Борис Пастернак - Быть знаменитым некрасиво Страница 4

Из сборника «Сестра моя – жизнь»

Памяти Демона

Приходил по ночамВ синеве ледника от Тамары,Парой крыл намечал,Где гудеть, где кончаться кошмару.

Не рыдал, не сплеталОголенных, исхлестанных, в шрамах.Уцелела плитаЗа оградой грузинского храма.

Как горбунья дурна,Под решеткою тень не кривлялась.У лампады зурна,Чуть дыша, о княжне не справлялась.

Но сверканье рвалосьВ волосах, и, как фосфор, трещали.И не слышал колосс,Как седеет Кавказ за печалью.

От окна на аршин,Пробирая шерстинки бурнуса,Клялся льдами вершин:Спи, подруга, лавиной вернуся.

Не время ль птицам петь

Про эти стихи

На тротуарах истолкуС стеклом и солнцем пополам,Зимой открою потолкуИ дам читать сырым углам.

Задекламирует чердакС поклоном рамам и зиме,К карнизам прянет чехардаЧудачеств, бедствий и замет.

Буран не месяц будет месть,Концы, начала заметет.Внезапно вспомню: солнце есть;Увижу: свет давно не тот.

Галчонком глянет Рождество,И разгулявшийся денекПрояснит много из того,Что мне и милой невдомек.

В кашне, ладонью заслонясь,Сквозь фортку крикну детворе:Какое, милые, у насТысячелетье на дворе?

Кто тропку к двери проторил,К дыре, засыпанной крупой,Пока я с Байроном курил,Пока я пил с Эдгаром По?

Пока в Дарьял, как к другу, вхож,Как в ад, в цейхгауз и в арсенал,Я жизнь, как Лермонтова дрожь,Как губы в вермут, окунал.

Тоска

Для этой книги на эпиграфПустыни сипли,Ревели львы и к зорям тигровТянулся Киплинг.

Зиял, иссякнув, страшный кладезьТоски отверстой,Качались, ляская и гладясьИззябшей шерстью.

Теперь качаться продолжаяВ стихах вне ранга,Бредут в туман росой лужаекИ снятся Гангу.

Рассвет холодною ехиднойВползает в ямы,И в джунглях сырость панихидыИ фимиама.

«Сестра моя – жизнь, и сегодня в разливе…»

Сестра моя – жизнь и сегодня в разливеРасшиблась весенним дождем обо всех,Но люди в брелоках высоко брюзгливыИ вежливо жалят, как змеи в овсе.

У старших на это свои есть резоны.Бесспорно, бесспорно смешон твой резон,Что в грóзу лиловы глаза и газоныИ пахнет сырой резедой горизонт.

Что в мае, когда поездов расписанье,Камышинской веткой читаешь в купе,Оно грандиозней святого писаньяИ черных от пыли и бурь канапе.

Что только нарвется, разлаявшись, тормозНа мирных сельчан в захолустном вине,С матрацев глядят, не моя ли платформа,И солнце, садясь, соболезнует мне.

И в третий плеснув, уплывает звоночекСплошным извиненьем: жалею, не здесь.Под шторку несет обгорающей ночьюИ рушится степь со ступенек к звезде.

Мигая, моргая, но спят где-то сладко,И фата-морганой любимая спитТем часом, как сердце, плеща по площадкам,Вагонными дверцами сыплет в степи.

Плачущий сад

Ужасный! – Капнет и вслушается,Всё он ли один на светеМнет ветку в окне, как кружевце,Или есть свидетель.

Но давится внятно от тягостиОтеков – земля ноздревая,И слышно: далеко, как в августе,Полуночь в полях назревает.

Ни звука. И нет соглядатаев.В пустынности удостоверясь,Берется за старое – скатываетсяПо кровле, за желоб и через.

К губам поднесу и прислушаюсь,Всё я ли один на свете, —Готовый навзрыд при случае, —Или есть свидетель.

Но тишь. И листок не шелохнется.Ни признака зги, кроме жуткихГлотков и плескания в шлепанцахИ вздохов и слез в промежутке.

Зеркало

В трюмо испаряется чашка какао,Качается тюль, и – прямойДорожкою в сад, в бурелом и хаосК качелям бежит трюмо.

Там сосны враскачку воздух саднятСмолой; там по маетеОчки по траве растерял палисадник,Там книгу читает Тень.

И к заднему плану, во мрак, за калиткуВ степь, в запах сонных лекарствСтруится дорожкой, в сучках и в улиткахМерцающий жаркий кварц.

Огромный сад тормошится в залеВ трюмо – и не бьет стекла!Казалось бы, все коллодий залилС комода до шума в стволах.

Зеркальная все б, казалось, нáхлыньНепотным льдом облила,Чтоб сук не горчил и сирень не пахла, —Гипноза залить не могла.

Несметный мир семенит в месмеризме,И только ветру связать,Что ломится в жизнь и ломается в призмеИ радо играть в слезах.

Души не взорвать, как селитрой залежь,Не вырыть, как заступом клад.Огромный сад тормошится в залеВ трюмо – и не бьет стекла.

И вот, в гипнотической этой отчизнеНичем мне очей не задуть.Так после дождя проползают слизниГлазами статуй в саду.

Шуршит вода по ушам, и, чирикнув,На цыпочках скачет чиж.Ты можешь им выпачкать губы черникой,Их шалостью не опоишь.

Огромный сад тормошится в зале,Подносит к трюмо кулак,Бежит на качели, ловит, салит,Трясет – и не бьет стекла!

Книга степи

До всего этого была зима

В занавесках кружевныхВоронье.Ужас стужи уж и в нихЗаронен.

Это кружится октябрь,Это жутьПодобралась на когтяхК этажу.

Что ни просьба, что ни стон,То, кряхтя,Заступаются шестомЗа октябрь.

Ветер за руки схватив,ДереваГонят лестницей с квартирПо дрова.

Снег валится, и с колен —В магазинС восклицаньем: «Сколько лет,Сколько зим!»

Сколько раз он рыт и бит,Сколько имСыпан зимами с копытКокаин!

Мокрой солью с облаковИ с удилБоль, как пятна с башлыков,Выводил.

Из суеверья

Коробка с красным померанцем —Моя каморка.О, не об номера ж мараться,По гроб, до морга!

Я поселился здесь вторично

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

 В отступление от обычая восстанавливаю итальянское ударение (Примеч. Б. Пастернака)

2

 Крепкий (кому-то) – подвластный, обязанный данью или податью (Примеч. Б. Пастернака).