Рустам Ибрагимбеков - Забытый август Страница 4

Я посмотрел на Гусика, он развел руками: мол, ничем теперь Лене не поможешь.

От имени командира Хорек похвалил ребят с соседней улицы: Расима, Вовку, Акифа и Качана, которые от радости, что их приняли в нашу компанию, везде лезли добровольцами и выполняли любые приказы.

Хорек еще долго говорил. А в конце приказал мне и Рафику пойти добровольцами на пугание...

Потом мы говорили о сыне полка. Рафик сказал, что он разведчик. Мне тоже почему-то захотелось, чтобы сын полка оказался именно разведчиком. Я сказал, что он, наверное, хороший разведчик, раз медаль имеет. Такому линию фронта перейти - ерунда. Переоденется в гражданское и пройдет мимо немцев днем. Никто его не остановит. А взрослый боец только ночью ползком пройти может. И то трудно, потому что ракетами все освещается.

- Зато он "языка" не может взять, - сказал Хорек. - Сил маловато.

- Смотря какой "язык". Если маленький, хватит.

- У немцев сыновей полка не бывает. У них все взрослые.

- Среди взрослых тоже бывают маленькие.

Тут Качан спросил, почему у немцев не бывает сыновей полка, а у нас они бывают, и я объяснил ему, что для нас война потому и называется Великая Отечественная, что весь народ воюет: и взрослые, и дети, и старики, а для них она захватническая, у них одни солдаты воюют.

Все немного помолчали, а потом Хорек заявил, что сын полка никакой не разведчик; управдом сказал, что он простой связист.

- Связист - это тоже опасно, - сказал Рафик, - я в кино видел.

- На фронте все опасно, - поддержал я его. - И медаль там просто так не дают.

Хорек промолчал...

Мы ждали сына полка долго. Когда он вышел из ворот, Пахан демонстрировал нам свою силу. Четыре человека тащили к нему большой камень, а он кидал его двумя руками все дальше,

Мы не сразу заметили сына полка и поэтому даже растерялись. Он прошел мимо нас, держа в руках ведро с краской и короткую кисть. Все посмотрели на Пахана, ждали, что он заговорит с ним. Но Пахан почему-то молчал, тоже растерялся, наверное. Первый раз я видел, чтобы Пахан потерял уверенность в себе. Конечно, он старался не показать вида, но я сразу подметил это.

Потом он почему-то поднял с земли свой камень и окликнул наконец сына полка. Сын полка обернулся. Пахан держал над головой камень. Руки его дрожали от напряжения, и вздулись мышцы - камень все-таки был очень тяжелый.

- Смотри, - сказал Пахан и с шумом выдохнув воздух, швырнул камень очень далеко.

Все ахнули. Камень упал на дорогу, недалеко от сына полка.

- А теперь давай ты, - сказал ему Пахан и вытер пот со лба.

Все ждали, что ответит сын полка. Я так не хотел, чтобы он согласился!

- А потом что? - спросил сын полка.

Пахан опять растерялся.

- Ничего,

- Ну тогда в следующий раз.

Сын полка улыбнулся и пошел к дому. Все посмотрели на Пахана. Тот - на Хорька. Но и Хорек не знал, что подсказать. Пахан разозлился и поступил совсем глупо.

Он обозвал сына полка маляром! Качан и еще кое-кто из наших хихикнули. Остальным стало стыдно. Сын полка не обернулся.

- Тоже мне герой, - проворчал Пахан.- Видали таких. В Саратове их навалом... А вы чего стоите?! - крикнул он на нас. - Тащите камень!

И как начал его швырять!..

Пугание состоялось поздно вечером и кончилось для меня очень неожиданно.

Сперва мы стучались к ним в окна и прятались, потом кричали женскими голосами: "Режут!", "Убивают!" и т. д. И только после этого приступили к главному пуганию. Каждый притащил с собой из дома по простыне. Расим - Хорек назначил его старшим - разбил нас на пары. Я попал не с Рафиком, а с Качаном. За лето голова у него выросла еще больше и еле держалась на тонкой шее.

Пока не было сигнала к началу, мы сидели с ним в подъезде Рафикиного дома.

- Ну что, похвалили тебя сегодня? - спросил я его от нечего делать.

- Да, - просиял он.

- И ты рад?

- А чего? - насторожился он, почувствовав в моем вопросе подвох.

- А ничего, - сказал я. - Радоваться-то нечему. Ты хоть понимаешь, за что тебя хвалят?

- А почему? - обиделся он. - Я приказы выполняю.

- Разные, приказы бывают...

- Это я не знаю. Мне что говорят, то я и делаю. На то и дисциплина.

Тогда я сказал, что и дисциплины бывают разные. Качан понял, что я затеял разговор, за который может не поздоровиться, и испугался. Я спросил, читал ли он "Тимура и его команду". Он не читал, только кино видел.

- Помнишь, там два отряда было? Один, которым Тимур командовал, а другим Мишка Квакин. Помнишь?

