Борис Можаев - Как мы отдыхали Страница 3

- А, привет заслуженным артистам-гитаристам! - шумно приветствовал его Батурин. - Давай штрафной!

И сунул ему в руки стакан водки. Тот вытянул губы трубочкой, чмокнул стакан и продекламировал:

- Здравствуй, рюмочка Христова! Ты откуда? Из Ростова. - Потом дурашливо перекрестился: - Господи, не почти за пьянство, прими за причастие! - и выпил, картинно запрокидывая голову.

- О, видал, как работает? - обернулся ко мне Батурин. - Между прочим, он всю историю и географию знает наизусть. - Так рекомендовал мне Семена Семеновича, будто я видел того впервой.

Семен Семенович держался молодцевато для своих шестидесяти лет: всегда чисто выбрит, волосы волнистые, чуть с проседью, уложены так, будто он только что вышел из парикмахерской. Рубашечка белая под галстуком. Строен и сух. Вот что значит артист.

- Семен! - крикнул Батурин и опять подался ко мне: - Ты скажи гостю нашему, почему перестал в самодеятельности выступать?

Семен пошамкал губами, ухмыльнулся и сказал:

- Да он знает.

- Он знает, другие не знают. Расскажи!

- Народ больно грамотным стал, - поглядывая на меня, начал Семен Семенович, хоть я и не раз слыхал его откровение. - В Гордеево поехал с нашей самодеятельностью. А я делал объявление, за конферансье. Ну и объявил: сейчас я вам прочту стихотворение Александра Твердовского. Все засмеялись... И прозвали меня Твердовским. С той поры как выйду на сцену кричат: "Прочти Твердовского!"

Все засмеялись. Хозяйка жалостливо поглядела на Семена Семеновича, а хозяин услужливо стал пояснять мне:

- У нас, в Пантюхине, любят прозвища давать. Меня тоже вот окрестили Кутузовым. Генерал был такой, при Наполеоне.

- А ты помолчи, Наполеон! Тебя не спрашивают, - оборвал его Батурин. Пусть Семен Семенович письмо почитает.

Семен Семенович один на все Тиханово знал наизусть письмо запорожцев турецкому султану, и поэтому его приглашали на всякого рода попойки.

- Вавилонский ты кухарь, македонский колесник, ерусалимская бравирьня, александрийский козолуп... - лихо читал Семен Семенович, - всего свиту и пидсвиту блазень, а нашего бога дурень, свинячья морда, кобылячка с... разношерстная собака, некрещеный лоб мать твою!..

- О-хо-хо-хо! А-га-га-га-га!

- Где ты успел вызубрить, Семен? - спросил я его.

- В библиотеке имени Ленина, в Москве, - ответил гордо. - Специально ездил, в командировку.

- Ты на чем приехал? - спросил Батурин, просмеявшись.

- На ветеринарском "козле".

- А кто привез?

- Шофер Кузовкова.

- "Волги" моей не видать на улице?

- Нет, не видать.

Выпили еще по стакану. Семен Семенович начал было письмо читать, но его оборвали - опять машина подошла. На этот раз "Волга" Батурина. Все засобирались.

- А мне можно с вами, Иван Павлович? - спросил осмелевший хозяин.

- Ага, можно... Только в багажнике. Если хочешь, полезай.

И опять хохотал во все горло механик, за ним Семен Семенович, и даже хозяин подхохатывал, но как-то жалко, на одной ноте, как козлик: "Ке-ке-ке-ке..."

Когда мы выбрались в луга, солнце уже свалилось под уклон и жара стала спадать. Езда по луговой дороге в такую пору - одно удовольствие: ни пыли, ни ухабов. Дорога заметна по чуть примятой отаве, - два параллельных следа, как желтые обручи, охватывают крутобокие зеленеющие увалы да гривы и пропадают в низинах, теряясь в бурой некошеной траве. Дорог порою так много и все они такие кривые, бегут, переплетаясь и разбегаясь в разные стороны, что трудно уловить, какая дорога наша и куда, в каком направлении мы едем.

- Иван Павлович, отчего так много дорог? - спросил я.

- Потому что ездят по чужим лугам, - ответил он и выругался. - Здесь лежат мои луга, а там свистуновские. Дак они что, стервецы, делают? Не едут через бочаг по своей территории: там гати надо гатить, а дуют в объезд... И каждый сопляк торит себе дорогу. Места выбирают посуше да поровнее. Травы чужой не жалко.

- А мы по желудевским лугам гоняем, - сказал механик, блаженно улыбаясь.

- А ты молчи! Тебя не спрашивают, - обернулся к нему Батурин, и снова мне: - Я говорю Чернецу: штрафовать их за это надо! А он: тебе только волю дай. Ты, говорит, всех соседей заместо коров в тырлы загонишь. Ты думаешь, мне не обидно? Я, к примеру, луга улучшал, канавы прорывал, травы подсевал... А сергачевские прогон из них устроили - гоняют по ним скотину к себе на луга. Я Ваньку Попкова с ружьем поставил: стреляй по головному, говорю! Кто бы ни был - бык, или корова, или ихний управляющий. И меня же прорабатывают на бюро: ты, говорят, применяешь элементы разбоя. Значит, пастуха припугнуть - разбой? А луга чужие вытаптывать - это не разбой?! Ты вот об чем напиши! Или поговори хоть с Чернецом, поговори.

