Пепельная Луна - Ольга Михайловна Фарбер Страница 3

«Послушала бы я твой тон, если бы твой ребенок не подходил к телефону!» – раздраженно подумала Катя и, не сдержавшись, произнесла вслух:

– Да где же ты?

Француз заинтересованно взглянул на нее из-за газеты, но тут же снова деликатно погрузился в чтение.

Через несколько минут Катин телефон коротко пиликнул. Она схватила его – эсэмэс от Сони.

«Я в метро, связь пропадает, все норм».

«Возвращаюсь, уже в поезде, – быстро набрала Катя и добавила: – Люблю, будь осторожна». В последнее время Соня изменилась: стала колючей, как ерш. Вроде безобидная маленькая рыбка, а дотронешься – уколет унизанным шипами плавником. Кате хотелось прижать ее к себе, как маленькую, обнять, но ершик ускользал и, хоть и плавал рядом, в руки не шел, на нежности не поддавался.

Сообщение Сони успокоило Катю: так рано, а она уже в метро, значит, на занятия едет. Неудивительно, дочь всегда была отличницей, а учеба Сони – предметом гордости всей семьи.

Она скинула туфли и с наслаждением прилегла на диван, закрыла глаза, машинально одернула юбку. Ей было все равно, что подумает случайный попутчик. Она устала и имеет полное право немного вздремнуть. Но вот незадача: сон как будто не дождался своего часа и ушел, потоптавшись на пороге. Так бывает: когда очень хочется спать, мечтаешь о том, как заснешь, но вот переходишь, перезреешь, и сон как рукой сняло. «Переколобродишь», – смешно говорила ее бабушка Анна Ионовна, любившая иногда вставить в свою безупречную речь светской дамы какое-нибудь залихватское словечко из пензенской молодости.

Катя открыла глаза. Француз все держал перед собой газету, и снизу, из положения лежа – как определила она про себя, казалось, что он ее не просто читает, а как бы защищается газетой от Кати, отгораживается, как ширмой. Она видела только его руки – длинные пальцы, отполированные ровные ногти. Но эти красивые, ухоженные мужские руки не производили впечатления офисных неженок. Странным образом они казались способными взять, например, тесак или любой другой инструмент – что-то смастерить, наладить, настроить.

Катя перевела взгляд вниз, на дорогие узконосые ботинки с шнурками темного винного цвета. Она отметила про себя, что шнурки, очевидно, подобраны в пандан к галстуку.

Бордовый цвет, как и все оттенки красного, она не любила с детства. К счастью, ее уже больше не беспокоили панические атаки при виде пурпурных роз или капель красного вина на белой скатерти. За это она была благодарна известному психологу Михаилу Лабковскому, который объяснил ей причину происходившего многие годы после детской травмы. Перелистнув эту страницу своей жизни, она не любила вспоминать прошлое, но иногда выхваченный взглядом бордовый цвет самых неожиданных или, наоборот, привычных вещей навевал воспоминание, которое всегда оканчивалось облегчением: как хорошо, что все прошло.

Еще только войдя в купе, она мельком отметила, что попутчик на кого-то похож, но не очевидно. Просто та же порода, тот же типаж: зачесанные назад чуть вьющиеся волосы с сединой, прямой нос, волевой подбородок. От него исходил едва уловимый аромат даже не одеколона, а мужского тела, привыкшего к изысканным парфюмированным средствам с тонкой нотой.

В руках француз держал «Le Monde». На столике рядом с ним высилась целая стопка свежей прессы, из чего Катя сделала вывод, что, возможно, не увидит лица попутчика до самой Москвы. Поверх газет лежала книга. Катя пригляделась к обложке: Vladimir Nabokov, «Laughter in the Dark». Она и сама читала на английском роман «Смех в темноте». Похоже, вкусы у них с французом сходятся.

Поезд уже покинул пределы города и набрал скорость. Катя снова закрыла глаза и в образовавшейся темноте увидела красные всполохи, бегущие друг за другом по кругу и меняющие очертания, как будто кто-то вертел калейдоскоп и не мог наиграться. Веки стали тяжелыми, хотя Катя пыталась открыть их: ей не нравились эти тревожные красные огни, похожие на маячки спасательных служб. Окутанная дремой, она мчалась домой, в Москву, а красные огни будто летели за ней следом, желая что-то сообщить, предупредить или просто ввергнуть в ту пучину страхов, из которой она выбралась, казалось бы, навсегда.

* * *

Постепенно огни отступили. На грани сна и яви она снова стояла в холле отеля «Арарат Парк Хаятт» на Неглинной. Еще не попавшей в оковы беспокойного сна Кате хотелось уйти оттуда в реальность купе поезда, но сон уже взял ее за руку и уводил все дальше – в будущее, которое уже случилось наяву в Берлине, а теперь стало прошлым. Она осознавала это, но все же стояла в том прошлом, которое еще не стало настоящим, и будущим, и снова прошлым – стояла и протягивала руку Дирку, а он представлял ей девушку неземной красоты.

– Познакомьтесь, Катя, это Анна, она уезжает со мной в Берлин. Анна – это Катя, благодаря ей мы живем в чудесном месте на Арбате. Уверяю тебя, в Берлине она найдет нам квартиру не хуже.

Катя впервые обомлела от вида девушки. Чем-то она напомнила ей давнюю подругу, жену посла одной из европейских стран Акеми, бесследно растворившуюся на бескрайних просторах вслед за русской любовью. Брошенный муж так и не сумел найти свою благоверную.

Но Акеми была японкой, поэтому ее хрупкость не казалась такой уж экзотической, скорее характерной. Существуют ли вообще толстые японки?

Природа наделила Анну той типичной для русских девушек красотой, в которой славянские корни схлестывались с восточными. Но чтобы из пены этих волн могла выйти такая Афродита, буйство генной стихии должно было быть особенно мощным. Казалось, все лучшее, что могли дать Восток и Запад, соединилось в одной девушке.

«Так вот что значит – бездонные глаза», – подумала Катя. Взгляд серо-голубых глаз излучал невинность и порок. Фигура отличалась безупречной стройностью. При этом девушка не производила впечатления завсегдатая фитнес-клубов. Она была скорее восхитительно бесплотной и невероятно тонкокостной от природы, чем потратившей много времени и усилий на идеальное состояние тела – разница, улавливаемая глазом мгновенно, даже если девушки находятся в одной весовой категории.

Узкие черные брюки с высокой талией только подчеркивали стройность Анны. Рукава белого свитера из кашемира были небрежно закатаны. На тыльной стороне левой руки красовалась выведенная готическим шрифтом татуировка «My dreams come true».

Катя оценила татуировку – сама она, признаться, тоже подумывала сделать себе тату: стильное, маленькое и, конечно, не на таком видном месте, но что-то ее останавливало. В конце концов она даже пришла к выводу, что все люди делятся на две категории: те, кто может сделать себе тату,