Николай Наседкин - Самоубийство Достоевского (Тема суицида в жизни и творчестве) Страница 31

Сама Судьба, видно, свела автора "Двойника" с бароном Александром Егоровичем Врангелем - юристом, путешественником, дипломатом, который как раз в 1854-56 годах служил стряпчим по уголовным и гражданским делам (по-нынешнему - прокурором) именно в Семипалатинске. Врангель зачитывался "Бедными людьми" и "Неточкой Незвановой", ещё перед отъездом в Сибирь познакомился с М. М. Достоевским и получил от него и А. Н. Майкова письма, книги и деньги для передачи Фёдору Михайловичу. Он ехал на службу в Семипалатинск с радостной уверенностью, что познакомится лично с любимым писателем, в меру всех своих возможностей поможет ему. Ни разница в положении, ни разница в возрасте (Врангель был на 12 лет моложе Достоевского) не помешали сойтись-сдружиться барону-прокурору с солдатом-политпреступником. Возвратясь в Петербург, Врангель много хлопотал по вызволению опального писателя из Сибири. Впоследствии они продолжали поддерживать отношения, время от времени переписывались, встречались за границей и в столице, но, к сожалению, жизнь всё больше разводила их в разные стороны, и в 1873 году нить их дружбы, увы, оборвалась... Впрочем, в контексте нашего разговора важен именно первый - сибирский - период их отношений, и как раз очень ценны-бесценны воспоминания Врангеля о Достоевском-солдате.

Итак, в каком же таком "раю" жил-обитал автор "Бедных людей" после каторги? Семипалатинск в то время был полугородом-полудеревней: 5-6 тысяч жителей, одна православная церковь (и одновременно - единственное каменное здание), семь мечетей, одна уездная школа, одна аптека, один галантерейный магазин, о книжном же "и говорить нечего - некому было читать". Газеты получали человек 10-15 во всём городе, внимание местных обывателей мало занимала даже Крымская война, поскольку они "интересовались только картами, попойками, сплетнями и своими торговыми делами". В Семипалатинске мощёных улиц не было и ходить приходилось по щиколотку в песке. Во время бурь и ураганов, нередких в Сибири, тучи песка поднимались в воздух, так что "рай" доподлинно превращался в ад.

Теперь о личном "райском" уголке ссыльного писателя, которому вскоре разрешено было - в виде исключения - перебраться из солдатской казармы на квартиру. Врангель свидетельствует: "Хата Достоевского находилась в самом безотрадном месте. Кругом пустырь, сыпучий песок, ни куста, ни дерева. Изба была бревенчатая, древняя, скривившаяся на один бок, без фундамента, вросшая в землю, и без единого окна наружу (...)

У Достоевского была одна комната, довольно большая, но чрезвычайно низкая; в ней царствовал всегда полумрак. (...) Вся комната была закопчена и так темна, что вечером с сальною свечою - стеариновые тогда были большою роскошью, а освещения керосином ещё не существовало - я еле-еле мог читать. Как при таком освещении Фёдор Михайлович писал ночи напролет, решительно не понимаю. Была ещё приятная особенность его жилья: тараканы стаями бегали по столу, стенам и кровати, а летом особенно блохи не давали покоя..."110

Конечно, и до Альберта Энштейна всё на свете было относительно. Житьё-бытьё в подобных условиях, казалось бы, ну никак нельзя назвать "райским", однако ж таковым его делало для вчерашнего обитателя арестантской казармы и совсем ещё недавнего - солдатской ощущение свободы, которое возникало от уединения, от тишины, от возможности без помех читать и писать-творить.

Но тут, буквально к слову, хотелось бы отметить-подчеркнуть одну странность. Здоровьем Фёдор Михайлович никогда не мог похвастаться (о чём придётся упоминать-говорить ещё не раз), и с годами, с каждым новым и, как правило, тяжёлым этапом в его жизни, букет его хронических хворей всё разрастался и расцветал пышным цветом. Но как ни надсаживал он своё зрение ночными изнурительными сидениями при свечном огарке над книгами и рукописями в казарме Инженерного училища, в каземате Петропавловской крепости, в арестантском госпитале и вот в семипалатинской избушке, а затем и до конца дней (писательских ночей!) своих в домашнем кабинете, но глаза его, к счастью, почему-то выдерживали такие циклопические перегрузки, очками он не пользовался. Правда, однажды, уже после Сибири, в письме Михаилу из Твери от 11 ноября 1859 года он пожалуется: "У меня болят глаза, заниматься решительно не могу при свечах; всё хуже и хуже".(281, 354) Впереди было ещё двадцать с лишком лет ночных бдений при свечах, выдержал!..

