Ветер сулит бурю - Уолтер Мэккин Страница 41

него как-то странно. Питер почувствовал, как сердце у него подпрыгнуло и глухо застучало. Ему показалось, что грудь ее стала что-то чаще подниматься и опускаться. Воцарилось молчанье, и вдруг зеленая трава куда-то поплыла из-под них, и струящаяся вода в прозрачном озере слилась с небом, и деревья, что росли позади них, расступились, а большой Мико начал отодвигаться все дальше и дальше, как будто его уносил ковер-самолет. Остались только зеленые глаза и вздымающаяся грудь, прикрытая легкой тканью, слишком легкой, чтобы скрыть поднявшееся в этой груди волнение.

«Вот оно опять», — подумал Мико, поднимаясь и отходя в сторону. Ему уж раз пришлось испытать это чувство. Да, что было, то было. Перед глазами встала залитая луной отмель, и другая девушка с другим юношей, переглядываясь, говорили о домике на склоне горы и о том, как его придется строить камень по камню. «Нет, не для меня это», — думал он. Всегда он обречен быть третьим, которого бесцеремонно исключают, когда он становится лишним. Он шел между деревьями, продираясь сквозь заросли смородины, перелез через невысокую изгородь, спугнул двух коз и большого зайца, так что все они помчались, будто наперегонки, и наконец вышел на противоположную сторону острова. Ветер дул с запада, и он обернулся и посмотрел туда, на запад, где длинное озеро упиралось в горы. Горы смутно виднелись, чуть голубея по краю, и он ясно представил себе все, что лежит по ту сторону их: увидел простирающуюся там Мамскую долину и громадные Мамтуркские горы, обступившие ее; увидел бесконечную дорогу, вьющуюся по эту сторону долины, и представлял, как идешь по этой дороге все дальше и дальше, мимо озер с редкими рыболовами в лодочках, мимо торфяников и маленьких городишек и деревень, мимо прилепившихся к склону горы домиков, пока не выйдешь к морю, прямо к ней.

Он сел на камень, не отрывая глаз от далеких гор. Он думал о ее письме. Глупо взрослому человеку так волноваться из-за письма от девушки, с которой он встретился, когда ему было лет четырнадцать-пятнадцать. Сколько же это лет тому назад? Скажем, шесть. Шесть лет. Письмо жгло, как каленым железом. Вот оно, сообщение о том, что дом наконец готов.

Она описывала, какого труда, каких усилий стоило им его построить, сколько пришлось рассчитывать, изворачиваться, обходиться без самого необходимого. А как они каждый день присматривались к подраставшим братьям и сестрам, ожидая с нетерпением, когда же те наконец смогут взять на себя домашние обязанности и освободить их. Итак, они свободны. Не сможет ли Мико как-нибудь приехать? Нет, Мико не сможет. Кто же будет тогда рыбу ловить? Да и куда там, не такая у него жизнь, чтобы по гостям разъезжать. Но ему и не надо никуда ехать. Он и так ясно представляет себе домик, выходящий окнами на отмель. И он представляет, как они стоят в церкви, а из окошка, что над алтарем, на них льется малиновый свет. Ради такого события Комин обязательно наденет синий костюм, а может быть, даже воротничок и галстук, и широкое лицо его будет сиять чистотой и свежестью. А на ней будет синее платье в розовый горошек, и даже венчаться она будет босиком (ему нравилось представлять ее себе именно так). А почему бы и нет? Он представляет ее себе как хочет, и кому какое дело. Она будет улыбаться Комину, глядя на него снизу вверх, и даже перед алтарем Комин будет обращаться с ней грубовато, а сам все это время глаз с нее не будет сводить. И уж конечно, вся деревня будет там. Дядя Джеймс обязательно со скорбным видом выразит Комину сочувствие и всех рассмешит. Придут Падар и Мэри Каванаг с маленькой Нуалой, впрочем, она теперь, наверно, уже совсем большая стала; и мать Комина будет плакать, не осушая глаз, и отец Комина Тиг будет рассказывать невероятные истории о небывалой силе Комина, если, конечно, он не придумал тем временем чего-нибудь новенького; и Портной, и Томмин Тэди, и все остальные, все по очереди прошли у него перед глазами, кто с шуточкой, кто прищурившись, кто покручивая ус, как будто он видел их только вчера. А в доме у Мэйв что будет твориться; праздновать будут целый день, до глубокой ночи! Сколько портеру выпьют! Как отпляшут! Чего-чего только не наготовят! И за все это придется рассчитываться завтра, и послезавтра, и послепослезавтра, когда придет богатый улов или два богатых улова, а то и три. А потом Мэйв с Комином пойдут рука об руку по улице к берегу, и свернут на маленькую тропинку, которую Комин проложил от дороги, и взглянут на домик, который они сложили своими руками, а потом нагнутся и достанут ключ из-под камня, и войдут…

Но дальше Мико не пошел за ними. Он протянул руку, взял плоский голыш и пустил его по воде. Камушек подскочил несколько раз и пошел ко дну…

— Ну конечно же, — ответила Джо Питеру, который смотрел на нее широко раскрытыми глазами, и тогда он положил руку ей на грудь и склонился к ней.

И на этот раз она не сморщилась, как будто для нее его поцелуй был хуже касторки, не оттолкнула его со словами: «Ну, хватит, хватит, вспомни, чему учит нас религия», не заставила сидеть у себя в гостиной перед угасающим камином и выслушивать свои рассуждения по поводу взглядов профессора такого-то на пьесу «Удалой молодец — гордость Запада»[31], не стала распространяться о том, почему она не согласна с тем, и с другим, и с третьим; уже сколько раз так бывало: в самый неподходящий момент явится вдруг ее мать, вся в папильотках, заглянет встревоженно в комнату со словами: «Уже очень поздно, милочка. Не пора ли тебе домой, Питер, а то еще твоя мама будет беспокоиться?» Питер поднимается и говорит: «Ей-богу, миссис Мулкэрнс, мне ее не соблазнить. Это под силу только Шекспиру».

Тут миссис Мулкэрнс подносит руку ко рту, а Питер идет домой, уставший от диссертаций, уставший от своей любви, которая никак не в силах выбиться из тисков литературы. Конечно, за этим следует ужасная ссора, и все, что полагается, и «прощайте, и больше нам встречаться незачем», и «никогда больше с вами разговаривать не буду», и «как ты смеешь так обращаться с моей матерью! Она ведь и слова-то этого как следует не понимает». — «Да ну? А как же, интересно, она тебя заполучила?» Месяц,