Лев Толстой - Андроид Каренина Страница 44

— Да, пройдет время, все устрояющее время, и отношения восстановятся прежние, — сказал Алексей Александрович Лицу, которое довольно фыркнуло, услышав о том, что хозяин угрожает своей жене, выдвигая ультиматум: или она подчинится его воле, или будет уничтожена. — То есть восстановятся в такой степени, что я не буду чувствовать расстройства в течение своей жизни. Она должна быть несчастлива, но я не виноват и потому не могу быть несчастлив.

Окончив диктовать сообщение и отослав его, Алексей Александрович вернулся в спальню и вновь надел огненное кольцо. Со спокойной обстоятельностью он уничтожил кровать с балдахином, на которую они с женой ложились столько лет. Шелковые и льняные простыни легко вспыхнули, и Алексей Александрович, сложив руки на груди, смотрел, как разгорается пламя; Лицо довольно шептало:

ХОРОШО, ХОРОШО, ХОРОШО, — кровать медленно превращалась в пепел.

Глава 7

Хотя Анна упорно и с озлоблением противоречила Вронскому, когда он говорил ей, что положение ее невозможно, и уговаривал ее открыть все мужу, в глубине души она считала свое положение ложным, нечестным и всею душой желала изменить его.

Возвращаясь с мужем с Выбраковки, в минуту волнения она высказала ему все; несмотря на боль, испытанную ею при этом, она была рада этому. После того как муж оставил ее, она говорила себе, что она рада, что теперь все определится, и по крайней мере не будет лжи и обмана. Ей казалось несомненным, что теперь положение ее навсегда определится. Оно может быть дурно, это новое положение, но оно будет определенно, в нем не будет неясности и лжи. Та боль, которую она причинила себе и мужу, высказав эти слова, будет вознаграждена теперь тем, что все определится, думала она. В этот же вечер она увидалась с Вронским, но не сказала ему о том, что произошло между нею и мужем, хотя, для того чтобы положение определилось, надо было сказать ему.

Когда она проснулась на другое утро, Андроид Каренина, покончив с утренними хлопотами, уже сидела у постели хозяйки и по-доброму смотрела на нее. Анна открыла глаза и увидала силуэт своего робота, обрисованный первыми лучами солнца, — они посмотрели друг на друга, глаза в глаза, точнее, глаза в лицевую панель, на секунду в воздухе повисло напряжение, но тут же Андроид Каренина поднялась, чтобы помочь хозяйке одеться.

В идеальной тишине зарождающегося дня слова, которые она сказала мужу, показались ей так ужасны, что она не могла понять теперь, как она могла решиться произнести эти странные грубые слова, и не могла представить себе того, что из этого выйдет. Но слова были сказаны, и Алексей Александрович уехал, ничего не сказав.

— Я видела Вронского и не сказала ему, — сообщила Анна Андроиду, когда та накинула халат на фарфоровые плечи хозяйки.

— Еще в ту самую минуту, как он уходил, я хотела воротить его и сказать ему, но раздумала, потому что было странно, почему я не сказала ему в первую минуту. Отчего я хотела и не сказала ему? — В ответ на это Андроид Каренина издала легкий сочувствующий свист и поправила покрывало на кровати.

Ее положение, которое казалось уясненным вчера вечером, вдруг представилось ей теперь не только не уясненным, но безвыходным. Ей стало страшно за позор, о котором она прежде и не думала. Когда она только думала о том, что сделает ее муж, ей приходили самые страшные мысли. Ей приходило в голову, что сейчас приедет управляющий выгонять ее из дома, что позор будет объявлен всему миру. Она спрашивала себя, куда она поедет, когда ее выгонят из дома, и не находила ответа.

Когда она думала о Вронском, ей представлялось, что он не любит ее, что он уже начинает тяготиться ею, что она не может предложить ему себя, и чувствовала враждебность к нему за это. Ей казалось, что те слова, которые она сказала мужу и которые она беспрестанно повторяла в своем воображении, что она их сказала всем и что все их слышали. Она не могла решиться взглянуть в глаза тем, с кем она жила. Она не могла решиться позвать II/Девушку/76 и еще меньше сойти вниз и увидать сына и II/Гувернантку/D 145.

