Приснись - Юлия Александровна Лавряшина Страница 31

Меня ранят ее слова, и я бросаюсь на защиту Милы от нее же самой. Периодически приходится это делать, когда моя подруга опускается до самобичевания. Или, наоборот, поднимается?

— Разве ни одну из работ ты не можешь считать полностью своей? А тот пруд, помнишь?

— Поленов.

— Я не заметила сходства. А наш бор? Ну да, сейчас ты скажешь, что это Шишкин.

— Это Шишкин.

Она снова прячется под одеяло, точно ей становится зябко.

— Глупости! Если так рассуждать, то можно вообще поставить крест на искусстве. Все уже нарисовано, написано, спето…

— Вот и я о том же… Какой смысл в том, чем я живу?!

Я похлопываю поверх одеяла, точно баюкаю малыша. В сущности, любой художник остается в значительной степени ребенком, именно поэтому ему так необходимо, чтобы кто-то большой и добрый время от времени нашептывал ему: «Ты хороший… Ты самый лучший!»

— То, что ты сомневаешься в себе, это правильно, — произношу я то же самое, только другими словами. — Ты же знаешь: абсолютно уверены в своем таланте только дураки и графоманы. А ты — умница. И большой талант! Наверняка и Репину казалось, что его работы напоминают уже существующие, ведь сколько было художников до него! Но он же не сдался. И нашел свой почерк. Сказал свое слово.

Ее теплая ладонь гладит меня по щеке. В Милкином шепоте едва слышно звенят слезы:

— Ты лучше всех, Женька! Как бы я без тебя жила? Никто, кроме тебя, не скажет мне таких слов…

— Знаешь что! — осеняет меня. — По-моему, тебе нужно влюбиться. Перестрадать. Или наоборот — захлебнуться счастьем! Это наполнит твои работы чувствами. Это будет не просто природа…

Она перебивает:

— Я поняла. И абсолютно согласна! Думаешь, почему я здесь?

— Ты собралась влюбиться в Макса?!

— Если я в кого и способна влюбиться, так вот в такой бесплотный образ, — произносит Милка высокопарно и хихикает совсем как девчонка.

Потом поворачивается на бок и утыкается носом в мое плечо, не прикрытое бретелькой ночнушки.

— Давай-ка спать. Я надеюсь провести с ним ночь, а не пару часов.

Но наш эксперимент провалился. Макс приснился только мне…

* * *

Он едет куда-то. Сны озадачивают тем, что не имеют предыстории. Все происходит здесь и сейчас. И даже продолжающиеся не объясняют, почему мы оказались в этом месте и как к этому пришли.

Я понятия не имею, куда Макс направляется, но сейчас это занимает меня меньше всего. Ведь я вместе с ним оказываюсь за рулем! У меня захватывает дух, но только на мгновенье — в следующее я уже растворяюсь в Максе и вижу мир его глазами, а для него водить машину дело привычное. Он бросает по сторонам короткие взгляды, без голоса вторя песенке по радио.

Мне этот мотив не знаком… Вот странно, мы с ним, похоже, ровесники, но нас никак не назовешь людьми одного поколения. Мы слушаем разную музыку, общаемся с людьми из кругов, которые даже не пересекаются друг с другом и… Хотела сказать: видим этот мир с диаметрально противоположных позиций, но ведь сейчас именно его взгляд становится моим. Меня самой нет в моих снах…

В этом нет ничего сверхъестественного, людям часто видятся сны, в которых сами они не участвуют. Но наша с Максом история — иного рода. Она длится уже не один день, и как бы этот парень ни был мне неприятен, выбора не остается. Так что мне, как в том пошлом анекдоте, приходится смириться и получать удовольствие.

Сейчас это даже не противоречит действительности: я любуюсь миром, в который опять попала, и теперь это не Москва. Мы где-то за городом, неширокая, но удивительно гладкая дорога ведет через лес, который кажется просто сказочным. Темная бахрома высоких елей касается светлых берез. Они льнут к светящимся на солнце стволам крепких сосен. Последние порой причудливо изогнуты, ветви их растопырены, но это лишь восхищает, как не вызывает отторжения баловство детей, когда они корчат рожицы.

Смешанный лес перемежается ослепительными березовыми рощами, которые сменяются поселением тонких, строгих корабельных сосен. Но внезапно деревья остаются позади, и перед глазами распахивается поле — с обеих сторон. Каноническое русское раздолье с застенчивой желтизной, в которой вкраплениями розовеют полянки иван-чая и одинокие деревца. Вот бы Милку сюда…

— Ты замечаешь эту красоту? — пытаюсь я достучаться до Макса. — У тебя так же захватывает дух?

Ответа не жду, но внезапно он произносит слова, которые все переворачивают с ног на голову:

— Тебе тут понравилось бы, Женька…

Я просто немею.

Откуда он знает о моем существовании?! Это все какой-то розыгрыш? Может, я вовсе не сплю? Надо мной проводится эксперимент? Я под гипнозом?

Ужас, что охватывает меня, душный и липкий, от него трясется в теле каждая жилка…

— Скажи что-нибудь еще! — молю я. — Подтверди, что мне не послышалось.

Но его губы сжаты, он ушел в свои мысли, считать которые мне не под силу. Как до него достучаться?!

Или… Макс обращался вовсе не ко мне?

Господи, ну конечно… С чего я взяла? Женька вполне может оказаться его другом, о котором мне просто неизвестно, ведь я проживаю с Максом только отдельные отрезки его жизни. Обрывки… Я даже не догадываюсь, куда он мчится сейчас, красоту каких мест мне так захотелось воспеть. Что за дела увели его из Москвы? Ни разу Макс не отправлялся в командировки, или я не становилась свидетелем этого.

— Приехали! — неожиданно объявляет он.

Его голос звучит слишком глухо, похоже, Макс волнуется, значит, в этом небольшом городке, куда он, сам того не зная, привез меня, ждет нечто неприятное. Сложное дело? Встреча, заранее вызывающая у него досаду? Для деловой встречи, пожалуй, поздновато — уже темнеет. Впрочем, что я знаю о деловых встречах? Может, их легко совмещают с поздними ужинами?

Внезапно ловлю себя на том, что мне хочется помочь Максу… И это странно, ведь мое отношение к нему не изменилось. Когда этот мерзавец, ни разу не обернувшись, уходил из детского дома, я готова была взорваться внутри его головы, лишь бы таких людей, как Макс, стало поменьше на планете. Впервые я всерьез жаждала чьей-то крови… Он превращает меня в убийцу.

Его машина останавливается около старых металлических гаражей. Я думала, такие сохранились только в Сибири, но, видно, Подмосковье не так уж отличается от нашего края. Макс выходит, накидывает на голову капюшон кофты, внимательно осматривается, и я убеждаюсь,