Роман Антропов - Герцогиня и «конюх» Страница 35

Это была та знаменитая «конспиративная квартира», которая спасла России самодержавие.

Ее хозяева – Волынский и Черкасский – были сильно взволнованны. Первым держал речь Волынский.

– Господа! Послезавтра мы должны окончательно решить вопрос: идти ли нам в полон или вырваться на волю… Вы желаете?

И он произнес горячую, страстную речь, в которой мрачными красками нарисовал их тягостное положение.

За ним говорил князь Черкасский. Он еще более подлил масла в огонь: собрание совсем зашумело.

И вдруг в разгаре их споров появилась фигура Остермана.

– Остерман!!! – пронеслось по собранию заговорщиков.

– Да, это – я, господа! – послышался его металлический голос.

Все умолкли. Все собирались слушать, что скажет этот знаменитый «оракул».

– В вашем собрании, – произнес он, – я, господа, вижу представителей всех сословий Российской империи. Я рад этому, так как каждому из вас я должен вручить, по повелению ее величества, ее послание.

– Как? Сама пишет? – послышались голоса заговорщиков.

– Сама подписала. Позвольте мне прочитать вам их все.

И Остерман начал с воззвания к войску.

Гвардейские офицеры, слегка пошатываясь от чрезмерного возлияния богу Бахусу, встали и торжественно отдали честь.

– Да здравствует наша самодержица! – заорали они хриплыми, сиплыми голосами.

– Господа, не кричите: за нами следят, – засуетился князь Черкасский.

– Кто следит?! Да мы их, таких-сяких, в куски изрубим!!!

Остерман вручил офицеру воззвание, подписанное Анной Иоанновной, испросил торжественным голосом:

– Итак, вы клянетесь, что это станет достоянием вашего полка?

– Клянусь!

– Вы прочтете его тем, кого поведете завтра во дворец?

– Прочту. У нас все решено, ваше высокопревосходительство, – ответил офицер.

– А знаете ли вы, кто находится теперь в казармах? – пристально смотря в глаза офицеру, спросил Остерман.

– Нет, не знаю.

– Там Миних.[53]

И, лишь только Остерман произнес имя великого полководца, восторженный гул голосов прокатился по комнате.

– Он? Сам?..

– Да. Имейте в виду, господа, что мы играем в крупную игру и что нам надо выиграть сражение! – внушительно произнес Остерман и обратился к попу: – Вы, батюшка, священник. Прошу, глядите на меня не как на лютеранина-еретика, а как на сына единой христианской веры. Довольны ли вы тем, что творится ныне на Руси православной? Разве бояре-князья Долгорукие и иные православные не колеблют в царях духа благопристойной религиозности? Кто, как не князь Иван Долгорукий, приводил в опочивальню юного императора в канун великих праздников блудниц и потешниц? – Голос Остермана все усиливался. Этот «старик» вдруг сразу помолодел на много-много лет. – Они нас зовут «басурманами», эти пьяные, дикие князья. Вы, господа, не обессудьте, что я сказал это, – обратился великий дипломат к князю Черкасскому и титулованному офицеру Масальскому. – Вы на них не похожи; вы – доблестные люди… Нет, я о них говорю, об этих палачах. Видит Бог, я хотел воспитать императора Петра в духе и правде христианских начал и правил, я – немец!.. Правда?

Рясоносцы молчаливо кивнули головой.

– Правда! Правда!

Остерман не мог удержаться от доброй понюшки табака, а затем продолжал:

– А коли правда – не угодно ли вам вот эту бумажку с подписью государыни? – И он отдал второе воззвание.

Общее недоумение читалось на всех лицах… Что это говорит и делает великий «оракул»?

Орлиным взором обвел собрание Остерман и произнес:

– Слушайте, господа, меня внимательно. В России должна быть неограниченная монархия. Когда власть царицы не будет ничем и никем связана, ограничена, тогда всем будет лучше… Нельзя допускать к трону одних избранных. Они захватят власть. Все то, что предлагают Голицыны и Долгорукие, все эти пункты, кои в Митаве сгоряча подписала Анна Иоанновна, и то, что она должна будет подписать торжественно завтра, в день провозглашения ее императрицей, является гибелью для страны. Нам надо упразднить Верховный тайный совет. Это – первое.

– Вы видите, – обратился Черкасский к «конспирантам», – великий птенец Петра Первого, знаменитый Остерман, сам член Верховного тайного совета, заявляет вам, что это мрачное учреждение надо уничтожить. Или и теперь вы станете сомневаться в том, что мы ведем безумную, опасную игру, которая может окончиться неудачей? Да разве, если бы это была неверная ставка, господин Остерман примкнул бы к нам?

Почти до утра шло тайное заседание заговорщиков во главе с будущим канцлером Остерманом.

