Алексей Писемский - Взбаламученное море Страница 35

«Емелюшка прокаженный! Прими сего юнца к себе на службу, – это мой племянник!»

Запечатав ее, он отдал Бакланову.

Слова: «Емелюшка прокаженный» были Ливановым употреблены в виде ласки, так как Нетопоренко, тоже несколько принадлежавший к их толку, рассказывал, что в молодости он сидел с сведенными руками и ногами и исцелился от этого чудом.

– Заходите, когда будете иметь время! – проговорил Ливанов, вставая и зевая.

– Непременно-с! – отвечал Бакланов, а сам с собой думал: – «Только бы место найти, нога моя у тебя, чорта, не будет!»

Евсевий Осипович тоже, по-видимому, с большим удовольствием отдал племяннику прощальный поклон.

17. Советничишка палатский

Не знаю, существует ли до сих пор в российской государственной службе Нетопоренки, но в то время, как начинал ее герой мой, их было достаточное количество.

В юности, обыкновенно, советничество для них – такая недосягаемая мечта, на которую они едва осмеливаются поднять свои лукавые и подслеповатые взоры, но с дальнейшим течением времени видят, что все больше и больше могут прилагать свои способности.

У каждого из них обыкновенно есть благодетель в Петербурге, которого маленькие слабости они знают до тонкости: любит ли он женщин молоденьких, или поесть хорошо, или только охотник деньги хапнуть, – для всего этого они сейчас ему канал открывают.

Большая часть крестов, украшающих их грудь, даны им за подобные подвиги!

Для ума и сердца вашего не ждите от этих людей ничего; но для телес и всей следующей к оным обстановки они бесценны.

Если б автор был хоть сколько-нибудь значительное лицо, то, по слабости человеческой, он не ручается, чтобы не покровительствовал какому-нибудь подобному каналье.

Точно так и Евсевий Осипович разумел и понимал Нетопоренка и, чтобы не держать его очень близко около себя, он сыскал ему место по другому ведомству, асессора в палате, а затем на место советника Нетопоренко сам уж перешагнул и так там укрепился, что, говорят, считался за образцового чиновника.

Но он был не глуп: по какому-то чутью, в воздухе или даже из-под земли вынюхивая, он предчувствовал, что невдолге кругом него будет происходить совсем не то, что теперь происходит, и что звезда его померкнет окончательно и навсегда.

Чтоб обеспечить себя на этот случай, он жил скопи-домом и сколачивал копейку на черный день.

Бакланов чуть не задохнулся, всходя к нему по вонючей лестнице. Оборванная, грязная дверь, которую точно двадцать собак рвали, была не заперта. Нетопоренко только сейчас проснулся и, брившись, пильмя-пилил парня, которого он взял к себе будто бы затем, чтобы приучить его к письменной части, а в самом деле заставлял даже белье себе мыть.

– Эка шельма!.. неумоя!.. рыло поганое!.. – говорил он.

Малый не обращал никакого внимания на эти слова и молча обмахивал с грязной мебели пыль метелкой.

– К вам пришли-с, – обернулся он наконец и сказал.

– Кто там? – крикнул было Нетопоренко сердито, но, увидев, что входит хорошо одетый господин, сейчас же переменил тон. – Извините меня, пожалуйста! – говорил он, запахивая свой грязный халат. – А дверь у тебя опять была не заперта! – прибавил он, почти с судорогами в лице, парню.

Но тот и этим нисколько не сконфузился: его упорно спокойное лицо как бы говорило: «Да, и завтра не запру, и добьюсь того, что ты меня прогонишь».

– Ну, я же тебя! – прошипел Нетопоренко, поколотив пальцем по столу.

Он в свою очередь тоже, видно, решился переупрямить парня.

– Что вам угодно? – обратился он наконец к Бакланову.

Тот подал ему письмо.

– Прошу покорнейше присесть! – сказал Нетопоренко, взглянув на почерк.

Александр сел.

Нетопоренко прочел и как бы некоторое время оставался в недоумении.

– Служить вам угодно у меня? – проговорил он, склоняя голову на бок.

– Да, я желал бы.

– Конечно, я для его высокопревосходительства должен и стремлюсь всей душой сделать все!.. – сказал Нетопоренко модничая и не без важности.

Из письма Ливанова он очень хорошо увидел, что тот не слишком близко к сердцу держал племянника.

– Ваша прежняя служба? – прибавил он.

– Я из университета.

– А, да! Но там ведь есть разные факультеты?

– Я юрист.

– А, да!

Важность Нетопоренка все больше и больше увеличивалась.

– Это, впрочем, для службы все равно. Почерк ваш позвольте видеть.

