Виктор Ревунов - Холмы России Страница 35

- Молока я что-то захотел, Гордеевна,- сказал Гордеевна, как и положено хозяйке, раз просит гость, да еще спаситель их, уняла слезы. Поставила перед Сройковым горлач с молоком, положила хлеб.

Стройков стал наливать молоко в кружку.

- Подлый ты! Перед матерью сына хотел убить,- сказал Жигареву, не глядя на него: глядел, как наполнялась молоком кружка: не пролилось через край.

Кирьян с бледным, как холст, лицом все еще стоял у стены: какая жуткая минута пронеслась над ним. Не кошмарный ли сон, что было и что сейчас видит он? Как в этом сне говорили, кричали, мелькали в дверях лица и лезли в окна, люди показывали на него, на Митю, на забрызганный кровью пол.

Это никогда не забудется - позорное, страшное, сплелось живое, но гадкое, как сплетаются в осень змеи в своих тайнищах под пнем.

Жалкий, в изорванных ботинках, уткнувшись лицом в пол, лежал Митя под лавкой.

Полина Петровна обмывала закровевший затылок его.

Рядом стояла Катя с чистой тряпкой и бутылочкой с иодом. Вошел Ннканор. Он работал в лесу за хутором.

Туда и прибежали ребятишки:

- Дядя Никанор! Митя Жигарев чуть вашего Кирьяна не убил. Поймали его....

Никанор медленно подошел к лежавшему под лавкой Жигареву.

- Вернулся. Кровью свое возвращение отпраздновал!

Стройков, пережевывая хлеб, запил молоком и сказал:

- Сейчас повезем с этого праздника.

- Пусть Кирька замоет! - крикнул из-за окна чейто женский голос.

Глянул Стройков на окно. Встал.

- Ишь, виноватого нашли. Любовно двое сошлись.

Что же, казнить за это?

- Без любви и он не бежал бы,- ответил тот же голос.

- Это разве казнь? За чужую кровь была бы ему казнь с высшей мерой. И не сметь говорить так! Он человека чуть не убил. Мать кричала - не дрогнул, мерзавец. Вяжите его!

Никита, который еще прежде Никанора пришел сказать, что телега ждет, бросился к Жигареву.

Вдвоем со Стройковым заломили за спину руки.

В эту минуту к ним подскочила Анфиса. Ночевала она в эту ночь на хуторе, в избе Фени: Стройкой попросил. Митю хотели на огонек заманить.

Тихо стояла Анфиса в толпе, притаивая свою радость:

поймали Митю. Вольная теперь Феня!

"Рассерчала на меня. Спасибочко еще скажешь",- думала она и, когда стали связывать руки Дмитрию, не удержалась:

- Дайте-ка я его свяжу, голубчика, своим узлом, неразрывным. Век не развяжется!

Стройков отстранил Анфису.

- Иди. Без тебя тут управимся.

Жигарева подняли и повели.

Народ толпился у крыльца, в проулке и на дороге, где стояла телега.

- Ведут! Ведут! - раздались крики, и толпа коловертью двинулась вокруг Жигарева, затолкалась, пошла.

Он спотыкался и чуть не падал, как-то весь обвисал со склоненной головой. Стройков и Никита с трудом удерживали его.

- Иди прямо! Ишь шатается. Двенадцать шагов не может пройти,прикрикнул Стройков, бледнея и задыхаясь.

Митя откинулся. Голова завалилась назад, и от такого напряжения жилы обнажились на его шее с расстегнутой гимнастеркой в пятнах крови.

Детишки со страхом глядели-ведут преступника:

как жутко, что он хотел убить Кирьяна, вот этот, окруженный народом, обессилевший, грязный, с замученными глазами человек, и ведут его в тюрьму.

- Вот так-то людей убивать! - кричал Никита и сильно встряхивал Митю: валился он.

И все-таки не удержали. Он упал... Так бы и лежать в этой мураве. Жгучий запах крапивы и осенней земли освежил его. Словно крапнула из детства минута, когда он с матерью лежал на одеяле у плетня с зелеными зарослями крапивы, из-под которых дышало прохладой и звенело стрекотом, и он думал, что это стрекочут листья.

"Спи, сынок, спи",- усталая рука матери сжимала его ручонки, вздрагивала. Может, привиделся ей в млеющем сне ее счастливого лета вот этот день с шумом, с криками и слезами в толпе, через которую ведут ее сына со связанными при всем народе руками, ведут в позоре, и еще крепче сжимала она ручонки.

"Спи, сынок, спи..."

Митю свалили в телегу.

Никита спутал быстрой петлей его ноги и отпихнул, усаживаясь.

Стройков вскочил в телегу.

- Разойдись! Разойдись! - закричал он с поднятым над головой револьвером. Высоко стоял над толпой, бледный и страшный, понесся в грозе своей власти и закона.

Поверженный лежал Митя, прижавшись лбом к гребенке телеги, и глядел на бежавшего рядом с колесом старого своего, без хозяина забродившего по чужим дворам пса.

