Кнут Гамсун - Последняя глава Страница 48

— Удар, — сказал Бертельсен, кивнув головою.

— Да, удар. Вот что случилось. Понятно, я должна была сейчас же начать рассуждать благоразумно: у мужа моего была слишком короткая шея, рано или поздно ему суждено было погибнуть от удара, ничего нельзя было поделать с тем, что случилось это именно теперь. И кольцо было у меня; оно не стало, конечно, зеницей ока моего, но на ночь я не снимала его из-за безопасности. Что же последовало дальше? Я заплатила здесь в санатории за даму и за ее девушку, и мы уехали; они жили у меня в Христиании, я уплатила за много ее покупок, платила, платила, но ведь кольцо было восхитительно, и я хотела иметь его. В конце концов я вынуждена была дать понять даме, что не может же это продолжаться до бесконечности. Конечно нет, сказала она, но документы? Да, из документов я не могу извлечь никакой пользы, а муж мой умер. Документы эти стоят миллион: это письма английского дипломата и министра и т. д. Я продолжала не сомневаться в этом, но не могла использовать их для нее. Я честно относилась к ней, к этой мошеннице, побывала у ювелиров, и они оценили мне кольцо: по их словам, я могла пойти немного дальше и еще дальше, то был дорогой, старинный перстень. Наконец, я сказала: стоп, больше я не буду тратить денег. Дама не возражала против моего решения… И вот тут-то случилось, что меня провели за нос. Однажды утром я умывалась, и меня позвали к телефону, мне будто бы звонила фру Стерн; я накинула на себя платье и сошла вниз, а кольца остались на ночном столике. У телефона никого не оказалось, я позвонила к фру Стерн, — нет она не звала меня; тогда я звоню в Центральную, но и там не добилась никакого толку. Но все эти разговоры по телефону заняли у меня время, а когда я вернулась в спальню, на ночном столике уже не было кольца. Кольцо исчезло. Остальные кольца лежали на месте, а того не было. Не взяла ли я его с собою, когда пошла к телефону? Я опять вниз, ищу его — нет его. Я опять вверх — нет! Тогда все закружилось у меня в голове, я позвала даму, и она пришла; она меня выслушала участливо и улыбнулась, когда я спросила, не она ли взяла кольцо. Вы шутите! — сказала она. Но, может быть, его нашла ваша камеристка, переводчица? — сказала я. Дама моментально позвала Мари; но оказалось, что той и дома не было, она вышла из дому.

— Так я и думала, — перебила фрекен Эллингсен. Напряженно следила она за рассказом, развертывавшимся в знакомой ей области, в области вымышленных, детективных, столь ей известных романов, которыми она не раз зачитывалась; она сказала: — Они, конечно, сговорились, девушка вышла из дому и вызвала вас к телефону.

Фру Рубен кивнула головою:

— Так оно, конечно, и было, но колечко-то пропало. Бертельсен спросил:

— Что же вы сделали?

— Сделала? Я стала немного умнее, выгнала вон из дому обеих мошенниц.

— Куда же они делись?

— Почем я знаю! Уехали, вероятно, в другое место и там продолжают мошенничать.

— Это самое дерзкое воровство, о котором я когда-либо слыхал. Заявили вы о нем?

— Нет, я не могу охотиться за лисицами. И потом, не желаю оскандалиться.

Молчание.

— Гм, — с многозначительным видом сказала фрекен Эллингсен, — я могла бы многое порассказать об этих двух дамах, но я связана присягой. Бертельсен презрительно слушал ее и ответил:

— Да, но вы не можете вернуть кольца, а остальное все не важно.

Фрекен Эллингсен выказала себя большим знатоком таинственных историй о великих княгинях и герцогах:

— Я не уверена, что мои сведения не повели бы к чему-нибудь. Но я должна быть немой.

— Нет, — неожиданно сказала фру Рубен, — я хотела бы только знать, вернет ли мне санатория то, что я издержала на этих дам.

Бертельсен был слегка изумлен.

— Разве это возможно?

— Это единственное.

— Но ведь этого будет недостаточно.

— С меня довольно. Это составит приблизительно около одной трети моих расходов. Остальные две трети я обеспечила себе раньше, чем выгнала их вон.

— Каким образом? — спросил Бертельсен.

— Я забрала то, что они купили в Христиании.

— Вот это великолепно. И они пошли на это?

— Они должны были согласиться. О, они оказались очень толстокожими. Подумайте только: дама, которая совершенно открыто, не думая таиться, украла с моего ночного столика кольцо. Не ищите деликатности у такой особы. Она отлично понимала, что я знаю, что она взяла кольцо, но она себе и в ус не дула, она стояла лицом к лицу со мною и не провалилась сквозь землю.

