В холодной росе первоцвет. Криминальная история - Сьон Сигурдссон Страница 4

И это судно не потопить.

Вот оно появляется на гребне волны, дергается вперед, на мгновение зависает на самом краю, и тут ему уже ничего не остается, как только низвергнуться в зелено-завывающую жадную пасть океана. Однако как раз когда нам кажется, что это вот-вот произойдет и история на этом закончится, волна под судном разламывается, и вместо того чтобы перевалиться через ее гребень, оно зависает в воздухе в том самом месте, где мгновение назад под ним была вода.

А в это время в каюте второго класса лежит человек, и у него есть огромное преимущество перед большинством других пассажиров: он так измучен морской болезнью, что его совершенно не волнует, висит ли посудина в воздухе, летит ли вниз к чертям собачьим, чтобы сгинуть в пучине со всем и вся, или продолжает свои прыжки и пируэты по волнам. Болезнь вцепилась в человека, а человек вцепился в болезнь.

Подкатывается к перегородке – откатывается от перегородки, подкатывается – откатывается, туда и сюда, как зерно и мякина, как мякина и зерно. Он с силой вжимает затылок в подушку. Если бы ему удалось хоть на мгновение удержать голову на месте, из горла бы исчез ком. А если бы из горла исчез ком, он смог бы перевести дыхание. А если бы он смог перевести дыхание, расслабились бы мышцы живота. А если бы они расслабились, ушел бы спазм из толстой кишки. А если бы ушел спазм, возможно, ему удалось бы хоть на мгновение удержать голову на месте…

Вот такое оно, море.

Но не одна только морская болезнь избавляла его от интереса к окружающему, нет, как и другим сухопутным крысам, ему казалось, что он находится нигде, когда в поле зрения не было твердой земли. А поскольку размышления о небытии свойственны лишь людям образованным или сумасшедшим, а он не относился ни к тем, ни к другим, то сейчас он ощущал себя еще более бездомным, чем когда оставил своего бога в лагере смерти. Оттуда он явился, а вот куда направлялся – он не знал. Он просто уходил, и такой план путешествия его вполне устраивал.

Подкатывается – откатывается, подкатывается – откатывается… И не выпускает из рук шляпную коробку, крепко прижав ее к своей груди. Это вопрос жизни и смерти, и даже тошнота не способна ослабить его хватку. В этой коробке – все, что у него осталось в жизни: младенец из глины. Ну или слепок младенца, как может показаться другим. И это не только его дитя, именно поэтому так важно, чтобы с ребенком ничего не случилось.

Так кто же этот измученный морской болезнью бедолага? Да, это мой отец, еврей Лео Лёве, который оказался здесь после того, как прошел всю Европу с короткой остановкой в городишке Кюкенштадт. Там он встретился с моей матерью. А сейчас он пересекает море – вместе со мной, только что созданным. Меня зовут Йозеф Лёве, я вылеплен из глины. Волнение моря меня не беспокоит. Я сплю в темноте закрытой коробки. Мертвецки крепким сном.

* * *

КОВЧЕГ ФУВАЛА

Он возлег с ангелом. И это было последнее, что он помнил, когда проснулся. В день их первой встречи Фувалу шел сто сороковой год. Ангел был гораздо старше. А происходило все так.

Родители Фувала считали сына нелюдимым и чудаковатым и поэтому боялись оставлять его одного дома, когда им нужно было куда-нибудь отлучиться. А так как он был еще и единственным их сыном, им казалось, что присматривать за ним в их отсутствие должны все семь его сестер, и никак не меньше. Однако оберегали его родители не только из-за странностей – нет, их единственный сын родился так поздно, что вряд ли у них получилось бы зачать еще одного. Нафтахите исполнилось восемьсот шестнадцать лет, а его жене – почти семьсот, когда Господь благословил их маленьким Фувалом. Божий ангел тогда обратился к жене Нафтахиты со словами: “Господь сказал: «Знай, ты зачала. Сына тебе дарую. И назовешь его Фувалом»”.

Однажды родители Фувала ушли и оставили единственного сына на попечении семи его сестер, а тем надоело сидеть с ним няньками. Случилось это, когда сыны Божии ходили по земле и брали себе женщин по своему желанию. До сей поры на долю сестрам приключений не выпадало, ведь они всегда нянчились с Фувалом. Самой младшей из них уже исполнилось сто семьдесят девять лет, а самой старшей – двести сорок шесть, и все они принадлежали к женскому полу. Это было несправедливо. И вот уселись они на кухне и стали обсуждать. А Фувал был один в зале. Он играл там в куклы. С мальчиком никогда не было хлопот, и его сестры как раз об этом и говорили.

– Он либо просто слоняется туда-сюда, либо сидит в углу без дела, – сказала первая.

– Они должны радоваться, что он непохож на других мальчишек, которые стреляют друг другу в лицо из луков, – сказала вторая.

– Он больше всего любит играть с нашими старыми вещами, вряд ли ему от этого будет какой-то вред, – сказала третья.

И только она это произнесла, как из зала донеслись громкие крики. Все сестры разом обернулись: Фувал отчитывал куклу за то, что та испачкалась.

– Мы возьмем его с собой! – сказала одна.

– Они нас убьют! – сказала другая.

– Это лучше, чем торчать здесь! – сказала третья.

Тут в дверях кухни показался сам Фувал. Он был красивым мальчиком.

– Мы просто никому об этом не скажем, – сказала седьмая.

Сестры пошли готовиться к свиданию с сынами Божиими, и Фувал вместе с ними. Когда на него надели платье и убрали волосы под платок, можно было вполне подумать, что это была восьмая дочь Нафтахиты и его жены.

В те дни ангелы Божии обитали на земле. Военный лагерь, где они были расквартированы, располагался за городскими стенами. Там царило веселье, а у входа стоял строгий караул. Чтобы попасть внутрь, сестрам пришлось вытянуть губы трубочкой. Фувала они спрятали меж собой, и стражник его не заметил.

Посередине лагеря была площадь, туда-то и направились сестры, чтобы показать себя. Cыны Божии подходили один за другим и разглядывали их. Адамовых дочерей они очень любили и потому поражались, что никогда ранее не видели этих девиц: одна сестра прекраснее другой. Сыны Божии немедленно развели их по своим шатрам. Они даже немного поспорили между собой, кому уйти со старшей, а