М Пришвин - Мы с тобой (Дневник любви) Страница 49

Ноябрь. В конце Пречистенки на мраморной доске написано "Уральские самоцветы" (контора) и на доске ниже еще "Шахты". И в этих конторах абстрактных шахт сидят люди, которые никогда не видали шахт и все-таки шахтами распоряжаются, и все зависит от них.

Вот где источник разделения людей на классы, и вот как рождается власть.

Пустынник Исаак Сириянин мог чуть ли не один только день пробыть епископом и сбежал в свою глубочайшую пустыню. Удаляясь в сладость пустыни, в "не от мира сего", он наивно не понимал эгоизма такого ухода. Каким счастьем показалась бы теперь возможность такого ухода современным пленникам цивилизации!

И все же с этих страниц, написанных полторы тысячи лет тому назад, веет таким осязательным добром человеческой натуры, такой любовью и такой силой духа, что наше время является как несчастье, вызывающее глубокое состраданье -- до чего же пал человек.

От многих людей слышу, какую радость испытывали они в первые дни революции и нэпа. Я же радость испытывал только один день в Петербурге, когда царь был арестован, и смолкли пулеметы на крышах, и зазвонили в колокола. С тех пор для меня почему-то радости не было. Разобрать -- почему?

Л. устроила квартиру и сдала хозяйство матери. Пришел А. М. Коноплянцев и заметил, что впервые видит уход за мной. И я сам тоже впервые увидел, что у меня все как следует быть. Раньше "казалось".

Когда прошла для всех обычная иллюзия влюбленности, у нас оказалось -это была вовсе не иллюзия, а средство сближения и духовного развития и обмена.

После этого периода Л. стала мне матерью, и я родился вновь, по-новому стал жить, забывая даже о своих привычках. И даже характер во мне переменился, и весь я насквозь стал не таким, как был.

Л. сказала:

-- Ты только шевели меня, умей вопросами вызывать у меня мысли...

А у меня это само собой давно сложилось, что Л. знает все, и я давно в тревоге о том, что я ленив как-то, сонлив и не умею спрашивать. Лучший образ ее, как ангел у сапожника, до сих пор у меня ничуть не помрачился".

В 1945 году он запишет: "В глубине своей, мне кажется, она все знает и в ней содержится ответ на всякий вопрос глубокого сознания. Если бы я мог обо всем спросить -- она бы ответила на все. Но у меня редко бывает достаточно силы, чтобы ее спросить. Жизнь проходит часто так себе, как будто едешь на

телеге, имея возможность лететь на самолете. Но только это большое богатство, сознавать, что все -- от себя и если я хорошенько только захочу, то пересяду из телеги в самолет или задам Ляле всякий вопрос и получу от нее всякий ответ".

В 1948 г.: "Ляля мне остается неиссякаемым источником мысли, высшим синтезом того, что называется природой".

Остановленное мгновение.

Вспоминаю недавнее в Тяжине: мы гуляли в лесу. Над нами летали мельчайшие мошки. Л. спросила:

-- Эти мошки живут один день?

-- Меньше,-- ответил я,-- эти мошки -- мгновения.

-- Взлетят и умрут?

-- Возможно. Только им эти мгновения как вечность. Если бы удалось осознать всю совокупность сил, определяющих взлет этой мошки, нам через это раскрылась бы вся тайна Вселенной.

-- И мы тоже так?

И мы взлетаем на то же мгновение, только у нас есть человеческая задача вспыхнуть мгновением и так остаться: не умереть.

Чудилось в тонком сне, из-под снега весной вытаяла первая кочка и на кочку села перелетная ранневесенняя птичка пуночка. Ей так было хорошо на этой кочке, как мудрой и покойно-уверенной царице всего: с этой кочки царица начала управлять движением весны.

В тонком сне я догадывался, что снится о нас: это мы с Л. должны найти себе точку мудрого спокойствия и управления жизнью своей, направленной к бескорыстной радости. Замечательно, что в этот же день явилась мысль об устройстве постоянного жилья на реке.

В этой любви нет устали, и когда станет трудно, то поглядишь на друга и подумаешь со скорбью: "Друг мой устал". Так свою усталость на него переведешь, а когда справишься, то оказывается, он оттого побледнел, оттого у него глаза стали большие, что тревожился за меня: не устал ли я.

Любовь наша теперь отвечает человеку нашего времени, приведенному в постоянное движение, и совсем не похожа на прежнюю любовь, рассчитанную на создание уюта. В точном соответствии с этим находится прежний "монарх" и нынешний "вождь",-- там и тут "все как один", но там -- в постоянстве, а здесь -- в движении. В соответствии с этим находятся и орудия передвижения.