— Да, это сказка все вместе! Фру Рубен спросила:

— А как вы думаете, пойдет санатория мне навстречу?

— Конечно, я это устрою, — твердо ответил Бертельсен.

— Вы займетесь этим? — Фру Рубен благодарно ему улыбнулась. — Да я и думала, что должна рассказать это вам, вам, который так много значит здесь. Ведь, не правда ли, если санатория Торахус принимает такого рода «принцесс», то, во всяком случае, остальные пансионеры не должны страдать из-за этого.

— Я устрою это, — повторил Бертельсен. Он посмотрел на часы, встал и извинился, что уходит: ему нужно отправиться на «объезд», сказал он, надо подняться к обоим озерам и исследовать, имеются ли шансы для электрического освещения. — Мы ведь должны сделать что-нибудь из этого уголка, — заявил он, — это будет стоить денег, но ничего не поделаешь.

Но Бертельсен спокойно мог сидеть у дам: оказалось, что адвокат, доктор и инженер отправились без него — это удивило и оскорбило его. При случае он, наверно, отплатит адвокату…

За обедом вся публика в санатории была напугана исчезновением Самоубийцы. Он не явился к столу, и ни на каком чердаке его тоже нигде не нашли повесившимся.

Доктор, утверждавший все время, что нечего бояться катастрофы, не был уже так уверен: после обеда он взял людей и отправился с ними на поиски в лес.

Этот чертов Самоубийца придумал, вероятно, что-нибудь особенное; он, пожалуй, с удовольствием застрелился бы, а потом закопал бы себя в снежном сугробе.

Они искали и звали, бродили по снегу, ругались и грозили; так пробродили они до сумерек; в десятый раз обыскали они его комнату: там стояли его вещи, на стене висело его платье, несколько книг, одно-два сочинения по истории лежали на столе, значит, он никуда не переехал, куда же он делся?

Тогда фрекен д'Эспар пришло в голову протелефонировать на железнодорожную станцию. О, эта удивительная фрекен д'Эспар — она была-таки умница: действительно, Самоубийца Магнус уехал с утренним поездом.

Когда фрекен д'Эспар водворила, таким образом, спокойствие, все в глубине души благодарили ее, и было не без того, чтобы те самые дамы, которые раньше чуждались ее, не почувствовали некоторого раскаяния: ведь она, во всяком случае, избавила всех пациентов от бессонной ночи. Ректор Оливер прямо заявил, что его нервы не вынесли бы присутствия удавленника в лесу, так близко к санатории.

— Ведь мы, интеллигенты, не то, что другие прочие, — сказал он, — у нас совсем особенные нервы. Долгие годы учения повлияли на нас, и нервы наши стали чрезвычайно утонченными и поэтому не совсем-то крепкими.

— Вы хорошо выглядите, — сделала комплимент фрекен.

— Я не болен, только несколько слабосилен, как говорит мой брат кузнец. Другие, может быть, назвали бы это утонченной натурой, но брат мой говорит, что я слабосилен. У него свой особый язык.

— А как идут дела в вашем городе, господин ректор?

— Ничего себе, идут помаленьку, как вообще в маленьком городке. Условия не особенно блестящи для нас, которые по мере сил своих должны высоко держать знамя; высших интересов ведь нет; я добился того, что клуб выписывает одну-две иностранных газеты, вот и все.

Должно быть, изменилась фрекен д'Эспар, жизнь и переживания ректора в его родном городке не интересовали ее так сильно, как в прошлый раз; ей это было совершенно безразлично, равно, как и то, что клуб его стал выписывать иностранные газеты. Неужели полоумный Самоубийца Магнус заразил ее тогда зимою своею непочтительной болтовней об изучении языков и о воспитании? Она была не та, что прежде, она готовилась стать хозяйкой на сэтере. Но некогда она охотно слушала ректора, избаловала его этим, и он продолжал поэтому посвящать ее во все мелочи жизни своего городка. Снисходительно улыбаясь, рассказывал он ей и о городском пароходе «Фиа», что когда он пристал к пристани с наполовину приспущенным флагом, по случаю падения матроса в воду, во всем городе поднялось волнение; но, если бы сошел в могилу величайший мировой ученый, то на то же общество это не произвело бы никакого впечатления. Дело, конечно, в том, что у матроса родня в городе, а один бог знает, что во всем городе нет ни одного ученого: смешно даже и предположить это. Подайте им итальянца с шарманкой и обезьяной, или еще лучше — карусель.

Вот это так! Трудно работать при таких условиях, всюду наталкиваешься на пассивное сопротивление.