Но вернёмся в Семипалатинск. Вот каким увидел впервые автора "Белых ночей" Врангель: "Он был в солдатской серой шинели, с красным стоячим воротником и красными же погонами, угрюм, с болезненно-бледным лицом, покрытым веснушками. Светло-русые волосы были коротко острижены, ростом он был выше среднего. Пристально оглядывая меня своими умными, серо-синими глазами, казалось, он старался заглянуть мне в душу, - что, мол, я за человек?.."111

(Всё же придётся ещё раз, так сказать, вглядеться в глаза Достоевского. Врангелю они показались серо-синими. В. С. Соловьёв утверждал в воспоминаниях, будто они у писателя "светлые карие"112. А. Е. Ризенкампф запомнил, что глаза Фёдор Михайлович имел цвета серого113. А вот А. Г. Сниткину поразили при первой встрече глаза будущего мужа разноцветностью: "...они были разные: один - карий, в другом зрачок расширен во весь глаз и радужины незаметно. Эта двойственность глаз придавала взгляду Достоевского какое-то загадочное выражение"114. Один глаз у писателя стал чёрным вследствие лечения атропином после травмы, случившейся во время припадка эпилепсии, - и это объяснение Анны Григорьевны вполне логично и понятно, но почему в разные периоды жизни Достоевского и разные люди, общаясь с ним буквально tete-a-tete?, воспринимали взгляд его в разных цветах? Если вспомнить поговорку "Глаза - зеркало души" и если помнить о поразительной способности автора "Записок из подполья" вживаться-перевоплощаться в своих героев, то поистине можно поверить, что глаза его имели свойство светлеть или темнеть в зависимости от того, с душой какого героя в данный момент совмещалась его собственная душа...)

Итак, Достоевский буквально наслаждается послекаторжной относительной свободой. Почти ежедневно он бывает у Врангеля, обедает "янтарной стерляжьей ухой", или заходит вечерком, как вспоминает Александр Егорович, "пить чай - бесконечные стаканы - и курить мой ''Бостанжогло'' (тогдашняя табачная фирма) из длинного чубука". Более того, зачастую Фёдор Михайлович был не просто в хорошем расположении духа, а прямо-таки в весёлом. Именно в этот период он задумывает, а вскоре и напишет самые свои комические, самые незлобивые вещи - "Дядюшкин сон" и "Село Степанчиково". Новый друг, естественно, посвящается в творческие замыслы, становится первым слушателем ещё устных вариантов. Врангель вспоминает: "Он был в заразительно весёлом настроении, хохотал и рассказывал мне приключения дядюшки..."

Но и этого мало. В этот период Достоевский увлекается и вовсе ему несвойственными и, если можно так выразиться, жизнерадостными занятиями: к примеру, помогает Врангелю на его даче выращивать сад-огород. Людям, представляющим автора "Преступления и наказания" по известному портрету кисти В. Г. Перова, трудно и вообразить-представить его таким, каким запомнился он его семипалатинскому другу: "Ярко запечатлелся у меня образ Фёдора Михайловича, усердно помогавшего мне поливать молодую рассаду, в поте лица, сняв свою солдатскую шинель, в одном ситцевом жилете розового цвета, полинявшего от стирки (...). Он обыкновенно был весь поглощен этим занятием и, видимо, находил в этом времяпрепровождении большое удовольствие..." Прямо не Достоевский в Семипалатинске, а - Чехов в Ялте...

Однако ж, ведь и это ещё не всё! Врангель уговорил Достоевского попробовать и верховую езду, от чего тот долго отказывался-отнекивался. В его "Детской сказке" есть сцена, когда Маленький герой с безрассудной и отчаянной смелостью вскакивает на полудикого мустанга Танкреда, дабы поразить любимую даму, и чуть не погибает в бешеной скачке. Автор, конечно же, проиграл-пережил в воображении весь этот эпизод, представлял и себя, скачущим бешеным аллюром на горячем диком скакуне... Увы, Врангель свидетельствует, что в роли кавалериста Фёдор Михайлович "был смешон и неуклюж", однако ж верховая езда ему понравилась, он вошёл во вкус, и вскоре они вдвоём начали совершать длительные прогулки в степь, и даже это уж совсем невероятно! - пару раз Достоевский участвовал и в охоте. Ну, как можно представить себе автора "Бедных людей" охотником, так сказать, в роли Тургенева или Л. Толстого - с ружьём, целящегося в живое существо, убивающего тварь Божию?..

Между прочим, в своих мемуарах Врангель обронил мимоходом довольно странное замечание о полном якобы безразличии Достоевского к красотам природы: "...они не трогали, не волновали его. Он весь был поглощён изучением человека, со всеми его достоинствами, слабостями и страстями"115. Здесь автор воспоминаний по существу почти дословно повторяет утверждение Н. Н. Страхова, который ещё за два десятка лет до него, в своих мемуарах (1883 год) писал: "Фёдор Михайлович не был большим мастером путешествовать; его не занимали особенно ни природа, ни исторические памятники, ни произведения искусства, за исключением разве самых великих; всё его внимание было устремлено на людей..."116