Владимир Кожевников - Забытый - Москва Страница 49

Я ему все-то, как вот тебе сейчас, рассказывать побоялась. Он и до сей поры не знает. Я только про тиуна. Да как подручники его меня хватали, таскали, лапали, вязали. Ему и того хватило. Чуть всю заимку по бревнышку не разнес. А успокоился - в лес нас увел. Далеко. Там на зиму устроились и стали жить. Так и пошло.

- Ну а тиун?

- Тиун-то? Ну как же. На пожаре кроме того, которого я... там еще четверо от дыма задохлись. Шестеро осталось. И сам Кондрат Михалыч. Гришка стал им башки рубить. Отрубит и во двор Кондрат Михалычу подбросит, отрубит и подбросит... После четвертой головы тот, сказывали, с ума сошел. Стал на коне один по лесу скакать и кричать: выходи, тать, на честный бой! Ну, Гришка вышел. (Дмитрий вспомнил свой с Гришкой поединок, представил бедного бабника-тиуна и содрогнулся.) А голову его мне принес показать, - Дарья перекрестилась. Слезы ее высохли. - А уж после Кондрат Михалыча те двое, что в живых еще оставались, сразу сгинули куда-то, так их Гришка и не нашел.

Дмитрий, подавленный страшным рассказом, не мог придумать, что говорить, и брякнул почему-то:

- Значит, я больше Гришки узнал?

- Ну - ты! Ты ведь меня не убьешь. И ты мой спаситель, мой благодетель, чего мне от тебя таить? - Дарья смотрела ясно и преданно.

- Спаситель? - в интонации Дмитрия ясно слышалось: и только? В глазах Дарьи мелькнул вопрос, но только на миг, она поняла:

- Что ты, Мить! Да я тебя... Да ты мне за одну ночь столько дал, сколько Гришка за всю жизнь не мог! (Дмитрий передернул плечами: "Еще бы, черт возьми! Целую ночь напролет! Я такого еще ни разу не проделывал".) Не-ет, ты особенный! Как ты меня сразу глазами околдовал! Я сама себе поверить не могла! А уж когда взял той ночью, с тех пор я, кроме как о тебе, и думать ни о ком не хочу! - Дарья встала и двинулась на него, и он сказал себе: держись! И завертелось!

Но к рассвету она все-таки сомлела. Ведь ей не удалось поспать днем, как ему, и ослабев в очередной раз, она раскинулась на подушках, притихла и... громко и спокойно засопела.

"Неужели?!"- еще не веря, что закончилось, Дмитрий осторожно поднялся, умылся и долго полоскал рот. Сел за стол, выпил и съел хороший кусок окорока. Окликнул тихо: Даша! Она спала. Окликнул громче - ответа не было. Тогда он собрался, выпил еще и вышел во двор.

Почти рассвело. Он не знал, где находится (Дарья привела его сюда за руку в темноте), стал осматриваться и понял, что бабкина избушка стоит среди множества таких же маленьких и убогих на береговом откосе. Глянул вниз: там размахнулась Волга. От воды поднимались, заворачиваясь в дуги, длинные полосы тумана. Дмитрий зябко поежился, но решился: сбежал вниз, сбросил с себя одежду и бултыхнулся в воду.

"Йыхх!" - сердце подкатилось к горлу, он побарахтался несколько секунд, уже не думая никуда плыть, и выскочил на берег, зубы у него стучали. Оделся и стал медленно подниматься по откосу в ту сторону, откуда приветливо поблескивали золотом маковки церквей.

* * *

Город производил впечатление жуткое. Он не был пуст - люди валялись как попало, кучами и поодиночке, раскинувшись и скрючившись, во всех закоулках и прямо посреди улицы - везде. И мертвым он, вроде, не казался. Но был ужасающе тих и фантастически неподвижен. Даже собаки, валявшиеся в пыли вперемежку с людьми, не поднимали головы, не двигались, когда Дмитрий проходил мимо. Он уже смирился с тем, что один шевелится на этих улицах, когда, минуя церковь, увидел еще одного живого. На ступенях паперти сидел узкий и длинный, как жердь, уже сидя казавшийся высоким, одетый во все черное человек.

Настроение у Дмитрия после пережитого приключения, кружки меда и раннего купания было весело-агрессивным, а в этой жутковатой неподвижности толкало к общению. Человека он узнал. Это был монах Павел, прозвищем Высокий, известнейший в городе книжник и мудрец. Дмитрий подошел и сел рядом:

- Не спится?

- Утром думается хорошо. Легко.

- А я тебя знаю.

- Хм...- монах не выказал никакого удивления, - меня, пожалуй, каждый нижегородец знает.

- Да ведь я-то не нижегородец.

- По усам вижу. Так откуда ж ты?

- Из Москвы. Даже не так. Из Литвы.

- А-а... с князем Дмитрием которые?

- Ага.

- Да, заварили вы кашу. Хорошо, коль расхлебывать с нами останетесь. А то завернетесь, да назад, в свою Литву. А мы?

- А вы что, дети малые, чтоб из Литвы приезжали сопли вам подбирать? Дмитрия разозлило это, так отличное от теперешнего всеобщего ликования, суждение. - Мы ведь не сами сюда, нас князь ваш позвал.

- Позвал... - Павел вздохнул тяжело. - Вряд ли он предполагал вот это все...

Последние слова Дмитрий простодушно отнес к валявшимся вокруг пьяным:

- Но ведь это от радости. Сколько лет ждали!

- А ты? - Павел с укором глянул прямо в глаза Дмитрию и, болезненно поморщившись, отвернулся. - Ты тоже радуешься?

- А разве можно иначе?

- А разве нельзя? - Павел дернулся было вновь взглянуть, но быстро опустил глаза.