XVII. Сон Анны Иоанновны

После ухода «смелого» Ивана Долгорукого, долго не могла прийти в себя Анна Иоанновна – а был уже час поздний, предутренний… Ужас овладел ею.

– Как могла я до того дойти? – охала она. – Что ж теперь будет? В полон попала я к князьям Долгоруким. Ежели строгость приму – они мне сейчас же о гуслях вспомнят. А Эрнст мой? Ну, как он узнает?.. – Несколько раз, чтобы успокоить себя, она подкреплялась стаканчиками вина, и с каждым новым приемом отравы у нее становилось легче на душе. – А что я сделала такого?.. Эка важность, подумаешь! Да разве я не царица? Что хочу, то и буду делать… – подбодряла она себя.

Красавец Иван Долгорукий неотступно стоял перед ее глазами. Она точно еще чувствовала его прерывистое дыхание, силу его медвежьих объятий.

С большим трудом ей удалось заснуть… Сначала сон был тревожный, часто прерывающийся. Анна Иоанновна вскакивала на постели и кричала диким, испуганным голосом: «Ой, ой!.. Пусти!» Но постепенно она успокоилась, и вскоре сон перешел в глубокий.

И страшное, диковинное стало сниться ей.[54]

Мрачная комната со сводчатым потолком – не то вроде огромного склепа, не то погреба – озарена багрово-красным светом. Этот страшный свет вырывается из пасти огромной печи, стоящей в углу. Целая масса каких-то странных, непонятных предметов заполняет почти все пространство унылого подземелья. Анну вводят и говорят ей:

– Ваше величество, садитесь на этот стул. Сейчас вы увидите, как мы будем расправляться с врагами.

– Чьими врагами? – спрашивает она, стараясь рассмотреть лица тех, кто привел ее сюда.

– С моими! – слышится ей знакомый голос.

– Ах, это ты, Эрнст? – узнав Бирона, задает она вопрос.

– Да, это я. Ты, для которой я достал трон, изменила мне. За это ты обречена на страшную пытку: на твоих глазах первым будет замучен Иван Долгорукий.

Жутко, страшно царице. С тоской всматривается она в диковинные предметы, которыми заставлена комната.

– Что это, Эрнст? – робко спрашивает она, указывая на какое-то сооружение, похожее на качели.

– Это – дыба, – отвечает с отвратительной усмешкой ее фаворит.

– А это?

– Это – железные гвозди, которые вбивают под ногти пытаемым. Два гвоздя будут вбиты и Ивану.

– А что вот это такое? – показывает Анна Иоанновна на кресло.

– Это – для особо важных преступников: кресло раскаливают добела и потом на него сажают пытаемого…

Около печки сидит на корточках палач… Он подбрасывает поленья дров в печь, откуда летят искры.

Все больший и больший ужас овладевает Анной Иоанновной. Она пытается бежать, но ее грубо схватывает за руку Бирон.

– Куда?! – хрипло спрашивает он. – Бежать задумала? Нет, посмотри до конца!..

– Пусти меня, пусти, Эрнст! Мне страшно!.. – молит она. – Смотри, какие-то страшные руки хотят схватить меня.

Но Бирон молчит.

– Введите его! – кидает он затем приказ заплечному мастеру.

И вводят человека, полуобнаженного. Он молод, красив, но дрожит мелкой-мелкой дрожью.

– За что вы схватили меня? Я – Иван Долгорукий, а вы кто? – исступленно кричит он.

– А мы – палачи!

«Палачи?! Господи, где же я?» – с тоской думает Анна Иоанновна.

– Где ты? Знай, Анна, что ты в комнате пыток, тайных сыскных дел канцелярии, – шепчет, наклоняясь к ней, Бирон.

– Кто же учредил эту канцелярию?

– Я! – гордо отвечает Бирон. – Начинайте допрос с пристрастием!

И Ивана Долгорукого начинают допрашивать.

– Хотел ли ты простудить государя?

– Нет, не хотел. Сами посудите: какая мне от того могла польза быть, когда он меня другом своим ближним считал? – отвечает Долгорукий.

– А зачем же ты спаивал его?

– Сам он пить хотел…

– А девиц непотребных, заморских блудниц доставлял ты ему?

– Нет, не доставлял, – трясет головой Иван Долгорукий.

– Врешь, негодяй! – слышится ответ. – Ну-ка, ребята, взденьте его на дыбу!..

И князя Ивана вздымают. Слышится легкий хруст костей, и князь кричит:

– Ой-ой! Снимите, снимите, палачи! Тяжко мне, больно!..

– Сознаешься?.. – захлебываются от удовольствия палачи, в особенности Бирон.

– Сознаюсь!.. – еле слышно шепчет Долгорукий.

– Доставлял царю?

– Доставлял…

– А сестру свою, проклятую девку Екатеринку, хотел окрутить с царем?..