Николай Гарин-Михайловский - Том 5. Воспоминания, сказки, пьесы, статьи Страница 46

— Ну, молодцы, значит. Не простудились никто?

— Господь миловал…

— Ну, спать.

— Ужинать будете? — спрашивает И. А.

— Мне только чаю и спать.

Хорошо в балагане. Горел и он, но не сгорел весь, — одна стена прогорела. Да, вот расследовать, кто не залил огонь…

Расследование ни к чему не приводит, — последние ушли, оказывается, корейцы. Все собрались в балагане и сидят вокруг костра. Рассказы о проведенных двух днях.

Корейцы все время дрожали от страха и холода. Они очень извиняются, что, убедившись, что здесь на Буртопое нет хунхузов, ушли сюда. Я говорю им, что я не в претензии, — другое дело, если бы мы остановились там, где есть вода, корм лошадям, дрова.

— Конечно, конечно, — соглашаются корейцы.

Старик кореец, наш проводник, с детским добрым лицом, незлобивый и кроткий, мужественный охотник на тигров, первый стрелок из лука, за что в свое время и получил от императора похвальный отзыв, и на его могиле поставят, когда он умрет, высокую палку, а на ней райскую птицу или дракона, а при жизни его все называют его полным именем Дишандари (стрелок, получивший похвальный лист).

Я спешу оправдать выносливого старика и говорю:

— Я сказал Дишандари, что мы в тот же день снимемся с лагеря — он поэтому и заботился выбрать стоянку, наиболее попутную для наших будущих целей. А если б он знал, что будет, то и выбрал бы ту, где мы ночевали.

Дишандари очень смущен, тронут моими словами, а корейцы радостно кричат со всех сторон:

— Так, так…

Я смотрю в его прекрасное лицо, ласковые, не уверенные в себе глаза и говорю П. Н.:

— Скажите ему, что у него ноги заячьи, глаза волчьи, сердце тигра, а душа женщины. И он недаром Дишандари.

П. Н. передает — среди корейцев восторг. Дишандари на мгновение становится героем на пьедестале своих подвигов. О них теперь энергично говорят. П. Н. слушает их говор и весело смеется.

— Они говорят, что каждое ваше слово как золото падает, что вы все понимаете, каждого человека знаете, что он думает. Что если б их начальники так все понимали, то Корея не хуже бы других была, а их начальники такие же глупые, как и они, и только бьют и грабят их не хуже хунхузов.

Разговор переходит к результатам наших исследований.

Они очень разочарованы в том, что из озера нет выхода. Никто из них этого выхода не видал и там не был, но так уж говорят у них из рода в род.

Относительно Ялу (Амноки), откуда она вытекает, покажет завтрашний и послезавтрашний день, которые мы посвятим исследованию южной и западной стороны Пектусана.

Я говорю им, что Пектусан был прежде кратер, показываю лаву, объясняю все лежащие перед нами инструменты. Несмотря на поздний час, интерес у корейцев и наших не ослабевает.

Речь опять заходит о таинственном озере — есть ли там жизнь?

Н. Е. и его спутники говорят, что голубицы там множество, видели одну птичку.

Я спрашиваю Дишандари, что это за тропки внутри вулкана, по отсыпям, — вероятно, потоки воды?

— Нет, это изюбры ходят туда в шестую и седьмую луну, когда много оводов, а в озере нет их. Он и другие охотники тогда стерегут их у выхода, и он, Дишандари, таким образом убил на своем веку пять пантов, продал рога каждого от 200–300 рублей, по оценке начальства, которое другую половину таким образом украло у него.

— А если б вниз озера спуститься и там их подстеречь?

— Там, конечно, совсем другое бы дело. Пока они лезут на откос, их всех перестреляешь, а они ходят табуном, Толов в тридцать — пятьдесят.

— Ох ты, боже мой, — говорит Беседин, — нас бы вот так, русских, которые не боятся в озеро лазить — враз это сколько же денег? По пятьсот рублей — полторы, нет, пятнадцать тысяч.

— А теперь там и лодка есть, — говорю я. — Вот, действительно, вам, русским людям, составить артель, человек в десять, и в мае приходить сюда: жень-шень, изюбры, тигры, барсы — богатыми людьми все сделаетесь. Человека три спустились бы в озеро, а семь проходы стерегли бы. А то, если все спуститесь, вас будут стеречь, как изюбров.

И Беседин, и Бибик, и молчаливый Хапов оживленно начинают обсуждать возможность такой артельной организации.

Я с своей стороны увлекаюсь и назначаю, если такая экспедиция составится, дать им двести рублей на обзаведение с тем, чтоб они сделали промер озера.

Вот компас, вот его употребление — все новые дорожки, все входы и выходы в этой трущобе, все поселения — кто их знает? А узнав, они могут сообщить о них и получить хорошие деньги. Быть в случае надобности проводниками. Вот образец простейшего журнала, простейшей съемки, — они люди грамотные.