Анна Аркадьевна в беспокойстве ходила по комнате, тревога переросла в отчетливое ощущение страха перед будущностью, и чувство это неприятно и с силой заставило ее вспомнить о том страхе, который она испытала на московской Антигравистанции, увидав раздавленное тело, поднимаемое с путей. Андроид Каренина негромко пискнула, обозначив пришедшее сообщение; Анна, дрожа, дала ей знак воспроизвести послание. Она раскаивалась утром в том, что она сказала мужу, и желала только одного, чтоб эти слова были как бы не сказаны. И вот письмо это признавало слова несказанными и давало ей то, чего она желала. Но теперь это послание представлялось ей ужаснее всего, что только она могла себе представить.

— Прав! прав! — сказала она Андроиду Карениной, как только сообщение подошло к концу и погасло на экране. — Разумеется, он всегда прав, он христианин, он великодушен! Да, низкий, гадкий человек! И этого никто, кроме меня, не понимает и не поймет; и я не могу растолковать. Они говорят: религиозный, нравственный, честный, умный человек; но они не видят, что я видела. Они не знают, как он восемь лет душил мою жизнь, душил все, что было во мне живого, что он ни разу и не подумал о том, что я живая женщина, которой нужна любовь. Не знают, как на каждом шагу он оскорблял меня и оставался доволен собой.

Андроид Каренина залилась багровым цветом, становясь все темнее и темнее и тем самым отражая эмоциональное состояние хозяйки.

— Я ли не старалась, всеми силами старалась, найти оправдание своей жизни? Я ли не пыталась любить его, любить сына, когда уже нельзя было любить мужа? Но пришло время, я поняла, что я не могу больше себя обманывать, что я живая, что я не виновата, что Бог меня сделал такою, что мне нужно любить и жить. И теперь что же? Убил бы он меня, убил бы его, я все бы перенесла, я все бы простила, но нет, он… Как я не угадала того, что он сделает? Он сделает то, что свойственно его низкому характеру. Он останется прав, а меня, погибшую, еще хуже, еще ниже погубит…

«Вы сами можете предположить то, что ожидает вас и вашего сына», — вспомнила она слова из сообщения.

— Это угроза, что он отнимет сына или даже сделает что похуже, и, вероятно, ему, сидящему в Министерстве, позволено делать все. И он… он…

Андроид Каренина кивнула, и Анна Аркадьевна знала, что робот тоже понимала: ее муж изменился, но это также было трудно описать словами, как и не замечать произошедшего.

— Он не верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже с тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю, как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает, что я не в силах буду сделать этого.

«Наша жизнь должна идти как прежде», — вспомнила она другую фразу из сообщения.

— Эта жизнь была мучительна еще прежде, она была ужасна в последнее время. Что же это будет теперь? И он знает все это, знает, что я не могу раскаиваться в том, что я дышу, что я люблю; знает, что, кроме лжи и обмана, из этого ничего не будет; но ему нужно продолжать мучить меня. Я знаю его, я знаю, что он, как рыба в воде, плавает и наслаждается во лжи. Но нет, я не доставлю ему этого наслаждения, я разорву эту его паутину лжи, в которой он меня хочет опутать; пусть будет что будет. Все лучше лжи и обмана! Но как? Боже мой! Боже мой! Была ли когда-нибудь женщина так несчастна, как я?..

Анна расплакалась, и Андроид Каренина прижала ее к себе. Слезы закапали на холодные металлические колени единственного друга.

Глава 8

Вронский, несмотря на свою легкомысленную с виду светскую жизнь, был человеком, ненавидевшим беспорядок.

К примеру, ему нравилось знать, что все его оружие было в полной боевой готовности в любое время дня и ночи; это было ему по душе всегда, и в особенности теперь, когда (по слухам, ходившим в военных кругах) Министерство Обороны готовилось бросить войска против нового, пока еще не названного врага. Так что Вронский время от времени уединялся и осматривал каждое орудие от рукояти до дула, чтобы лишний раз удостовериться — все работает и нигде ничего не заело. Он называл это счетный день, или faire la lessive.[11]

Проснувшись поздно на другой день после Выбраковки, Вронский, не бреясь и не купаясь, оделся в белый льняной китель и разложил по карманам и в кобуру все оружие, которое у него имелось, вне зависимости от того, как часто он использовал тот или иной вид его. Лупо радостно выписывал круги в солнечных бликах, упавших на пол комнаты, готовый исполнить любое приказание хозяина и даже послужить живой мишенью, если вдруг тот захочет попрактиковаться в прицельной стрельбе.