* * *

Затенилась в заботах дней недавняя трагедия. Продуло ветрами хмурь ненастья, и снова в вымытом досиня небе тепло затопилось солнце над калеными в утренней свежести перелесками.

Глядела осень зорями рябин на дороги, по которым уходили и приходили вести.

Так дошла весть, что Митю с новым приговором и незабытым старым отправили на шесть лет в лагерь куда-то на запад.

Что-то будет? А пока спасен, жив, и это перед минувшим кошмаром было счастьем его. Но Митя так не думал. Так думали и говорили на хуторе, верили, что эта история научит Митю... Да и Кнрьяну урок.

Все дни Кирьян пропадал в лесах. Скитался по своей службе, проверяя обходы лесников. Иногда и дома не ночевал, а где-нибудь в лесной сторожке, среди чужой семьи забывался в ее радостях.

Чувствовалось, отбивался от двора, где все родное, но не было рядом прежнего.

С погожим теплом бабьего лета затеплились и надежды на скорую встречу с Феней.

"Должна вернуться. Вернется",- думал Кирьян и ждал ее.

В один из таких разогретых солнцем деньков, уже близко к вечеру, Кирьяп возвращался от Порфирия Игнатьевича, обход которого попал в зону стрельбищ, и надо было особо смотреть, чтобы не пожгли лес.

Перед самым хутором вдруг увидел, как за деревьями мелькнула косынка Фени, и рванулось сердце... Да нет же, нет: рябиновая ветвь так обманула его.

Он оставил велосипед на дороге и подошел ближ".

Пусть обман, но только бы взглянуть на эту так похожую на ее косынку ветвь. Вот она, пылает, из-под резных листьев.

"Киря, перевези",- шепнуло желанно в душе, улыбнулось.

Так недавно все было, а кажется, целая жизнь прошла, в которую врезалась между ними та половица закровавлепная.

Все расскажет Полина Петровна. Потрясенная, она уехала на другой же день в Москву.

Половицу перевернули, а все равно не переступишь ее, не вспомнив, что было. И надо ждать, когда сотрется и в душе тот след, как ждет трава,- не сразу выходит на гарь зелеными былинками.

"Когда ждешь - дождешься",- верил он, что все-таки она откликнется, позовет ее голос их малинового лета, которое и сейчас хранило по сеновалам и в стогах среди лугов и пряные и горькие запахи трав, и той, может, травы с покоса, где первый раз поцеловал ее в разомлевшем зное, там, под тонкой березкой, где зацвела их любовь...

Кирьян проехал мимо избы Фени. Дверь заколочена доской, и на окнах доски. Постарела как-то сразу изба, как и люди стареют в своем одиночестве.

Он свернул с дороги в свой проулок.

Окно в их избе открыто. На подоконнике-военная фуражка со звездою... Что за гость у них?

Вошел в избу. Идет к нему, раскинув руки, Федор Невидов.

- РЗД тебя видеть, Кнря,- сказал он и обнял его.- и вожу сестренку твою.

Кирьян стал снимать ватник.

- Как это увозишь?

Гордеевна пояснила:

- Жена она теперь его. Расписались. Поздравь их, Киря.

- Ты уж прости, что тебя не дождались,- сказал Федор.- Время у нас нет сегодня, и ехать надо.

Кирьян поздравил, поцеловал Федора. К Кате подошел. Хотел сказать: "Что ж ты так быстро?.." Как-то и не верилось, что Катюша, сестренка его, и вдруг жена и сегодня уедет, не будет ее тут.

- Быстроглазая,- сказал он и поцеловал ее, и сразу отошел к окну, унял слезы.

- Живем с родными своими, привыкаем, не замечая подчас взгляда ласкового или заботы, и дорожим, жалеем и плачем, когда приходит время прощанья.

Гордеевна, Катя и мать Федора - Аграфена Ивановна хлопотали у стола и у печи, где жарилась утка и варился в чугуне просоленный окорок.

Пока готовили к столу, Кирьян и Федор вышли на крыльцо покурить.

- Как там? - спросил Кирьян про границу.

- Пройдем чуть,- сказал Федор.

Они прошли за двор, спустились по тропке к Угре.

Как в зеленом стекле, отражались красно разъярчепиые и подсолнечно-желтые кусты, из-за которых рубнново вспыхивали листья хмеля. Побурели таволги, поник в своей седине иван-чай.

- До чего же хорошо у нас! - сказал Федор.

- Скоро захмурит, не проглянешь.

- И все равно, впереди такая надежда - весна. Все как будто рождается вновь. Мы летом приедем с Катей.

Вот уж походим!.. Ты спросил, как там? - Федор стал строже,- Скажу, что видел, что думаю. В войну как-то не верю, не жду. Но война, как смерть, о ней мы знаем, но не знаем, когда придет она. Нам бы лет пять, чтоб стальной стала армия. У нас есть прекрасные танки, но это скорее образцы того, что будет. Верю я, Киря, в гордые слова, что и пяди своей земли не отдадим никому.