- Послушай, - Дмитрий не стал гасить поднимающееся раздражение, неужели тебе, русскому, христианину, причастному к распространению веры, такой прекрасной (на первый взгляд, хотя бы внешне!), ко всему этому благолепию, - Дмитрий повел рукой назад, на купола церкви, - к культуре, вот лично тебе не обидно, что темные, грязные, тупые скоты, выплеснутые дьяволом откуда-то из пустынь, нас победили, подмяли, сграбастали, сделали рабочей скотиной и теперь катаются как на волах, вытирают об нас ноги и смеются. Над нами! Причастными к образованию, культуре, вере. А?!

- Что ж я, чурка деревянная? Обидно.

- Ну и?!.

Павел долго молча поправлял и разглаживал свою недлинную и довольно жидкую бороду, в которой редко уже где виднелись темные волосы, потом совсем отвернулся:

- Не буду больше лукавить, князь, я ведь тоже тебя знаю. С кем бы другим стал я так говорить? Но вот ты, побивший татар и давший некоторое удовлетворение своей, да и каждой русской, душе, неужели даже ты не можешь взглянуть шире?

- Шире?!

- Да. Подняться над этими, бесспорно громадными, но перед лицом детей наших, перед будущим - не такими уж вот и нестерпимыми обидами.

- Я никогда бараном не был и умное слово, надеюсь, понять смогу.

- И я надеюсь. Иначе не стал бы огород городить. Ведь ты человек незаурядный...

- Но-но! Никогда не терпел лести!

- Ххе! Мало ты обо мне, стало быть, слышал. Совсем не слышал. Иначе знал бы, что я никому еще за всю жизнь не польстил.

- Что ж это - я первый?

- Фу! Говорю же - нет. Ты очень самоуверенный и занесшийся в своей скромности (а значит, гордыне!) слабый человек.

- Что-то я не понимаю, - Дмитрий пожал плечами, - ты только что назвал меня незаурядным.

- Ну и что?

- А как же соединить? Лесть?

- Опять лесть! Не лесть, а правда! На кой дьявол мне тебе льстить? Мальчишка!

- Вот тебе раз! - Дмитрий развеселился. - То незаурядный, то мальчишка...

- И мальчишки бывают незаурядные, и незаурядный может оказаться... Вот ты! Ты видишь одну сторону проблемы: надо побить татар!

- Да! Надо!

- И все?

- Ну, для начала...

- Для начала! А зачем?!

- Как - зачем?! Ты же только что согласился: обидно! Что бьют нас, топчут. И кто?!

- Да, обидно. Но ты задумывался когда-нибудь, из-за чего мы под иго это страшное свалились? Или нет?

Дмитрий сразу не нашелся.

- А-а! Молчишь? Да за гордыню свою! За то, что правыми себя всегда считали, умней других. Каждый - шишка на своем месте. Развелось вас, шишек, на Руси, уж никто никого слушать не стал. Даже когда гроза встала на горизонте! Шишки в кучу не соберешь - раскатываются. А самое хреновое каждая шишка себя главной считает, другие для нее - тьфу! Вот и получили...

- Ну что ж, получили, - Дмитрий был сражен простотой и жестокой наглядностью нарисованной картины, он уже не собирался спорить, не находя и отчаявшись найти в дальнейшем слабости в аргументации собеседника, он хотел лишь выйти на спокойную оценку того, что произошло, ведь естественным образом начинало выходить, что восторгаться победе над татарами вовсе не само собой разумеется. - Но дальше-то... выбираться-то надо как-то!

- А зачем?

Дмитрий ошарашенно уставился на Павла:

- А как же?!

- Ты взгляни. Шишки наши какими были, такими и остались. Завоевали нас татары, землю нашу кровью залили, ограбили дочиста, голыми пустили, надругались несказанно! И что?! Шишкам нашим - что? Как сидели, так и сидят! Как драли с нас три шкуры, так и дерут, а теперь еще и хозяевам новым! И главное: между собой так и продолжают кусаться, царапаться, кусок друг у дружки из глотки рвать, да собственную колту набивать. Мразь!!!

"Вот это да!" - Дмитрий старательно отводил взгляд, боясь сбить, отвлечь собеседника от так понравившихся ему речей, шедших, видимо, из самых глубин души. Павел увлекся, сверкал глазами:

- Кто из них о людях думает, о Руси, о том, чтобы из-под татар вырваться?

- Ну уж ты... Я надеюсь, каждый думает.

- Из простых, может, и каждый. А из шишек,.. Но теперь уже не о них речь. Черт с ними! А вот простых людей беда эта великая сплотила. Раньше, когда беды, врага не было, все одинаково смотрели: на все плевать, лишь бы мне хорошо. Сейчас - нет! Заметил? Впрочем, ты литвин, ты наших бед можешь не понимать, но... Сейчас каждый друг с дружкой тесней сомкнулся. Дружней жить стали. Общая беда - куда от нее? Вместе легче. И народ стал добрей! Помогают друг другу, поддерживают. Ведь татары - это что? Это наказание Господне. В чистом виде! За грехи наши, за гордыню, за то, что погрязли в вожделениях: власти, денег, баб чужих, земель и прочая, и прочая - так вот вам за это! Царь Навуходоносор! (Дмитрий содрогнулся: "И этот про Навуходоносора! Это же Алексия мысль, слово в слово!") Один к одному - и объяснять ничего не надо. И для того, чтобы избавиться от Навуходоносора, себя переделать надо. Добрым стать к ближнему, мысли мерзкие, грязные изжить... Человека перевоспитать! А это долгая история. И в Библии сказано: раз Бог послал Навуходоносора - терпи! Переделывайся, расти. И тут вдруг ты!