Всеволод Крестовский - Деды Страница 38

Когда все расселись по местам, великий магистр приказал подвести новопринятого члена к своему престолу.

Теперь, подходя к нему с уже открытыми глазами, заметил Черепов, что посреди залы лежал на полу большой план Соломонова храма[310]. Он догадался, что при первом приближении к престолу ноги его последовательно были переставляемы нарочно затем, чтобы ступать на известные изображения, и именно на те места, которые по плану ведут постепенно во святая святых.

Взойдя на ступени и приблизясь к престолу, Черепов преклонил колено. Великий магистр взял циркуль, поставил его на обнаженную грудь неофита[311] и троекратно ударил по нему молотком. Кровь брызнула из раны, к которой брат-учредитель поспешил подставить серебряную чашу. Каждое действие сопровождалось здесь особенными словами и изречениями по установленному обряду. Когда чаша уже достаточно оросилась кровью, великий магистр предложил Черепову одеться, для чего он был введен в смежную залу, где ему уняли кровь с помощью какой-то вяжущей жидкости и помогли облечься в его платье; и когда после этого он опять был введен в круглую залу и поставлен пред престолом, венерабль обратился к нему с особенной речью.

– Возлюбленный брат! – начал он торжественным голосом. – Все, что ты ощутил и видел, суть гиероглифы[312] таинственной существенности: повязка на очах, темная храмина, умственные углубления, ударенье кольцом, пути с востока на запад, шествие по изображению храма Соломонова, – все это есть не иное что, как разительные черты того, что может возбудить в душе твоей мысли о ничтожности мира и желание к отысканию истины: «Ищите – и обрящете, толците – и отверзется». Мы уверены, что довольно бы было единого слова твоего к сохранению тайны; но мы ведаем также и слабость сердца человеческого и потому над священною сею книгою религии, наполняющей ревностью сердца всех нас, приемлем для обеспечения себя клятву твою, снизующую тебя с нами посредством сей священной книги. Для того требуем мы клятвы к сохранению тайны, дабы профаны, не понимающие цели братства сего, не могли издеваться над оною и употреблять во зло. Свобода и равенство царствуют между нами. Под именем «вольных каменщиков» мы будем стараться вкупе о восстановлении здания, основанного на краеугольных камнях, изображенных в сей книге.

При этом венерабль указал на Библию. Затем, подавая Черепову лайковый передник и маленькую кирку, он продолжал:

– Любезный брат! Для того облекаем тебя, подобно каменщику, запоном[313] и вручаем кирку. Приими также и сию безделку – знак братского союза нашего – и носи на груди своей всякий раз, когда посетишь общество.

И он вручил Черепову прорезной золотой треугольник, на сторонах которого было изображено: "Les amis réunis"[314], а в середине – две соединенные руки. Этот орденский знак висел на алой с серебряными каймами ленте.

– Приими сии перчатки, – продолжал оратор, подавая Черепову пару, сделанную из батиста, – и да будут они тебе в знак сохранения чистоты твоих деяний; прими также и эти две женские перчатки – для подруги жизни твоей, если таковую изберешь себе. Прекрасный пол не входит в состав нашего общества, но мы не нарушаем устава Творца и натуры. Приими, наконец, сей меч, которым должен отсекать страсти твои, и ведай, что общество соединенной братии, в которое ныне вступил ты, есть ничто само по себе, если не устремишь воли своей к отысканию истины; но это общество служит преддверием пути, который жаждет открыть пробужденная совесть падшей души.

По окончании этой речи великий магистр обратился к брату учредителю порядка и повелел ему облечь Черепова в символические знаки "вольных каменщиков" и научить предварительным гиероглифам. Тогда брат-учредитель принялся объяснять неофиту, что так как он, неофит, принадлежит пока еще к "Les apprentis", то есть к ученикам, которые составляют первую степень масонства, то знак этой категории есть как бы хватающее прикосновение правой руки к шее, потом перенесение этой руки на правое плечо, слагая большой палец с указательным, и, наконец, опущение ее вдоль по бедру. Знак же "для познавания брата" заключается в пожатии рук таким образом, чтобы большой палец одного подавил руку другого два раза, с малой остановкой, а в третий гораздо сильнее и продолжительнее.

