Лидия Чарская - Газават Страница 34

Глава 16

Погоня

— Ты очень устала, Тэкла?

— Очень, господин… И ноги болят ужасно.

— Дай я понесу тебя, моя девочка!

— Нет, нет, господин, тебе самому трудно идти, а я такая тяжелая и большая.

— Вздор. Ты легка, как перышко, Тэкла. — И, подхватив девочку на руки, Миша понес ее.

Хотя действительно Тэкла была не тяжелее пятилетнего ребенка, так она была худа и миниатюрна, но измученному, усталому Мише она едва ли была теперь под силу.

Скоро он измучился вконец. Едва передвигая ноги и поминутно спотыкаясь на каждом шагу, он медленно подвигался вперед, не оставляя, однако, своей ноши.

Солнце близилось уже к закату, а пройденное расстояние было так незначительно и мало! Ужасно мало! К довершению всего позади них вдруг послышался какой-то смутный гул. Точно целая кавалькада всадников гналась за беглецами. Миша с тревогой взглянул на свою маленькую спутницу. Тэкла инстинктивно поняла этот взгляд и в смертельном ужасе заметалась на руках своего взрослого друга.

— Это погоня! — беззвучно прошептали помертвевшие губки девочки.

— Не бойся, Тэкла! Ничего не бойся! Я не дам тебя в обиду, бедное дитя!

Но она продолжала дрожать всем телом как пойманная птичка и твердила только одно:

— О, оставь меня! Брось в лесу, господин. Неужели тебе погибать из-за меня! Со мною ты не в состоянии укрыться от погони. Беги один, добрый господин, потому что они убьют тебя, если поймают. А моя смерть им не нужна. Мне взрежут только пятки, положат саманы[107] в рану и снова зашьют, чтобы я не могла бежать от них больше. Нет, нет, тебе нельзя погибать из-за бедной маленькой грузинки-сироты! — И она, обняв его за шею, залилась слезами.

— Молчи, Тэкла! Ты рвешь мне сердце! — вырвалось с тоскою из груди Зарубина. — Повторяю тебе: если судьба свела нас, значит, милосердный Господь желает, чтобы я позаботился о твоем спасении. Или мы спасемся оба, или погибнем вместе. Слышишь, Тэкла!

И, говоря это, Миша крепче прижал к груди девочку и быстрее зашагал по лесу.

Топот копыт не одного, а многих коней приближался к ним с каждой минутой.

Теперь уже можно было различить, что если это и была погоня, то очень сильная погоня, из двух-трех десятков всадников.

— Мы пропали! — снова прошептала охваченная смертельным испугом Тэкла, когда вся чаща точно ожила от шума ворвавшейся в нее кавалькады. — О, убей меня, господин! Убей меня! Лучше смерть, нежели снова вернуться во дворец Шамиля.

— Успокойся, крошка, в моем револьвере хватит зарядов для обоих, — мрачно произнес Миша, — только надо попробовать как бы спастись сначала, а умереть мы всегда успеем!

Между тем погоня как бы разветлилась, по крайней мере, топот ее послышался уже не в одном, а в нескольких местах. Очевидно, всадники разделились и рыскали по лесу, выглядывая беглецов.

«Они травят нас, как зверей!» — пронеслось вихрем в голове Миши. И, разом опустив Тэклу на землю, он схватил ее за руку и бросился с нею к густо разросшемуся кусту орешника.

— Лежи так тихо, как только можешь! — приказал он почти обезумевшей от ужаса девочке и сам пригнулся к земле, почти сравнявшись с нею.

Это было как раз самое время, потому что в ту же минуту несколько всадников показались на тропинке у самой чащи, где притаились беглецы.

— Святая Нина, просветительница Грузии! Это Гассан! Я видела его не раз во дворце Шамиля. Не кто иной, как он, во главе отряда, — послышался трепещущий шепот Тэклы.

Миша приподнял голову и замер от неожиданности… Прямо перед их засадой на своем красивом, рослом коне действительно стоял Гассан.

Он говорил что-то сопутствующим ему горцам, указывая на чащу орешника.

— Боже мой! Они отыскали наши следы и теперь поймают нас, господин! — прошептала, замирая от страха, Тэкла.

По мертвенно-бледному лицу девочки катились обильные слезы.

— Не бойся, дитя, — успел шепнуть ей Зарубин, — в моем револьвере достаточно пуль, по крайней мере, для этих первых разбойников. Положись на милость Божию, Тэкла, и…

Он разом умолк, потому что чья-то рука раздвинула кусты над их головами… и лицо Гассана, успевшего спешиться и проникнуть в их засаду, появилось в двух-трех шагах от них.

Тэкла вся сжалась в комочек и так тесно приткнулась к земле, точно хотела врасти в нее всем своим худеньким тельцем.

