Виктор Ревунов - Холмы России Страница 34

- Из-за такой бабы если бежать, то в обратную сторону верст за тысячу,сказал командированный, с молодым, здоровым лицом мужчина, уже полнеющий от хитрости спокойно пожить и сытно ноесть. Он был в шинели и в кожаной фуражке с большим козырьком. Рядом, у стены, стояло ружье и лежал рюкзак.

- Какой человек. Иной жизнь свою поуродует, а не простит.

- Он будет еще прощать или не прощать,- возмутился командированный.Прежде о своей чести думал бы, а не теперь, когда сам негодяй и преступник.

- Если бы все по рассудку жили. А то еще душа водит.

- Слабых она водит и оторванных от действительности. Слышал я про это убийство. Тут еще неизвестно, кто убил. Сын или отец? Может, и двое участвовали?

А потом сынок топор-то и подложил под отца.

Не дыша, вслушивался в этот разговор Митя.

- Я таких разговоров не понимаю. И не слышал вас,-сказал житель из Бессонова.

- Чего испугались?

И слышал ответ Митя.

- Чужой бедой не играем, а то своя подойдет.

Вот они попрощались. Командированный пошел дальше, а мужчина с корзиной грибов - в свою деревню.

Как только затихло все, Митя вылез из сарая и краем леса, рядом с дорогой, пошел дальше. К ночи он думал прийти в свои леса.

Он нагнал командированного. За спиной его обвисший рюкзак. В правой руке ружье: взял его поохотиться, когда ехал сюда, а теперь было кстати на случай встречи с преступником.

Командированный отошел немного. Положил рюкзак и ружье на землю возле дороги, а сам по нужде забрался в кусты. Тут увидел он крутые шляпки белых грибов.

Снял фуражку и стал собирать их.

Когда вернулся, ружья и рюкзака не было. Мельком заметил, как кто-то перемахнул через канаву и, как казалось ему, плавно и легко побежал, почти полетел в обратную сторону.

Митя свернул с дороги в глушину лесную. Гут отложил ружье, быстро развязал рюкзак.

В рюкзаке хлеб, кусок сала, пачка папирос, готовые ружейные патроны в коробке, колода карт, ^^Д"011 нож, бритва и зеркальце, в которое глянул Митя и не узнал себя: лицо как в репьях, заросло, черно под глазами. Какие они злые, глядят на него с ненавистью.

Он съел половину куска сала с хлебом. Сало разрывал зубами, слюна с жиром текла по грязным костистым рукам.

Перед вечером он побрился у ручья, вымылся, оглядел ружье: двуствольное,- зарядил патронами.

"На Кирьку и одного хватит,- подумал оп и усмехнулся, вспомнив командированного,- Второй бы тебе за язык".

Поздно вечером он перешел дорогу, пустынно светлевшую среди полей в глухой тьме.

Шел он с остановками ночь и весь следующий день, обходил селения, стуки и голоса в лесу. Доел сало и оставшуюся корку хлеба. Ноги ныли и подламывались от усталости, но он шел и шел с упорством и с еще большей ненавистью за эти мучения.

Вечером он увидел огни Щекииа. Теперь надо быть осторожнее.

Он обошел село за кладбищем с белевшими крестами, подумал: "В такой компании не будут искать".

Митя скрылся на сеновале во дворе Родиона Петровича. Отсюда решил выйти чуть свет.

Проснулся он утром и сразу бросился к щели над воротами.

На дворе мутно. За облаками тонет свинцовым диском солнце, цедит серое ненастье, в котором вдруг протечет серебристая рябь, и опять тускло.

Митя видел, как вышли из дома трое: Родион Петрович, Юлия и еще одна женщина. Узнал ее: сестра Родиона Петровича. Видел ее и прежде, когда приезжала погостить сюда. Помнил ее в сарафанчике, пропахшую вереском и хвоей, загорелую, в знойной духоте июльского дня перед грозой. Зашла она тогда к нему в магазин н сказала, оглядывая полки с вином, ситцем, книгами, с ботинками и косами, с флаконами одеколона, с коробками конфет:

- Как тут прохладно!

Теперь она сказала уходившим по делам брату и Юлии:

- Я боюсь тут одна.

- Он еще далеко,- сказал Родион Петрович.

- А если придет?

- Конь Стройкова в селе. Значит, и сам где-то здесь,- успокоил сестру Родион Петрович.

Полина Петровна осталась одна.

Едва она вошла в дом, как дверь открылась.

Па пороге стоял Митя. Глаза воспалены, едва стоит от усталости и голода. Плечи обвисли под ватником, засаленным потом, с запахом селедки.

- Хлеба дай! - сказал Митя и, не дожидаясь, когда опомнится Полина Петровна, вошел па террасу, взял со стола куски хлеба, оставшиеся от завтрака, запихал их в карманы.

- Это ты? - с испугом спросила Полина Петровна.

- Да, я вот,- угрюмо, со злым вызовом сказал он.- И молчите. А то только пепел останется от этого дома.

