Феликс Светов - Отверзи ми двери Страница 42

- Одиннадцать часов, так что могу не сокрушаться, что вас разбудил. Хотя у вас, вижу, до утра какое-то бдение было?

- Я крестился вчера... - сказал Лев Ильич, у него столько всего теснилось в груди, но глянул на Костю и осекся, покраснел. Костя сощурился на него.

- Много... всего произошло, - зачем-то добавил Лев Ильич и замолчал.

- Ну, и кто был... посредником? - спросил Костя, и Льву Ильичу послышалось раздражение, но он им почему-то не огорчился, скорей обрадовался. - То есть, что я спрашиваю - понятно.

- Посредником?.. Как кто?.. А... Отец Кирилл, ну и...

- Стало быть, отметили начало новой жизни, - опять ухмыльнулся Костя. Благочестиво, ничего не скажешь. Впрочем, чего уж - каков поп, таков и приход. Так, что ль, говорят?

- А каков поп? - быстро спросил Лев Ильич.

- Что я вам, объясняющий господин? Каков приход - вон как сказано. Ну, а если не по силам с собой разобраться - что ж вы крестились, а ничего не узнали? Т

- А что я должен узнавать? - вдруг опомнился Лев Ильич, - что, в отдел кадров обращаться?

- А как же. Небось не в храме крестились - дома. А почему там побоялись? Как же у них без кадров - обязательно, надо поспорт предъявлять, все и робеют - велика опасность: ко Христу идут, а зарплату потерять боятся...

Лев Ильич промолчал.

- Что ж вас на это подвигло - скоропалительность такая - как в прорубь? Блины с рыжиками? Или серного озера напугались? Так вот, думаете, на вас теперь и благодать снизошла, а небось и Символа веры не знаете?

- А что вы меня допрашиваете, - тихо спросил Лев Ильич, - по какому праву?

- А без права. Я уж нагляделся на этих христиан из инкубатора, от засмердевшего, провонявшего либерализма шатнувшихся в церковь. Религиозный Ренессанс! Для них Евангелие, как стихи какого-нибудь нынешнего... Щипачева, вместо страсти, пожара - центральная батарея журчит, тепло им, греются, лобызаются друг с дружкой. После копеечной баррикады - духовное отдохновение, кадриль под транзистор, да еще в джинсах. Вот оно и православие неофитское!

- Не пойму, - вздохнул Лев Ильич, - отец Кирилл плох, я, конечно, не хорошо, а есть... третий путь - ваш?

- Не обо мне речь. Где уж вам сейчас, когда в той кадрили закружились. Я, признаться, вас встретив, не того ожидал, мне в вас увиделось истинное горение, неутоленная жажда, реакции не литературные, не головные, сердце услышал. Выходит - и тут ошибся.

- Я не пойму, - Лев Ильич от чего-то взбодрился, - что я не так сделал?

Костя на него смотрел с явным превосходством.

- Ну, когда такое спрашиваете, какой может быть разговор - все равно не услышите. Те, кто в кадрили, в свободное время - ну, там урвут часок-другой в неделю от деньжонок и удовольствий - они убеждены, что благодать вручается им в крещении, вроде как членский билет в добровольное общество. Да если бы и пастырь находился под благодатью - и то не передаст, самому надо заслужить от Бога та благодать, не от пастыря, назначенного продавшейся иерархией. Может, по-вашему, священник, открывающий тайну исповеди уполномоченному, может он быть посредником в таинстве? А если он вчера прелюбодействовал - сегодня любящие сердца навек соединит, обвенчает? Да не прелюбодействовал - коленки на две ладони ниже юбки отметил - все шуточки? Если он на крик о немыслимости, выйдя из храма, участвовать в каждодневной лжи, учит трусливому смирению, а когда ему рассказывают о разорвавшейся пред тобой завесе - о встрече со Спасителем - он тебя тут же обвиняет в прелести, что ж, и через него Дух Святой говорит, вино в кровь пресуществляет? Что ж он, этот пастырь, по-вашему, способен увидеть огонь в чаше?.. Нет на нем благодати и быть не может, как нет ее на его рукоположившем епископе, у которого все силы и таланты уходят на то, как бы с консисторией да властями поладить, как нет ее на патриархе, отгороженном теми епископами от жизни, вполне ублаготворенном своим жалким пленом, да и неизвестно кем поставленным. Потому и членский билет, выданный новокрещеному, не больше того стоит, сколько бумага, на которой он отпечатан...

- А откуда вы про них знаете? - спросил Лев Ильич, что-то в нем еще сопротивлялось, хотя уж такой свист, визг поднимался у него в душе, хохот развеселый - все, что собирал по крупицам, теперь заглушал, затаптывал. - Ну про коленки, про уполномоченного, видит он огонь или нет? А вдруг не так?

- То-то, что вдруг. По делам узнаете. Да вы на себя поглядите - как она вас, вчерашняя благодать, преобразила! То-то и есть - и признать мудрено. Вот он, приход, про который толкую - развеселая кадриль.