– Слово для узнавания масона есть Saquin, – продолжал брат-учредитель, – и говорится оно после пожатия руки так: "Скажи мне первое слово, я тебе скажу второе", тогда вопрошаемый, буде он масон, произносит: "s", а вопросивший вслед за ним: "а", первый "q", второй "и", и так далее. Слово священное есть Tudalcain, и все эти слова и гиероглифы имеют свое значение, но первой степени оные не открываются.

Этим последним объяснением закончилось посвящение Черепова в масоны. Проэкзаменовав его тут же относительно правильного усвоения им гиероглифических знаков и найдя, что он усвоил их верно, ему подвязали лайковый передник, повесили на пуговицу кирку, а в петлицу треугольник, дали в руки обнаженный меч, велели надеть шляпу, подобно всем братьям, и указали то место, которое должно принадлежать ему во время братских собраний. После этого все члены поднялись со своих мест и чинно отправились в особую столовую, где ожидало их братское пиршество.

XIX. Общественная жизнь в Петербурге при императоре Павле

Первая, ученическая степень масонства, в которую был посвящен Черепов, не открыла пред его нравственно-духовными очами никаких особенных тайн и откровений, которые двинули бы жизнь его на новую дорогу, указали бы ему иные, высшие цели и задачи. А он так желал, так надеялся именно на это!.. Гвоздеев утешал его тем, что не все-де может быть открыто сразу, что наперед нужны основательная подготовка и строгая последовательность в степенях, а затем со временем все само собою станет ясно и маэстозно для его ищущего и пытающего духа. Но пока все это сулилось еще впереди, а в настоящую минуту, при всех своих усердных и аккуратных посещениях ложи, Черепов видел одну только внешнюю сторону масонства, одни лишь обряды, часто вовсе не постигая их смысла и ни во что не успевая проникнуть далее и глубже этих чисто внешних формальностей. Такое положение вскоре намного охладило его рвение, и он стал уже горазде реже посещать собратство. Разочарование последовало еще и оттого, что многие из масонов, не только низшей, но и более высоких степеней, не стеснялись в обществе говорить легко и даже иронически как о собратьях, так и о своем собственном масонстве. «Что ж, это одна мистическая забава, игра взрослых детей в страшную игру!» – с горечью думалось ему в иные минуты.

Но положительный результат, приобретенный Череповым в масонской ложе, заключался в новых знакомствах с некоторыми из тогдашних профессоров Академии наук. Императрица Мария Федоровна оказывала особенное внимание и покровительство этому ученому учреждению, и даже несколько профессоров русского происхождения пользовались от ее величества особыми субсидиями за чтение публичных лекций в залах академии и в Кунсткамере. Профессор Гурьев читал там высшую математику, Захаров – химию, Севергин – минералогию, а Озерецковский – зоологию и ботанику. Публика в особенности любила последнего; хотя он говорил и грубо, не разбирая выражений, но всегда умно, ясно и увлекательно. В числе слушателей его были многие морские и горные офицеры; посещали иногда аудитории и молодые гвардейцы, между которыми Черепов был не из последних. Эти лекции доставляли им случаи к развитию многих понятий и к приобретению основательных сведений о некоторых научных предметах. Гвоздеев тоже был в числе наиболее ревностных слушателей и, подбодряя Черепова, говорил ему, между прочим, что это есть один из существеннейших путей к усвоению масонских стремлений и "абсолютной истины".

Академия того времени хотя и не отличалась особенным блеском, но приносила обществу несомненную пользу. Подле знаменитых иностранцев: Эйлера, Эпинуса, Палласа, Шуберта и Ловица стояли русские имена: Румовского, Лепехина, Озерецковского, Севергина, Иноходцева, Захарова, Котельникова, Протасова, Зуева, Кононова и Севастьянова. Правда, не все из этих русских были люди великие и гениальные, притом многие же из них придерживались чарочки, но все они трудились и честно действовали на пользу и преуспеяние России. Первое место в числе их занимал Озерецковский, человек умный, настоящий ученый, но вздорный, сквернослов и большой руки кутила. Гвоздееву удалось как-то ввести Черепова в профессорскую компанию, и хотя он был плохой ученый собеседник, но профессора уважали его за добрый, открытый нрав, за полную и беззаветную готовность во всякое время дня и ночи на всякую лихую отчаянную штуку, за умение хорошо выпить, еще лучше угостить, да, наконец, и блестящий конногвардейский мундир в глазах многих ученых того времени тоже что-нибудь значил. Словом, не один из них находил, что быть с Череповым в знакомстве и лестно, и приятно.