Он вытащил из кармана ватника коробку со спичками, потряс с угрозой.

Митя и прежде бывал в этом доме. Он знал, где кладовка, и зашел туда, за дверь в просторных сенях с лесенкой наверх.

В кладовке висели два окорока сырого копчения, лежал на ларе брус просоленного сала, рядом - кувшин с топленым маслом. В углу-кадушка соленых грибов, кадка поменьше с моченой брусникой, еще кадка с медом.

Он открыл ларь. Тут сливочное масло в кувшине, бутылки с водкой, начатый кусок сала с чесноком.

"Жратвы сколько!" - подумал Митя и, достав складной нож, отрезал сала, взял бутылку с водкой, хлеба.

Все это запихнул в рюкзак и вдруг спохватился, что Полину Петровну одну оставил: могла уйти и поднять тревогу.

Он быстро вернулся на террасу.

Полина Петровна неподвижно стояла у стола.

- Никому! - сказал Митя и, подумав, добавил: - А в общем-то все равно. Долго не задержусь... Где Фенька, дома или у тетки скрывается? - спросил он.

- Ее нет совсем тут,- ответила Полина Петровна.- Она в Москву уехала.

- Одна?

- Одна.

- Скрылась! Жаль. А Кирька Стремнов где?

- Митя,- сказала Полина Петровна,- остановись!

- Где он? - повторил Жигарев, боясь, что не успеет узнать самое важное для него.

- Киря здесь,-ответила Полина Петровна.- сдечали одну глупость, не сделайте еще более страшную,- сказала она, пытаясь остановить этого человека в его безумии;

- Молчите! Вам и с подлостью рядом хорошо живется. А я от себя не отпущу Кирькину подлость. Это вы отпускаете, когда чужих жен гнут - не боятся, мерзавцы! Отвечу, а не прощу!

- Митя, будут ошибки, и будет любовь. Ничего не измените.

- Мне теперь все равно, хоть сто бед. Пропал все равно.

Митя выскочил во двор, бросил рюкзак и, шатаясь, пошел в сторону Угры, и только завидел берега ее, раскинул руки, будто хотел обнять,- напоминал он какой-то темный и страшный крест.

И вдруг упал на берегу, подполз к воде.

- Милая, утоли! - со слезами сказал он, целуя кремнистые камни и воду.

Встал и, не раздеваясь, пошел бродом над хмурой бездной отраженного в реке неба, сжимая в правой руке поднятое высоко ружье.

* * *

Он спешил на тот берег, на хутор.

Когда бежал из лагеря, был осторожен, хитро путал следы, а тут гнал напрямую, как раненый зверь, который уже бьется не за жизнь, а бросается на свою погибель в ярости боли и жажды кровавой.

Митя остановился в лесу напротив двора Стремиовых. Дома ли Кирьян?

"Дома",- почувствовал он и даже увидел, как мелькнули в окне его лицо, глянул, вроде бы он.

Митя взвел курки.

Если бы изобразить беду, то вот такой бы она, кажется, и была: грязная, сгорбленная, прыгала, тряслась и гнулась, приближаясь к окнам.

Митя ворвался в избу... Вон и Кирька время на ходиках ставит. Оглянулся вдруг.

Вскинул Митя ружье... Через минуту выйдет он на крыльцо, руки поднимет перед народом:

"Убил!.. Я убил!.."

В избе была Гордеевна. Топила печь... Вот она, беда страшная, стоит на пороге. Кинулась Гордеевна, встала перед дулом.

- Митя, родимый...

- Отойди! - закричал он,- Стой, Кирька!

- Митя!

- Стой, Кирька!

Мать, мать мечется, сына от смерти закрывает. Упала Гордеевна на колени.

Прижался спиною к стенке Кирьян... Вот она, смерть Что-то тяжелое глухо ударило в голову Жигарева. Ружье стукнулось об пол, и рядом повалился Митя.

Через порог переступил Стройков с зажатым в руке револьвером.

- Тут я тебя и ждал, Жигарев,- сказал Стройков и остановился над поверженным.

Митя хотел встать, но падал в кровь свою на половицах.

Он пополз под лавку, в угол, где темно, руку накидывая на голову, как будто хватал темноту, скрывая такое позорище над собой.

В дверях показалась Полина Петровна. Тяжело дыша, остановилась на пороге.

"Не успела!" - подумала она.

* * *

Слух, что Митю поймали, быстрее огня по соломе, пронесся по хутору.

В сенях затолпился народ. Заглядывали через дверь.

страшно было в избе. Кровь за порогом, на полу, который был как сцена, на которой разыгралась и продолжалась еще трагедия.

Стройков сидел за столом под иконами в грозном блеске отражавшегося от печи огня.

- Молока я что-то захотел, Гордеевна,- сказал Гордеевна, как и положено хозяйке, раз просит гость, да еще спаситель их, уняла слезы. Поставила перед Сройковым горлач с молоком, положила хлеб.