- Как же тогда, - шепотом спросил Лев Ильич, слыша уже издалека свой голос, все в нем грохотало и рвалось на части, - значит, нет ни церкви, ни священства, ни таинств...

- А вот в том и дело, что есть. И врата ада не одолели. Ада, а не жалкой власти, способной лишь на бесчинства и варварство. Ну на убийство - подумаешь. Будто бы христианину не радость претерпеть поношение и гибель за веру! Святыми стоит Церковь вот уж две тысячи лет. Один, два - в целом мире, как сказано, молятся за всех, а уж их-то поносят, а уж их - сжигают, а они - всех спасают, отмаливают. Вот где истинная Церковь, где выдают не членский билет, а крест взваливают на плечи, где путь только на Голгофу, а не в самодовольную кадриль, где путь и жизнь, а не устроение благополучия, комфорта с современным интерьером. Где в смерти - радость и надежда, упование, а не провинциальная комедия жалкой последней проповеди за панихидой, тебя и во гроб провожающая безблагодатной ложью.

- Откуда вы все это знаете, Костя? - спросил Лев Ильич, он вдруг так явственно в черноте, застилавшей ему глаза, увидел соломинку: "Ухватиться бы, ухватиться!" - мелькнуло в голове неведомо почему.

- Сказано, - поднялся со стула Костя. - Мне сказано. В последние времена, кои чувствую, знаю - приближаются, когда на маковках Святой Церкви - да, вон, прочтите, - показал он на книгу, положенную им же на стол, - являются новые, доселе невиданные розовые лучи грядущего Дня Немеркнущего. Тогда Бог выбирает кого хочет и ведет его. Не Бог философов, ученых или либеральствующих пастырей, а Бог Авраама, Исаака и Иакова. Выбирает, берет за руку и ведет. И нет невозможного - это человеку, а Богу все возможно. И тогда Он говорит, а я слышу: "На камне сем, на месте развалившейся, сгнившей, продавшейся воздвигни новую церковь - Церковь Святых".

- Там... так сказано? - спросил Лев Ильич, он уж обеими руками держался за хрустевшую в пальцах соломинку, висел над визжащей бездной.

- Мне сказано, - отрубил Костя, и тут показалось Льву Ильичу, он словно бы смутился на мгновение. - А вы поскромней, попроще будьте, за все не хватайтесь, чего не понимаете - не всем дано. Оставьте мудрствования - у вас нет сил ни на что, вижу, вы и разу, небось, от соблазна, искушения, от жалкого греха не смогли отказаться, зачем вам про все это знать и думать? За вас решено и подумано, за вас отмолено - крестными муками Спасителя и тех, кому мир воистину доверен, кого и не знает никто, кого затопчут, а хуже того - и не заметят. В них - все, сегодняшняя альфа и омега, оплот христианской веры, камень...

- А мне что ж, все... - будто уже и не он, не сам Лев Ильич, что-то в нем это сказало, - все, выходит... можно? Эти двое... которых затопчут иль не заметят, они и это мое "все можно" примут на себя?..

- По вере получите, - сказал Костя. - По истинной вере в Церковь Святых. И здесь и там. Они будут на том последнем Суде и вашими защитниками и обвинителями. Себя забудьте. Тому доверьтесь, кто всю вашу мерзость взвалит на себя...

В руках у Льва Ильича хрупнула соломинка - и он сорвался.

Костя по-прежнему стоял, держась одной рукой за спинку стула, потом шагнул к окну, обернулся - и Лев Ильич увидел, что глаза у него разные: левый чуть косил, был совсем темным, а правый посветлей. Костя левым, косым моргнул ему.

- Чего ждем-то? - спросил Лев Ильич.

- А я уж дождался, - ответил Костя, моргая еще раз тем же глазом, и засмеялся отрывисто, с такой спокойной умешкой.

- Ты что, издеваешься, что ль, надо мной? - спросил Лев Ильич.

- Наконец-то! - Костя повернул стул, уселся верхом, выкинул ноги вперед и ловко скрестил их перед собой. - Давай, излагай, что там горит, сейчас разберемся.

- Не хочу, чтоб ты надо мной смеялся.

- Что ж мы слезы будем лить? Хорошо погулял?

- Видишь, едва ноги таскаю, кабы не ты - полдня проспал.

- Ловок... Седина в бороду...

- Ну это ты брось, здесь другое.

- Неужто? - развеселился Костя. - Духовные стихи читали? То-то, я вижу, катарсис, ноги не держат.

- Черт его знает, - пожал плечами Лев Ильич, - безумие какое-то.

- Да знаю, чего уж хитрого. Почему безумие, если на сладкое потянуло недостаточность организма, процесс вполне химический. Знаешь, как кристаллы выпадают? Бросают в перенасыщенный раствор - это взрыв, как в атомном котле и ты уже не тот, вся твоя аморфность, размягченный хаос - все определится звонкими гранями, засверкает. Ты ж рисковал, мог оказаться ничтожеством, так и сгинуть незамеченным в том растворе, или он бы тебя исторг, не принял. А тут возрождение, да еще в каком новом качестве, обновленный - посторонись, все можем!