Чернец был первым секретарем Тихановского райкома. Иван Павлович знал, что я был с ним на короткой ноге, и вот теперь "пускал" слезу.

На бугре возле озера показались станы: штук десять - двенадцать шалашей, похожих на копны сена под дубовыми приметинами, высокая прокопченная перекладина, словно виселица, на которой висели черные котлы и громадный чайник, две-три телеги с поднятыми, как орудийные стволы, оглоблями да грузовик с высокими бортовыми стенками. К грузовику тянулась из лугов вереница баб с гряблями на плечах да с ведрами, обтянутыми белыми тряпицами.

- С подойниками, что ли? - спросил я. - Коров доили?

- Коро-ов! Луга доили. Я им сейчас покажу, - сказал Батурин - и шоферу: - Ну-ка, перехвати их!

Мы свернули с дороги и стали приближаться к бабам. Те остановились, сняли грабли, поставили наземь ведра и стояли, выжидая, глядя на председательскую "Волгу".

Батурин открыл дверцу:

- Ну, что теперь скажете?

- Здравствуйте, Иван Павлович! - сказали бабы хором, чуть подаваясь вперед, как бы в поклоне.

- Отработали, да? Семи часов еще нет, а вы хвост в зубы и по домам? распекал их Батурин. - Что у вас в ведрах? Клубника?!

- Клубника, Иван Павлович.

- Ах вы, тетери мокрохвостые! Вместо того чтобы работать - опять по траве елозили? На Шенном были? На гривах?

Молчание.

- Я так и знал... Вам же русским языком сказано: не ходите по траве за клубникой! Николай! - обернулся он к механику. - Скосить Шенное! Завтра же.

- Есть, Иван Павлович! Четыре трактора брошу туда.

- Иван Павлович, давай клубнички возьмем на закуску! - сказал Семен Семенович.

- Да во что ее возьмешь? - отозвался тот.

- А вон, в шляпу! - Семен Семенович снял с задней полки соломенную шляпу Батурина, прикрывавшую бутылки с водкой.

- Николай, вылезь-ка, насыпь! - сказал Батурин механику.

Тот вылез из машины и со шляпой Батурина направился к бабам.

- Пожалуйста, Иван Павлович! - с готовностью подалось несколько баб, развязывая свои ведра. - Чего там в шляпу?! Давай в багажник насыпем... А то в кузов?

- Хватит, бабы, хватит, - смягчился Батурин, останавливая их жестом.

Механик насыпал полную шляпу луговой, в зеленых махнушках клубники.

- Бери в карманы! - кричали бабы.

- Мне что ее, сквозь штаны цедить?

- Ну в подол!

- Хватит!

- Иван Павлович, а когда Шенное скосят, можно выходной устроить? На клубнику?!

Батурин взял горсть клубники из поднесенной ему механиком шляпы, попробовал на зуб и сказал:

- Спелая. Ладно, бабы, грузовик выделю. И отвезут вас и привезут.

- Спасибо, Иван Павлович!

- Дай вам бог здоровья, Иван Павлович!

- Мы тебе тоже наберем, Иван Павлович!

- Ага, наберете... репьев на штаны, - сказал Батурин и, обернувшись, шоферу: - Гоняй, Леша, гоняй!

Обрадованные бабы, что гроза миновала, долго еще махали нам вслед.

В Мотках, на высоком обрывистом берегу Прокоши, нас уже поджидали с рыбой: два человека, голые по пояс, в закатанных выше колен брюках, возились возле костра. Один из них высокий, худой, с кипенно-белой грудью, с землисто-красными, как лежалый кирпич, большими кистями рук, словно приставленными от другого тела; второй приземистый, плотный, играя мускулами, блестел на солнце точно полированный. На треноге висел огромный - ведра на два - чугунный котел. Рыба лежала навалом на темном брезенте: толстые, разлапистые, с медным отливом караси вперемежку с сизыми, как дикие селезни, линями.

- Вы что, верхом на попутном облаке приехали? - спросил рыбаков Батурин, вылезая из машины.

- А мы по щучьему велению, по вашему хотению, Иван Павлович, - улыбаясь во все лицо, зычно крикнул от костра тот, что поменьше. Это был егерь здешний, Николай Иванович Бородин, тоже мой дальний родственник.

В худом и высоком я признал Костю Хамова, бригадира рыбаков. Путаясь в словах и суетясь вокруг Батурина, он пояснял:

- Я, значится, как получил задание от Николая Федоровича, что, мол, Иван Павлович гостей повезет в Мотки, на реку. Рыбки, значится, организовать... Мать честная, говорю, у меня и снасти смотаны, и народ на покосе. Коровам, говорю, для себя пошли... разрешил покосить сам Иван Павлыч. А Николай Федорович мне: ты, говорит, рыбак или пастух? Чего на коров хвостом машешь? Смотри, говорит, рыбы не достанешь - хвост оторвем... И сам смеется, и я смеюсь... Пропал, думаю, пропал, а смеюсь... - был он сутул и как-то нескладно скроен, будто наспех гвоздями сшит: плечи узкие, грудь клинышком, а голова большая и чуть вперед подана, словно держать ее трудно, а говорил, как из пулемета чесал. - Я тогда к Бородину: Николай Иванович, выручай, говорю. Заводи мотоцикл, берем ботало, а сети у меня в лугах... Поботаем.