Николай Наседкин - Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве) Страница 32

Между прочим, в своих мемуарах Врангель обронил мимоходом довольно странное замечание о полном якобы безразличии Достоевского к красотам природы: "...они не трогали, не волновали его. Он весь был поглощён изучением человека, со всеми его достоинствами, слабостями и страстями"115. Здесь автор воспоминаний по существу почти дословно повторяет утверждение Н. Н. Страхова, который ещё за два десятка лет до него, в своих мемуарах (1883 год) писал: "Фёдор Михайлович не был большим мастером путешествовать; его не занимали особенно ни природа, ни исторические памятники, ни произведения искусства, за исключением разве самых великих; всё его внимание было устремлено на людей..."116

Странное противопоставление! О внимании к памятникам и произведениям искусства - разговор особый, но как будто следует или только природой интересоваться, или сугубо только homo sapiens'ом. Конечно, Достоевский не Ливингстон, не Пржевальский, не Шишкин и даже, опять же, не Тургенев (если иметь в виду его славу как певца природы), но смешно и нелепо было бы утверждать, к примеру, что внимание автора "Записок охотника" поглощали, мол, только красоты природы, а человек "со всеми его достоинствами, слабостями и страстями" занимал его мало. По отношению же к автору "Братьев Карамазовых" подобные нелепости, как видим, вполне допустимы...

И вообще, как может быть равнодушным к природе человек, для которого самые сладостные воспоминания детства связаны с днями, проведёнными в деревне? Видимо, из-за своего "равнодушия" к природе Достоевский с таким наслаждением возился в саду на даче Врангеля, совершал с ним долгие верховые прогулки за город, потом всю свою жизнь при первой же возможности стремился вырваться из душного Петербурга в дачный Павловск, в Старую Руссу, мечтал бесконечно о собственном небольшом имении в сельской местности. "Равнодушный" к природе писатель создаёт в мрачном каземате Петропавловской крепости произведение - настоящий гимн цветущей природе ("Маленький герой"), - под которым подписался бы всё тот же признанный природолюб и природовед Иван Сергеевич Тургенев. А вот каким "равнодушием" прямо-таки веет от следующих строк из "Мёртвого дома": "На берегу же можно было забыться: смотришь, бывало, в этот необъятный, пустынный простор, точно заключенный из окна своей тюрьмы на свободу. Всё для меня было тут дорого и мило: и яркое горячее солнце на бездонном синем небе, и далёкая песня киргиза (...) Разглядишь какую-нибудь птицу в синем, прозрачном воздухе и долго, упорно следишь за её полетом: вон она всполоснулась над водой, вон исчезла в синеве, вон опять показалась чуть мелькающей точкой... Даже бедный, чахлый цветок, который я нашел рано весною в расселине каменного берега, и тот как-то болезненно остановил моё внимание..." (-3, 416)

А давайте посмотрим сибирские письма Достоевского. В самом же первом послании к брату Михаилу после выхода из острога он пишет, что Омск "гадкий городишка" и не в последнюю очередь потому, что - "деревьев почти нет". А уже из Семипалатинска, описывая брату свою новую среду обитания, он особенно подчёркивает, что хотя вокруг города и "чистая степь", но зато в нескольких верстах - "бор, на многие десятки, а может быть, и сотни вёрст", - и детализирует: "здесь всё ель, сосна да ветла, других деревьев нету. Дичи тьма..."(281, 171, 179) Стал ли бы равнодушный к природе человек примечать, какие деревья растут в пригородном лесу? А каково замечание про дичь! Человек ещё ни разу в жизни на охоте не бывал, ещё только предстоит ему испытать такое удовольствие признанных ценителей-любителей природы (и убедиться, что это убийственное занятие не для него), а вот поди ж ты "дичи тьма"!..

Впрочем, чего копья ломать, когда сам Фёдор Михайлович почти на закате жизни, в февральском выпуске "Дневника писателя" за 1876 год, в автобиографическом рассказе-были "Мужик Марей" однозначно написал-признался: "И ничего в жизни я так не любил, как лес с его грибами и дикими ягодами, с его букашками и птичками, ежиками и белками, с его столь любимым мною сырым запахом перетлевших листьев. И теперь даже, когда я пишу это, мне так и послышался запах нашего деревенского березняка: впечатления эти остаются на всю жизнь..." (23)

Ну и ещё можно вспомнить, как позже, в том же "Дневнике писателя", "равнодушный" Достоевский не раз и не два поднимал вопрос о варварском истреблении лесов в России117.