– Я писать умею, – отвечал Бакланов с улыбкою и, не снимая перчатки, на первом же попавшемся ему клочке начал писать: «Милостивый государь!».

– Нет, уж вы потрудитесь дома там, что ли, на аккуратном этаком листике бумажки написать… Я генералу должен показать.

Генералом Нетопоренко называл своего управляющего.

– Я это могу и здесь сделать, – отвечал Бакланов и, взяв со стола советника лист бумаги, написал на нем отчетливо несколько строчек.

Почерк, впрочем, у него был очень хороший, но смелость, с которой он это сделал, не понравилась Нетопоренке: стоя за спиной Бакланова в то время, как то писал, он покачивал на него головой; потом, посмотрев с серьезным видом на написанное и положив молча бумагу на стол, он явно хотел поговорить перед своим будущим подчиненным и дать ему некоторое понятие о своем взгляде на вещи.

– Учение?.. Образование?.. – начал он как бы вопросительно и разваливаясь в креслах: – но надобно смотреть, согласно ли оно с религией, с нравственностью, и наконец как влияет оно на само поведение человека.

– Образование, я думаю, не портит ничего этого, – проговорил Бакланов.

– О, нет! Не скажите! – воскликнул Нетопоренко. – Из наук, конечно, история вот… Я сам любил ее в молодости… Описывается жизнь монархов и других великих особ – все это, разумеется, в нравственном духе! Или математика – учит там разным вычислениям, объясняет движение светил небесных.

Бакланову даже совестно было слушать всю эту чепуху.

– Но ваша философия, господа, – продолжал Нетопоренко, несколько даже взвизгивая и возвышая голос почти до совершенной фистулы: – она прямехонько подкапывает основы государства… Я бы запретил имя ее упоминать для молодых людей.

Бакланов мрачно молчал.

– Ведь ученье – это еще одни рассуждения, а служба уж дело!.. настоящее… – продолжал Нетопоренко, приходя в пафос разговора. – Вон председатель наш… Я всегда это, без лести, про него говорил… Он, как прочтет дело, так и начинает его разбирать, как ленты: эту порядку – сюда, эту – сюда… Смотришь, оно уж у него и поет! Это ум! соображение!.. А Ваши все эти финтифлюшки – все это еще буки!

«Вот мерзавец-то», – думал Бакланов. – Когда же я могу получить ответ, и могу ли я надеяться иметь хоть какое-нибудь классное место? – проговорил он вслух, вставая.

– Ничего еще не могу сказать; во-первых, первоначально повидаюсь с вашим дядюшкой, желаю от него слышать несколько более определенную рекомендацию об вас; потом должен генералу… Я человек маленький: мне что прикажут, то я и делаю…

– Я постараюсь заслужить ваше доверие, – проговорил Александр, и сам не зная, зачем он это говорит.

– Верю-с! – отвечал ему, не без ядовитости, Нетопыренко. – Хотя в то же время прямо должен вам сказать, – продолжал он: – что вы, гг. университетские, мало годитесь для нашей службы: слишком поверхностны… слишком любите высшие взгляды кидать, а что нужно для дела, то пропускаете.

Бакланов ничего не возразил и раскланялся.

Главное, его удивляло то: каким образом этот человек масон, значит, все-таки принадлежит к кружку людей честных и образованных? По своей молодости и неопытности он не знал еще, что ко всем добрым начинаниям, когда они войдут в силу и моду, как к памятникам в губернских городах, всего больше напристанет грязи и навозу.

Нетопоренки и теперь занимаются не менее благодарным делом: они вольнодумничают и читают со слезами на глазах Шевченко.

18. Место, где Нетопоренко – божок

Не без робости, через четыре дня, Бакланов вошел в палату. В передней он увидал сторожа и нескольких мужиков с печальными лицами. В следующей комнате молоденький чиновник печатал конверты, а другой, совсем старый, с глубокомысленным видом записывал их в книгу и выставлял на них номера.

Бакланов подошел к ним.

– Я желал бы видеть г-на Нетопоренка! – сказал он.

– А зачем вам? – спросил с любопытством молодой чиновник.

– Я на службу здесь поступаю, – отвечал откровенно Бакланов.

– Да куда же? Здесь ведь нет вакансий! – проговорил молодой чиновник.

– Как нет! – забрюзжал на него старик: – вчера помощнику во втором столе велели подать в отставку.

– За что же это так? – спросил, уже с некоторым негодованием, молодой человек.

– Нагрубил там, что ли, советнику! – отвечал старик равнодушно.

Бакланову сделалось неловко: неужели это для него выгнали человека из службы? Однако он промолчал.

– Это, значит, вам в хозяйственное отделение надо… туда ступайте! – сказал молодой чиновник, показывая ему на следующую комнату.