- Ну помню...

- Так вот, если помнишь, то должен был понять, что тимуровский отряд людям пользу приносил, а отряд Мишки Квакина, наоборот, был бандой хулиганов. Понял?

- Чего ты хочешь от меня? - разозлился вдруг Качан. - "Помнишь, не помнишь", - передразнил он. - Что ты экзамен мне устраиваешь? Что хочу, то и помню. Отстань от меня! А то расскажу все Хорьку, и плохо тебе будет.

Это он сказал правду. Действительно, если он меня выдаст, мне туго придется. Я усмехнулся:

- Ты же не знаешь, что я хотел сказать. Ты сперва дослушай, а потом делай выводы. Может, ты меня наоборот понял?

Качан немного успокоился, хотел что-то сказать, но тут раздался сигнал атаки - свист Расима, - и мы побежали к Нелькиному дому, на ходу накидывая на себя простыни...

Дверь открыла ее мама. Мы ринулись вперед, как только она повернула ключ, и ворвались в квартиру. Все были закутаны в простыни и орали как резаные. Кто-то даже в комнату заскочил,

остальные носились по маленькому, тесному коридору. Только я не бегал.

Неля была в комнате одна. Я ее не видел, но Рафик сказал потом, что она очень испугалась и плакала. Тете Аиде, ее маме, стало плохо. После этого мы убежали.

И тут случилось то, чего никто из нас не ожидал. Когда мы подбежали к воротам, навстречу нам во двор вошел дядя Христофор - отец Нели. В подворотне было темно, поэтому он не понял, кто мы такие, и остановился. Мы тоже. Назад бежать не было смысла: во дворе рано или поздно нас поймали бы.

- Что такое? - спросил дядя Христофор и попятился в сторону улицы: наши белые простыни напугали его. Стало ясно, что он боится нас больше, чем мы его, и все бросились вперед. Он выронил из рук какие-то бутылки и, зацепившись ногой за перекладину ворот, упал. Ребятам пришлось перепрыгивать через него: он загораживал проход. Кто-то впопыхах даже отдавил ему руку - он громко вскрикнул.

Все убежали, остался я один. Не мог же я перешагнуть через ее отца!

Он продолжал лежать. Я вдруг подумал, что он ударился головой, когда падал, и испугался.

- Дядя Христофор, - попросил я его, - встаньте, не надо лежать.

Он был весь мокрый, от какой-то жидкости, которая вылилась из разбитых бутылок. Когда я попытался поднять его, он узнал меня.

- Вы что, с ума сошли? - спросил он сердито, все еще лежа на спине. Потом, охая и кряхтя, поднялся и дал мне по шее. - Нашли время играть.

Он еще не знал, что мы напугали его семью. Пора было смываться. Но он ведь все равно узнал меня, и что-то еще удерживало меня рядом с ним.

- Олиф разлился, - сказал он огорченно, разглядывая осколки бутылок, лужу на земле и свой, костюм...

Послышались крики тети Аиды, и тут дядя Христофор обратил внимание на то, что двери его квартиры распахнуты. Как раз в этот момент тетя Аида выбежала во двор с криками: "Хулиганы, головорезы!" - ринулась на меня и схватила за шиворот. Я рванулся, но было поздно. Следом за ней выбежала Неля. Дядя Христофор держал меня за плечо.

На крики прибежали соседи. Среди них я увидел Юркину мать.

Меня вытащили на светлое место. Раздались удивленные возгласы.

- Возмутительно! - сказала тетя Аида. - Сын интеллигентных родителей. Надо сообщить в милицию. За такое хулиганство сажают... Бандитизм какой-то! Хорошо, что Христофор поймал его...

- А еще мать в райисполкоме работает!.. - сказал кто-то. Больше всего я боялся, что они поведут меня к нам домой.

- Олиф разбили, - сказал дядя Христофор. - Три бутылки. Тетя Аида вскрикнула и всплеснула руками.

- В каком ты виде! - опять закричала она. - Что они с тобой сделали?! Ты весь в пятнах!

- Я споткнулся, - смущенно объяснил он.

И тут произошла страшная вещь: я заплакал. Никогда не прощу себе этого. Позор! Представляю, как я выглядел: жалкий, плачущий мальчишка, которого держат за шиворот, как воришку.

- Отпусти его, - сказала тетя Аида мужу.

Они думали, наверное, что я испугался, а я плакал от обиды. Зачем я согласился пугать их? Зачем не убежал вместе со всеми? Зачем плачу сейчас? И больше всего обидно было потому, что я плачу у всех на глазах, но остановиться не могу...

Они привели меня к себе. Я умылся под краном. Неля дала мне полотенце. Я старался не смотреть на нее. Наверное, пока я умывался, дядя Христофор рассказал им, что не он меня поймал, а я сам не захотел убежать, я вдруг почувствовал, что они начали ко мне лучше относиться. От этого мне стало еще противнее, и единственным моим желанием было уйти от них поскорее, но они меня не отпустили.