Она приготовилась к смерти… Она ожидала ее… А перед мысленным взором девочки, точно дразня ее, проносились близкие ее сердцу картины: родимые Ци-нандалы… добрая княгиня… дети…

Вдруг загрубелая сухая рука коснулась облитой слезами щеки ребенка.

Это шарящий в кусту Гассан нечаянно коснулся лица девочки.

Скорее инстинктом, нежели соображением Тэкла удержала безумный вопль испуга, готовый уж было сорваться с ее губ…

И тотчас же кусты снова сомкнулись над ее головою.

Гассан не заметил притаившихся там беглецов, быстро вскочил на коня, крикнув что-то своим спутникам, продолжавшим рыскать в других ближайших кустах… Еще минута, другая, и топот трех десятков коней разбудил мертвую тишину дремучего леса.

— Они ускакали, господин! Они ускакали! Мы спасены! О, какое счастье! Святая Нина! Благодарю тебя! — вне себя от восторга кричала Тэкла.

Недавнего страха и отчаяния как не бывало…

Слезы радости блестели на длинных ресницах девочки… Лицо дышало счастьем… Бедный ребенок, находясь на волос от смерти, только теперь понял, как светла, как хороша жизнь! И, повинуясь непреодолимому порыву, девочка упала на колени, и горячая молитва вырвалась из ее груди…

Глава 17

Лаки. Старик Амед и юноша Идиль

— Я хочу есть, господин… Хотя бы найти немного, немного хартуты… или хотя бы горсточку диких орехов — шептала Тэкла, и черные глаза ее, ставшие огромными, странно горели на исхудалом лице.

Она только что с трудом сползла с сука большого дуба, где они провели ночь из опасения попасться в добычу диким зверям, наполнявшим эту лесную чащу.

Миша зорко оглядывался по сторонам, выискивая знакомые кусты орешника или красноватый глазок хартуты. Но увы! Ни того ни другого не попадалось ему на глаза.

Со вчерашнего дня они уже не находили ягод.

Местность как-то сразу видоизменилась. Чаще и чаще попадались теперь чинары и лавры, реже дубы, а о диком орешнике и каштане не было и помину. Дикая чаща как бы редела, и теперь постоянно на пути их встречались зеленые лужайки, словно опоясанные или перерезанные серебристыми ручьями. Дикие азалии и мальвы испещряли их, то собираясь прихотливыми группами, то в одиночку выглядывая из травы своими разноцветными головками.

— Я не могу больше идти, господин! Я умираю от голода! — едва внятно прошептала Тэкла, в изнеможении падая на траву. — О, я готова теперь сама идти к Гассану, лишь бы он дал мне есть, прежде нежели убьет меня…

Ее глаза горели нестерпимо… Губы потрескались… Что-то дикое было в ее до неузнаваемости исхудалом лице…

— Тэкла! Тэкла! Моя несчастная девочка! Собери свои силенки! Подтянись немного! Скоро уже конец леса, и, может быть, сразу за ним будет русское укрепление или мирный аул, — утешал Миша несчастного ребенка, силясь подбодрить ее, как только мог.

Но Тэкла была глуха к его словам. Она тяжело дышала, и воспаленные глаза ее устремились вдаль дико горящим взглядом.

— Она умирает! — с ужасом вскричал Зарубин. — Что мне делать! Она умирает!

Смерть ребенка казалась ему хуже всяких ужасов погони, даже его собственной смерти. Несчастье и горе сближают людей. Она, эта маленькая Тэкла, сумела горячо привязать его к себе, и он полюбил ее, как дорогую младшую сестренку.

И теперь Миша с мрачным отчаянием смотрел, как конвульсивно вздрагивало исхудалое тельце девочки, как судорожно двигались ее запекшиеся губы.

Собственный невыносимый голод был, казалось, забыт им. Он только думал об одном: как бы спасти Тэклу, как бы облегчить ее страдания.

Если бы Гассан снова погнался за ними, он смело вышел бы к нему на встречу и ценою собственной жизни достал бы пропитание умирающей девочке… Он теперь молил Бога об этом… Он желал всей душой, чтобы судьба снова послала Гассана спасти от голода его умирающего маленького друга…

И молитва Зарубина, казалось, была услышана… Где-то совсем поблизости послышались мерные негромкие звуки, похожие на топот коней… Очевидно, кто-нибудь из преследователей решил вернуться… Вот сейчас они покажутся из чащи, и она, Тэкла, будет спасена.

Миша спокойно опустился на траву подле девочки и стал ждать. Вот ближе и ближе слышится топот… К нему присоединяются голоса… людские голоса…

Не голос Гассана! Нет!

Какое-то дребезжанье и поскрипывание примешивается к неторопливому топоту копыт.

Нет, это не погоня! Это дребезжанье и писк — характерные звуки горской арбы.