В холодной росе первоцвет. Криминальная история - Сьон Сигурдссон Страница 3

Берсерк оцепенело стоял посреди развороченной земли, которая еще совсем недавно была полем, – голый, потерянный тролль. Пылавшая в его груди злоба потухла, часовой механизм пришел в негодность, и никакого «то-фто-не-уббьет-меня-то-фделает-фильнее» там больше не звучало. Его накрыло спокойствие безумия. Уронив на грудь свою уродливую голову, он со смиренной миной поглаживал друг о дружку большой и указательный пальцы правой ручищи, будто ласкал то пресловутое ничто, таившееся в луковице, и бормотал: «вец-ность, вец-ность». Затем поднял к небу взгляд, столь же удивленный и глупый, как у тех, у кого не осталось в жизни ничего, кроме трех вопросов: “Кто я?”, “Откуда я?”, “Куда я иду?”, и кто знает, что ответы кроются в самом жизненном пути к тому роковому моменту, который научит их задавать эти вопросы и одновременно лишит памяти.

Птенец же, на время переполоха забившийся поглубже в дупло берсеркова зуба и молчавший в тряпочку, теперь почуял свой шанс и разорвал тишину, неуверенно пискнув:

– Мож… жно мне… пос… смотреть?

Вероятно, он хотел сказать что-то типа: “Все хорошо, приемный отец? Мир вернулся в нормальное русло?” – ведь мало что тревожит молодежь больше, чем сумятица, и тут неважно, насколько абсурден или несправедлив мир, главное, чтобы все шло привычным порядком. Но цыпленок не умел выразить это иными словами, кроме как:

– Можно мне посмотреть?

Берсерк обезумел. Он пустился наутек и в неистовой попытке спастись от своего внутреннего “я” подпрыгнул, оттолкнувшись от вершины холма, и по гигантской дуге пронесся над скоплением хижин в сторону севера – до самого Полярного круга, где грохнулся плашмя с такой силой, что каждая кость в его теле разбилась вдребезги. Там лежал он и гнил почти сорок лет – всему животному миру на великое благо. Его хребет и сегодня выступает из моря и называется Трётласкаги, или полуостров Трóллей.

А что до цыпленка, то, когда берсерк летел в своем затяжном сальто-мортале над крышами хижин, с застывшей маской на лице – каждый мускул предельно натянут в вожделенном вопле: “Смерть, приди ко мне!” – тогда юнец и вывалился из разверзнутой берсерковой пасти и приземлился как раз посередине деревни. И, конечно же, он выжил. Жители знали обо всем, знали, что, если бы цыпленок не свел берсерка с ума, их дни были бы сочтены, и они не ограничились лишь тем, чтобы назвать местечко в честь своего спасителя Кюкенштадтом [4], нет, они также воздвигли ему памятник – на том самом клочке голой земли, который позже стал городской площадью. Там, как видно из старых фотографий, и стояла эта статуя цыпленка, пока под конец Второй мировой городок не сровняли с землей».

II

(17 июня 1944 года)

2

«К тысяча девятьсот сорок четвертому году плавание по океанам стало для человечества настолько обыденным искусством, что казалось само собой разумеющимся покинуть порт и отправиться в путешествие, даже если пункт назначения скрывался где-то за горизонтом. Этому было объяснение: люди больше не боялись свалиться с Земного круга. Земля уже не была такой плоской, какой казалась, ученые доказали, что правильнее называть ее шаром, парящим в космосе и вращающимся вокруг собственной оси и одновременно вокруг Солнца. Так же дело обстояло с Луной и другими планетами: они тоже вращались каждая вокруг своей оси и вокруг Солнца.

Поначалу как у взрослых, так и у детей начиналось головокружение при одной только мысли, что Вселенная похожа на гигантскую игру в мяч. Это не вязалось с сигналами, которые посылало им тело. Даже собственным глазам больше нельзя было верить, плоская долина, оказывается, была выпуклой, а когда кто-нибудь рассказывал, что сидел неподвижно в том или другом месте, над ним смеялись.

Однако не стоит полагать, что все поголовно только об этом и думали. Нет, в повседневной жизни анализ картины мира был умственной гимнастикой лишь для ученых мужей, и занимались они ею в специально отведенных для этого заведениях. У простых же людей на такое не было времени, они были слишком заняты другими делами, например, поеданием щей с морковью и луком. Ну или вождением судов.

К 1944 году прошло уже немало веков с тех пор, когда считалось, что заплывать за горизонт способны лишь сверхчеловеки. Теперь мореходы не хуже всех остальных знали, что Земля круглая, и не позволяли этому факту сбить их с толку. Коль нужно плыть в гору – значит, так тому и быть! Уж им-то ни на мгновение не пришло бы в голову, что все земли затонули, даже если вокруг, насколько хватало глаз, не было видно ничего, кроме угольно-серого океана. И это несмотря на то, что из дома по сорок дней и сорок ночей не приходило ни весточки. Нет, в этот момент мировой истории морских путешествий отважные капитаны вели суда с помощью компасов, тянущих свои магнитные стрелки к Северному полюсу независимо от того, как плавсредство лежало в воде. Да и парусами больше не пользовались, кроме разве что на прогулочных яхтах или всяких там старинных ботах. Вместо парусов теперь были двигатели размером с целый собор, и даже самое среднее суденышко было настолько быстроходным, что могло спокойно обогнать любое морское чудовище, повстречайся оное ему на пути. К тому же суда эти были построены из такой высококачественной стали – закаленной, идеально отполированной, покрытой суперстойким лаком, – что не было больше нужды держать на вахте специального дозорного, который высматривал бы в водах осьминогую грозу океанов – гигантского спрута. Теперь судам оставалось лишь взмыть над водной поверхностью и взять курс на Луну.

Однако, несмотря на все новейшие технологии и чудеса судостроения, морской путь, по которому вчера проплыть было легче легкого, сегодня мог оказаться настоящим испытанием. Что как раз и случилось в начале этой истории.

Но какое судно не грезит о шторме?

Пассажирский “Гóдафосс” болтается где-то посередине между долиной морского дна и внешними границами Вселенной – всего лишь влажно поблескивающий, карабкающийся по водному склону слизнячок, сжимающийся в комок каждый раз, когда волна налетает на него, словно иссиня-черный стервятник. По мировым стандартам, это ничем не примечательное суденышко, но в умах крошечной нации (если ее вообще можно так назвать), пустившей его в плавание по грозным океанским водам, это гигантское плавучее сооружение. И тут нам придется лишь согласиться с исландцами и их по-детски наивной идеей, что корабельной краски и величественного названия