Казалось бы, вопрос о любви или равнодушии Достоевского к природе не стоит столь пристального внимания, но это не так. Вспомним-повторим: писатель с юности буквально задыхался в городе, тяготился им, чувствовал себя в Петербурге словно в мрачном сыром каменном каземате. Вчитаемся внимательно в следующие строки из его ранней повести "Слабое сердце": "Были уже полные сумерки, когда Аркадий возвращался домой. Подойдя к Неве, он остановился на минуту и бросил пронзительный взгляд вдоль реки в дымную, морозно-мутную даль, вдруг заалевшую последним пурпуром кровавой зари, догоравшей в мгляном небосклоне. Ночь ложилась над городом, и вся необъятная, вспухшая от замерзшего снега поляна Невы, с последним отблеском солнца, осыпалась бесконечными мириадами искр иглистого инея. Становился мороз в двадцать градусов. Мерзлый пар валил с загнанных насмерть лошадей, с бегущих людей. Сжатый воздух дрожал от малейшего звука, и, словно великаны, со всех кровель обеих набережных подымались и неслись вверх по холодному небу столпы дыма, сплетаясь и расплетаясь в дороге, так что, казалось, новые здания вставали над старыми, новый город складывался в воздухе... Казалось, наконец, что весь этот мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их (...) в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную грёзу, на сон, который в свою очередь тотчас исчезнет и искурится паром к тёмно-синему небу. Какая-то странная дума посетила осиротелого товарища бедного Васи. (...) Он как будто только теперь понял всю эту тревогу и узнал, отчего сошел с ума его бедный, не вынесший своего счастия Вася..." (-2, 88)

Японский исследователь творчества Достоевского Кэнноскэ Накамура по этому поводу справедливо замечает: "Петербург в "Слабом сердце" -- город, ввергающий Аркадия в состояние, когда ?хочется умереть?..."118 Добавим от себя -- и многих других героев Достоевского и очень часто, можно не сомневаться, его самого!

Из других, более поздних произведений Достоевского можно привести примеры-образцы ещё более убийственных петербургских пейзажей, являющихся как бы подспудной антитезой описаниям вечно живой и обновляющейся природы. Это - одна сторона проблемы. Вторая же состоит в том, что Природа (с большой буквы) занимала очень важное место в философской системе Достоевского, в вопросе о бессмертии души и существовании Бога - о чём речь у нас более подробно будет впереди.

А пока вновь вернёмся к периоду в жизни писателя, когда он переживал как бы второе рождение.

2

Вскоре происходит эпохальное событие, которое поначалу и вовсе превращает жизнь опального писателя в подлинный праздник - первая любовь.

Она пришла к нему поздно, но накал её, может быть, от этого был ещё более ярок. До каторги автору "Бедных людей" довелось лишь испытать увлечение Авдотьей Яковлевной Панаевой, которое он легко пережил. Теперь же не то! Мария Дмитриевна Исаева, по свидетельству всё того же Врангеля, была "довольно красивая блондинка среднего роста, очень худощавая, натура страстная и экзальтированная. Уже тогда зловещий румянец играл на её бледном лице, и несколько лет спустя чахотка унесла её в могилу. Она была начитанна, довольно образованна, любознательна, добра и необыкновенно жива и впечатлительна..." Эта женщина поразила Достоевского и внешностью, и интеллектом и, думается, не в последнюю очередь вот этим самым чахоточным романтичным румянцем. Он стал буквально пропадать в доме Исаевых по целым дням. Муж Марии Дмитриевны, человек тихий, смирный, тоже чахоточный и крепко пьющий, никак не мог служить помехою в развитии их романа.

Врангель уверяет, что-де любви со стороны Исаевой никакой не было она всего лишь "пожалела несчастного, забитого судьбою человека"119. И далее мемуарист даже с какой-то горечью констатирует: Фёдор Михайлович жалость принял за любовь и сам влюбился без памяти. Врангель писал свои воспоминания спустя четверть века после смерти Достоевского, уже зная всё его творчество. Неужели ж он забыл, как умели любить и как воспринимали любовь герой-рассказчик "Белых ночей", Иван Петрович в "Униженных и оскорблённых", Разумихин в "Преступлении и наказании", князь Мышкин в "Идиоте", Шатов в "Бесах", Дмитрий Карамазов, наконец? Для этих героев, как и для их создателя, главным было - любить самому, жить этим всепоглощающим чувством и отдаваться ему целиком со всем пылом сердца и души без остатка, вплоть до погибели. И если предмет любви хотя бы не отвергает их чувства, не отталкивает, а, наоборот, отвечает хоть в какой-то мере взаимностью пусть это называется состраданием, жалостью, уважением, - это уже верх блаженства и счастья.