Но, конечно, — прежде всего надо научиться уважать хозяев здешних мест. У каждого своя религия, и нельзя смеяться над ней. О женщинах тоже надо забыть. Надо уметь и с хунхузами дружить, — они научат и корень искать, и звериные места покажут, и золото.

Два часа ночи, однако. Вот что я предлагаю корейцам: не хотят ли они поискать наших лошадей — за каждую лошадь я заплачу по пятнадцати рублей.

Корейцы согласны и сейчас же идут. Солдаты тоже решили идти искать растерянные вещи: предложили сами, — вчера они выспались и тоже сейчас идут.

3 октября

Семь часов, яркое солнце, тепло, ветру нет.

Сегодня я умываюсь. Все руки исцарапаны, в нескольких местах содрана кожа, — это результаты прошлой ночи, когда ломал ветви для костра.

И. А. возится с перекладкой вещей — отсюда мы идем уже налегке: лодку оставили на озере, палатки отправляются с корейцами обратно — изломало их, да и громоздки и мало пригодны.

По лесу несутся радостно отчаянные вопли возвращающихся корейцев:

— Гей! Ги! Ги, ги!

Гонят наших двух лошадей: слепую и белую. Вот они уж на опушке, а за ними радостные белые корейцы. Впереди, с колокольчиком на шее, умненькая белая лошадка, сзади нее, как слепой кобзарь за своим поводырем, плетется серая слепая лошадь.

Трогательная картинка.

На их спинах вьюки, их нашли в укрытой долинке, где была трава и снег.

Белая, вероятно, водила своего слепого товарища на водопой к снегу, а затем они возвращались опять в долинку.

Когда подошли к ним корейцы, белый тихо, приветливо храпнул, а серый остался таким же равнодушным, поникшим, каким был всегда.

Чтоб выбраться в эту долинку, им пришлось спускаться с очень больших круч, и как слепого учил белый ставить куда надо ногу — осталось их тайной. Но результат этой тайны — трогательная дружба между ними: они не расстаются. Белый пошел пить, и серый за ним — пили, пили. Затем белый смело подошел к мешку с овсом и рванул его зубами, серый подошел и то же самое проделал. Насыпали им овса, стали есть они, и все корейские лошади стараются присоседиться к ним. Серый с покорностью слепого равнодушен, но белый прижимает уши и ляскает зубами на все стороны, как только приближаются чужие лошади.

Моей лошади не нашли, а может быть, и не искали.

— Дракон себе взял одну, а этих сам снес в долину — лошади не сошли бы. своей силой. Этих лошадей посылает дракон, посылает с ними и счастье начальнику экспедиции, ждет его большое счастье.

С какой глубокой верой и даже завистью говорится это.

Мы поели с Н. Е. и отправляемся на исследования истоков реки Амноки.

Возвращаемся мы в Буртопой засветло, выяснив, что все овраги по направлению к Амноке сухие.

— Амнока вон где берет начало, — показывает проводник на Малый Пектусан.

Это верст пять к югу от Большого.

Остаток дня мы проводим в приятном ничегонеделании.

Возвратились солдаты, принесли кой-какие потерянные вещи, видели медведя, — черного, небольшого, — стреляли, но не попали.

Корейцы собираются в дорогу, мы тоже завтра на рассвете выступаем: поесть и спать пораньше.

Сапаги предлагает рассказать сказку, имеющую отношение к здешнему месту. И, пока пища варится в котлах, мы все усаживаемся и после пережитых треволнений благодушно слушаем высокого длинноногого Сапаги в его полуевропейском костюме, с дамской прической на голове.

Кончил Сапаги свою сказку, я закрыл глаза, и опять в фантастически иззубренных, почти отвесных стенах кратера, там, в глубине, сверкает предо мной озеро ярко-изумрудное, представляя из себя со всей окружающей на сотни верст местностью и самим Пектусаном что-то до того ошеломляющее, что не можешь забыть и, как очарованный, точно видишь это все опять наяву. Кажется, опять стоишь и смотришь на близкое голубое небо — беспредельно нежно-желтую, как золото, даль лиственных первобытных лесов! Смотришь на эту белую гору, на иззубренные, как башни, как старинные замки, вершины кратера. Смотришь туда, в глубь его, где этот безмятежный изумруд озера, где так тихо, так уютно, где все эти повороты в черных стенах, точно улицы заколдованного города с его дворцами и башнями. Первые впечатления сменятся другими, потрясут, может быть, до основания вашу душу все эти явления не успокоившегося еще вулкана, этого не вышедшего еще из периода сотворения мира клочка земли. А какая охота! Здесь изюбры, здесь тигр и более кровожадный, чем он, барс; здесь не торопится бросать свое лакомство — голубицу при виде человека черный медведь; стада серн, антилоп и горных козлов. Здесь первобытно все: трава в рост всадника и первобытный лес. Здесь фазаны, лебеди, гуси, утки, речная и болотная дичь. Здесь произрастает лучший и драгоценный жень-шень, целебный корень, продающийся на вес золота.