечатляющей коллекцией пластинок, которая занимала половину стены (я умирал от зависти!).

Кьяра, которой не хотелось выглядеть ни дурочкой, ни невежей, особенно в присутствии кузена, заявила:

– Мне это прекрасно известно. Я имела в виду, что нам никогда не позволят отправиться в Южную Америку.

– Прости, а почему?

– Потому что там полно немцев. Они все там попрятались.

– Это тебе дядя Джанни сказал? – пробормотал Леоне.

– А вот и нет, – возразила она, краснея.

– Да ладно, ему немцы везде чудятся, – объяснил Леоне. Он наконец-то нашел пластинку, которую искал, и уже доставал ее из конверта. – Когда папа купил “мерседес”, дядя с ним несколько месяцев не разговаривал.

– Видишь ли, Кьяра, – сказала Франческа тоном учительницы, – если бы ты не была заинтересованной стороной, а была дочкой нацистов, ты бы тоже стала нацисткой.

– Ты шутишь? – возмутилась кузина. – Да как ты смеешь? Почему ты всегда говоришь дикие, обидные вещи?

– Не кипятись! Я же не назвала тебя нацисткой.

– А то.

– Тебе всегда хочется услышать от других, что такое хорошо и что такое плохо. Родись ты в нацистской семье, ты бы была ярой нацисткой.

В словах Франчески не было ни ненависти, ни насмешки, она как будто не осознавала, что подобное объяснение делает ее высказывание еще оскорбительнее.

– Ладно, Франчи, кончай. – Терпение Леоне иссякло.

– Точно, кончай, – повторила за ним Кьяра, которая с трудом следила за логическими построениями кузины. Казалось, ей не терпится развести брата и сестру по разные стороны.

Тогда-то я и заметил то, что в самом общем виде можно определить как “крепкий союз” между братом и сестрой. Прочел это во взгляде, который Леоне бросил на Франческу и на который она мгновенно ответила. В каком-то смысле речь шла о единстве душ – близости, которую я ожидал найти в этом доме с самого начала и которую никто, даже дурашливый Джанни Сачердоти, не сумел мне подарить. Честно говоря, я впервые ощутил это, когда появилась тетя Туллия, когда я увидел, как Леоне набросился на сестру с расспросами, успели ли они с матерью заехать в какое-то место и повидаться с какой-то далекой родственницей. Слушая тогда их болтовню, я вдруг подумал, что понимаю, какие отношения связывают брата и сестру: его настойчивые расспросы, ее сардонические, многозначительные улыбки были частью домашнего церемониала, теплого и непонятного чужим, – лучшей защиты от любопытных.

На сей же раз я увидел, что их взгляды говорят о полном взаимопонимании, и это нельзя недооценивать. Так проявлялась привычка быть рядом, привязанность, которая гасит любые споры, смягчает противоречия. Я часто завидовал тем, у кого были братья или сестры. Но лишь теперь я осознал эмоциональные последствия подобного союза, то, насколько он защищает. Несмотря на юный возраст, по ним было видно, что они прожили всю жизнь рядом и что, как сказала бы Джордж Элиот, только что вышли за золотые врата детства.

Удивительно, что в остальном у них было мало общего. Словно природа, раздавая таланты, как в библейской притче, одарила старшего сумрачной красотой, а младшую – независимостью суждений. Он был слишком рослым, она – недостаточно высокой. В то же время нельзя было назвать Леоне глуповатым, а Франческу – некрасивой, хотя ему не светило стать нобелевским лауреатом, а ей – претендовать на звание “Мисс Вселенная”. Они дополняли друг друга, держались вместе, были непохожи, но ценили друг друга. Они отлично смотрелись рядом, и я подумал, что моя Туллия и дядя Боб неплохо потрудились.

– Пусть везет куда хочет, – сказал Леоне. – Главное, чтобы он не использовал нас как прикрытие для беготни по бабам.

– Ты с ума сошел? – возмутилась Кьяра, но было понятно, что она ничуть не сердится – наоборот, ее это забавляет.

– Да ладно, не прикидывайся пуританкой. Нам всем прекрасно известно, на чем помешан наш шалунишка.

– И на чем же? Что ты имеешь в виду?

– На бабах. И на том, что у них между ног.

– Что ты несешь? – снова рассердилась Кьяра, на этот раз по-настоящему.

А я-то полагал, что непристойности звучат только в мужской компании, среди своих. Я бы никогда не осмелился употребить столь откровенные выражения в разговоре с одноклассницей. Но здесь это, очевидно, было позволено. Здесь можно было обсуждать вообще все. Забыв про табу, говорить все как есть. Я еле сдержался, чтобы не покраснеть, когда дядя Джанни мечтательно описывал “шикарных телок”, которых, по его словам, в Израиле хоть отбавляй.

Леоне,