Нет, не дни в нашем распоряжении, а только мгновения. Но даже и мгновения даются немногим, и как подумаешь о них -- сердце наполняется благодарностью.

Пишу о вчерашнем дне и мучаюсь тем, что так мало взял себе от его богатств. Тружусь теперь, вспоминая тот день, когда взял все, и не могу нигде поравняться силой своего творчества с богатством проходящего дня. И даже то самое лучшее в моих писаниях становится жалким при сравнении с истраченным на него временем и, при подсчете вдохновенных минут, с часами, днями, неделями рассеяния, наступающего после вдохновения...

Коротким временем страстной любви огромное большинство людей пользуется, чтобы свое Хочется превратить в Надо. Рождается дитя, и так двое любящих создают третье, любимое.

Коротким временем своей страсти мы воспользовались, чтобы друг друга понять, и наша чувственная любовь стала нашим языком, на котором мы поняли друг друга и благодаря этому стали друг в друге находить невещественное Третье, ставшее на нашем пути впереди как любимое Надо.

Всякие размышления и сомнения я отложил в сторону: пока Л. со мной, я чувствую любимое Надо через нее непосредственно. Так вот и началась моя новая жизнь, в которой самым главным стало чувство бессмертия не за чертой смерти, а от сего же дня, и бесконечность оказалась в своих руках и так же реальна, как веревочные вожжи к лошадке, бегущей туда, где нет ни конца, ни начала. Не те "бессмертные", кто оставил после себя на сотни и даже пусть тысячи лет памятники искусства и научные открытия, а тот бессмертен, кто смерть преодолел усилием духа так, что "плоть" его существа свалилась, как изношенная одежда.

День рождения Ляли (11 ноября). Она пришла не одна, а привела с собой человека, который без нее не мог бы прийти.

Подумать, вспомнить, сколько ей нужно было своей жизни пролить напрасно, чтобы какая-то капля попала в его душу, и стало возможным его привести с собой в это общество. И сколько он этого ждал! И вот все совершилось так просто...

Вчера у меня мелькнула мысль о возможности у Ляли мечтательности, что она не верует, а вымечтывает в себе веру и талантливо об этом рассказывает (а я, дурачок, ей верю). Но сегодня, когда я увидал себя среди старух, похожих на каких-то особенных церковпых животных, понял попа, в каких тяжелых условиях он возится с ними, и еще -- какой сложный путь и я и Ляля должны были пройти каждый отдельно и вместе, я понял, что нет! это не мечта, а именно самая глубокая реальность, какая только может быть на земле.

Основа моего переворота духовного состояла сначала в том, что исчезла искусственная черта, разделявшая в моей душе любовь чувственную от душевной и духовной: Л. научила меня понимать любовь в единстве, всю любовь как Целое.

Второй этап моего нового сознания таков: как в понимании любви исчезла перегородка между грубой любовью и духовной, так смерть потеряла свое прежнее значение, и эта жизнь в своей творческой силе, минуя смерть, соединилась с жизнью бесконечной. Оказалось, что можно смотреть вперед поверх смерти.

Я сегодня нашел в себе мысль о том,что революционеры наши и церковники ограничены однойи той же чертой,разделяющей мир на небесный (там, на небе) и на мир земной (здесь, на земле).

То же самое "царство" одни видят по ту сторону, другие -- по другую той же самой черты, проходящей через их собственную душу и ее ограничивающей. Тип "земного" человека Ставский, тип "небесного" Гаврила, оба свое ограниченное закрепляют в форме и, подменяя существо такой формой, поклоняются ей и призывают других к тому же и принуждают.

На самом деле черты такой между земным и небесным миром вовсе не существует.

Прочитав одно письмо Олега, напечатанное на машинке, вдруг понял не по смыслу, а как-то прямо машинописью (если бы от руки -- может быть, и не понял бы), что по существу своему он был поэт, стремящийся выбраться на волю из старых форм православия.

Возможно ли это? Мы еще не были так счастливы, как теперь. Мы даже находимся у предела возможного счастья, когда сущность жизни -- радость -переходит в бесконечность (сливается с вечностью) и смерть мало страшит. Как можно быть счастливыми, в то время как... Невозможно! И вот вышло чудо -- и мы счастливы. Значит, это возможно при всяких условиях.

Так я пережил в жизни три состояния: 1) пролетарской озлобленности с готовностью требовать себе земных благ в силу внешнего равенства всех в отношении распределения земных даров; 2) состояние личного смирения, сознание духовной нищеты своей и радости с благодарностью за получаемое; 3) состояние полного обладания своей земной долей с готовностью идти на страдание.