Сергей Семенов - Страшное дело Страница 4

"Эх, была бы у меня матушка родимая, -- подумала Ольга, -- размыкала бы я с ней горе, и научила бы она меня, и как быть, а без нее и надеяться не на кого; на мужа разве, да напиши-ка ему об этом, он с ума сойдет и, пожалуй, вот какой беды наделает".

"Помолчать разве, скрыть грех, -- стала думать Ольга. -- Может, это он спьяну, старый дурак, тверезый не посмел бы… А обозлится он как, если я объявлю про грех, не будет мне совсем житья от него".

И всю ночь прометалась баба на постели, обдумывая, как ей лучше поступить, чтобы от людей грех утаить, но ни на чем остановиться не могла. Измучилась она душой и телом и всю ночь не могла глаз сомкнуть… Настало утро, поднялась Ольга с постели и пошла в избу. Настасья уж печку топила, Филипп сидел на лавке и обувался. Он исподлобья взглянул на сноху и, заметив, что платок у нее на лицо надвинут и глаза наплаканы, отвернулся, крякнул и со страхом, невольно вдруг охватившим его, стал ожидать, что будет. Пока баба у печки возилась, он не знал, в какой угол смотреть и что делать. Только когда сели за завтрак, Филипп несмело проговорил:

– - А надо бы опохмелиться маленько, а то со вчерашнего угара башка что-то трещит…

– - Ишь что выдумал, погулял, и будет, -- сказала Настасья. -- Сегодня вот картошку садить надо, пора уж.

– - Ну, картошку так картошку, -- согласился Филипп…

Позавтракали, запрягли лошадь, поехали в поле и пробыли там целый день. Перед ужином Филипп, однако, не вытерпел, ушел в кабак и выпил. Вернулся он веселый, за ужином много говорил. А как улеглись спать, то вчерашние мысли опять забродили в его голове. А ведь ничего не сказала баба, -- знать, боится… А може, и не хочет говорить-то, може, она рада еще, подумалось ему. И он с нетерпением стал дожидаться, пока уснет Настасья…

Уснула Настасья, осторожно встал с постели Филипп и на цыпочках покрался из избы. Пробрался он в сенцы. Услыхала Ольга его шаги и перерывистое хриплое дыханье и вскочила с постели.

– - Куда прешь-то, бесстыдник этакий! Бога в тебе нет! -- крикнула она дрожащим голосом.

– - Цыц, не разговаривай! -- прошипел Филипп, задыхаясь и хватая ее за плечи.

– - Господи! Батюшка, смилуйся над моей головушкой, -- всхлипывала Ольга. -- За что погубил ты меня, беззаконник ты окаянный.

– - Молчи, дура, не то плохо будет.

– - Я матушке крикну, если не отвяжешься, -- говорила она, отпихивая его кулаками в грудь, все еще надеясь прогнать его.

– - Как же, попробуй. Я тебя тогда до смерти замаю, жрать не буду давать, лупцевать буду каждый день, как собаку, изведу совсем, -- хрипел он со злостью.

Ольга задохнулась от отчаяния и ничего не могла сказать. На другой день Ольга ходила как шальная, так что и Настасья заметила и спросила:

– - Что это на тебе лица нет? Иль неможется.

Ольга затряслась как в лихорадке.

"Сознаться разве?" -- мелькнуло у ней в голове, но, взглянув на Филиппа, заметила, что тот так страшно глядит на нее, что она поняла, что он исполнит свои угрозы, и прикусила язык, не зная сама что промямлила она на вопрос свекрови и отвернулась от нее.

Филипп нарочно весь день вертелся в избе и не оставлял баб с глазу на глаз. Когда же вечером приметил, что Ольга боится выдать тайну, ободрился и сказал сам себе:

"Ну, теперь уж вовсе моя будешь", -- и ухмыльнулся себе в бороду.

Ночью он опять пошел к ней и уже мягче обошелся. Он говорил ей:

– - Ну, чего ты, дура, противишься, чего боишься? Плюнь ты на все, никто не узнает: все шито да крыто будет. А что насчет ответа, так кто же ноне без греха?.. Да и до смерти далеко: авось покаяться успеешь… Право, лучше покорись, тебе же лучше будет: всего, что твоя душенька захочет, того и требуй от меня. Наряду, коли хошь, куплю, на работе облегчать стану. Право слово… А то на-ко, вздумала брыкаться, пугать, глупая ты, думаешь, тебе поверит кто? Отрекусь, скажу: рехнулась ты, вот и все. За порченую еще прослывешь. А мужу если повинишься, все равно хорошего не жди… потому скажет: баба всегда в таком разе виновата… Не поддайся сразу, так не вышло бы того… А мне-то он ничего и сделать не может… Так-то, голубушка, -- продолжал он, -- как ни вертись, а грех наш сообща, это я даже очень понимаю, так уж давай вместе и нести его, вместе и концы хоронить. Так-то лучше будет.

С тех пор Филипп уже не отставал от снохи. Он зажил с ней, как с женой. Днем на работе он ухаживал за ней, помогал в работе, норовил даже заигрывать и ластиться к ней, когда старухи не было вблизи. Но Ольга неласково принимала его заигрыванья, нет-нет да и прикрикнет на него или так отпихнет или огреет чем попало. "Отойди, постылый, не наводи на грех", -- скажет, и он отходил, посмеиваясь. Он знал, что эта смелость у ней только днем, что ночью он опять на своем поставит, потому что она боится его больше, чем он ее. Но чем дальше, тем настойчивее он становился в своих ласках, ему уже мало того было, что завладел ее телом, ему хотелось и душу ее заполонить. "Пожалей ты меня, -- говорил он, -- полюби хоть на короткое времечко. Вот по осени вернется твой Андрюшка, ты с ним наживешься, а теперь хоть бы малость меня приласкала. Ведь я как тебя люблю-то. Разве придется мужу твоему так любить? Он тебя еще ценить-то как следует, сопляк, не умеет. Если бы у меня такая жена-то была бы… я бы тогда, кажись, на что хошь за нее пошел бы".

Ольге такие речи не всегда противны были, ей приятно было видеть, как мужик увивается вокруг нее, и она иногда улыбалась, глядя на него. Но только редко: кроме того что он противен ей был, она боялась, как бы люди не узнали ее тайны. При одной мысли об этом сердце у ней замирало и по коже мороз ходил.

Но как ни старались они скрыть свой грех от людей, мало-помалу люди стали догадываться, что между Филиппом и молодухой дело неладно. Сам того не замечая, Филипп и голосом и взглядом выдавал себя, когда говорил что снохе. Он всегда как-то слащаво улыбался, щурил глаза, и всюду ходил по пятам за ней… А молодуха с лица спала, ходила невеселая, сумрачная, и ни прежних песен, ни прибауток от нее не слышно было. Нашлись любопытные кумушки, которые стали зорко следить за ними. Видели раз, как она его кнутовищем огрела, и он отпрыгнул от нее усмехаясь, видели, как на работе он услуживал ей во всем, ровно мальчик на послугах. "Не прислало это как-то старику", -- шептались между собою они и покачивали головами…

Между тем Андрей жил себе в Москве и ничего не подозревал. С тех пор как проводил он жену после пасхи, недели три пришлось ему пожить в суете. Потом подошел май месяц, и стали сначала жильцы, а потом хозяева на дачи выезжать -- и поубавилось у него дела.

"Вот кабы так на праздниках было, -- думает Андрей, -- вот бы хорошо, а то избегаешья как собака, покою не знаешь".

И он чуть не по целым дням то в каморке валялся, то за воротами торчал.

Как-то раз под вечер вышел Андрей за ворота и сел на лавочку. Немного погодя к нему подошел один человек с котомкой и остановился. Взглянул на него Андрей и обрадовался: человек был знакомый, их, барановский, видно, побывать к кому в Москву пришел. Поздоровался с ним Андрей и повел в свою каморку, потом опять вышел за ворота и мигом вернулся с водкой и закуской. Потом он поставил самовар и стал потчевать земляка.

– - Вот хорошо, что ты зашел-то, -- говорил земляку Андрей. -- Я очень рад, а то что-то из дома вестей нет. Ну, как они там поживают?

– - Ничего, живут помаленьку, -- отвечает земляк не совсем охотно.

– - С работой-то управились? -- опять спросил Андрей.

– - Управились, только огород остался.

– - Ну, слава богу, -- сказал Андрей весело. -- Теперь можно жене наказать, чтобы приехала на троицу.

– - Что ж, не худо, если отец отпустит, -- сказал земляк.

– - Чего ж ему держать ее, коли делов нет?

– - Кто его знает там, что впятится в голову старику, -- скажет не езди, вот и все.

– - Ну, наш не такой, кажись, этого не скажет, -- молвил Андрей, не понимая загадочных слов земляка.

– - Не такой! Толкуй, брат, еще почище кого другого. Скажет: праздники одному скучно будет -- ну и не пустит, -- не глядя на Андрея, проговорил захмелевший земляк.

Вспыхнул Андрей.

– - А она-то что же, развеселит его, что ли? -- сказал он, и сердце его тревожно забилось.

– - Все может быть, и повеселит, и позабавит, -- продолжал земляк.

Андрей молчал, он сидел весь красный, тяжело переводя дух. Земляк взглянул на него в упор и проговорил:

– - Ты, я вижу, парень, ничего не знаешь, не слыхал разве, какие дела дома творятся?

– - Ничего не слыхал, -- молвил Андрей с усилием.

– - Ведь отец-то твой жену у тебя отбил, живет с ней.

– - Что ты?! -- вскрикнул Андрей и вскочил с места…

– - Ей-богу, правда, все село знает.

У Андрея подкосились ноги, он грохнулся на скамью и схватился за голову. Перед глазами у него все завертелось, помутилось. А земляк, не замечая этого, рассказывал ему, как один мужик застал их в лесу. Андрей слушал это, и страшная злоба душила его, он весь затрясся и заскрежетал зубами.